Именно из-за него умер отец, а когда спустя пять месяцев скончалась леди Рокбурн, больше не желавшая жить в мире, где нет того, кого она любила, в ее смерти Мариста вновь усмотрела вину графа.
Ее возмущало не только то, что он обыграл отца в карты, — это всего лишь роковая случайность.
Но его поведение после того, как он вступил во владение замком, казалось Маристе жестоким и бессердечным.
Семья сэра Ричарда еще не успела переехать в Довкот-Хаус, как в замок прибыл представитель графа, средних лет адвокат.
Он назначил двух смотрителей, в чьи обязанности входило жить в замке и отвечать за сохранность имущества, потом велел закрыть все ставни, запереть все двери и, не дав себе труда поговорить с кем-нибудь, включая сэра Ричарда и леди Рокбурн, уехал.
Кроме смотрителей, в замке остались лишь два садовника.
Всем прочим служащим, включая конюхов, выдали жалованье за две недели.
Затем, не поблагодарив за то, что они сделали в прошлом, и не интересуясь их дальнейшей судьбой, уволили.
— Неужели возможно быть таким бессердечным? — узнав об этом, печально спросила Летти.
Мариста навсегда запомнила, что ответил отец:
— По-моему, чувства ему вообще незнакомы. Поистине он человек без сердца, и теперь я думаю, все, услышанное мною о нем — чистая правда.
Разумеется, от того, что граф, вступив во владение, даже не соизволил посоветоваться с бывшим хозяином, оскорбление, нанесенное сэру Ричарду, становилось еще более тяжелым.
Он старался не подавать виду, но Мариста, обожествлявшая отца, понимала гораздо лучше, чем Энтони и Летти, как тяжело ему жить, утратив то, что он считал частью своей души.
По ночам она часто лежала без сна, представляя себе, о чем думал отец, когда с совершенно определенной целью уплывал все дальше и дальше в море: он не должен оставлять себе ни малейшего шанса вернуться.
Ла-Манш изобиловал коварными подводными течениями, и пловцу, оказавшемуся вне защиты прибрежных скал, справиться с ними было почти невозможно.
Маристе оставалось утешиться тем, что отец умер быстро и перед смертью не раскаивался в своем отчаянном решении.
Лишь когда маменька присоединилась к нему на небесах и Мариста положила цветы на ее могилу, она поняла, что теперь должна занять место матери и заботиться о семье.
Энтони уже не находил себе места: он мечтал о деньгах, чтобы уехать в Лондон, и ненавидел крошечный дом, в котором чувствовал себя как в тюрьме.
Он унаследовал титул и стал седьмым баронетом, но без гроша в кармане не мог ощутить это в полной мере.
— Хорошо еще, что граф сюда не приезжает и ты можешь кататься верхом по нашим бывшим владениям, — пыталась хоть как-то умиротворить его сестра.
— На чем? — огрызнулся Энтони.
— У нас остались две лошади.
— Те старые клячи, которых никто не хочет покупать! — с ухмылкой произнес он.
— Ах, милый, мне так жаль! — безнадежно воскликнула Мариста.
Энтони обнял сестру одной рукой и привлек к себе.
— Прости, что я рычу как медведь, — извинился он. — Я знаю, тебе так же тяжело, как и мне. Вместо того чтобы каждую ночь танцевать на балах в Лондоне, ты вынуждена торчать в этом болоте без денег, потому что никто не проявляет к нам интереса с тех пор, как мы потеряли замок.
Мариста сама с прискорбием замечала, как на глазах тает круг друзей, некогда тесно общавшихся с ее родителями.
Она пыталась избавиться от тягостных мыслей, но не могла не понимать: это происходит не только из-за того, что они бедны, но еще и потому, что все члены их семьи слишком красивы и обаятельны.
Ни одна честолюбивая мамаша не хотела бы, чтоб ее дочь была очарована Энтони.
Ему исполнился двадцать один год, и при взгляде на него девичьи сердца начинали биться в учащенном ритме.
Из-за смерти отца ему пришлось оставить Оксфорд, и теперь, не зная, чем заняться, он бесцельно бродил по землям, совсем недавно принадлежавшим его семье, и ездил на двух лошадях, которые остались у них только потому, что были слишком стары.
Мариста при всей своей скромности не могла не сознавать: они обе — и Летти, и она — так прелестны, что затмили бы собой всех ровесниц.
Поэтому их неизменно вычеркивали из списков приглашенных — из опасения, что они вступят в состязание в том виде спорта, который проще всего назвать рынком невест.
Постигнувшее их несчастье заставило Маристу тревожиться не столько о себе, сколько о Летти и Энтони.
Всей душой любя брата, она усердно чистила его костюм, а туфли Энтони благодаря ее усилиям сверкали не менее ослепительно, чем у любого богатого юноши в Сент-Джеймсе.
Однако денег от этого у него не прибавлялось, а они были нужны ему, чтобы ездить, в Лондон, о чем он всегда мечтал.
Пару раз после смерти матери Энтони каким-то таинственным способом все же нашел средства съездить на неделю в столицу — «ублажить себя», как он сам выразился.
— Откуда у тебя деньги? — спросила Мариста.
Энтони замялся.
— Кое-кто мне помогает, — ответил он наконец, стараясь не смотреть на сестру.
— Кто же это? — поинтересовалась Мариста, но Энтони сделал, вид, что не услышал вопроса.
Впрочем, возвращаясь из Лондона в их унылую жизнь, Энтони еще больше мрачнел, и в конце концов он нанялся к соседнему фермеру объезжать лошадей.
Мариста сочла этот его поступок отважным и похвальным.
Сам Энтони не любил говорить о своей работе — она представлялась ему слишком холопской, но деньги, которые он зарабатывал, были единственным доходом, позволяющим им прокормить себя.
Мариста каждый день думала, удастся ли им когда-нибудь выплыть из моря долгов, которых, как она ни старалась, накапливалось все больше и больше.
И вот теперь это ошеломляющее письмо, воистину подобное бомбе!
— 250 фунтов! — воскликнула она. — О Летти, Летти, что же мне делать?
— Тебе остается только одно, — молвила сестра.
— Что именно? — безнадежно взглянула на нее Мариста.
— Ты должна нанести визит графу и заявить ему, что мы не можем столько платить.
— Нанести графу.., визит? — в ужасе переспросила Мариста.
— Бесполезно говорить об этом с кем бы то ни было, — объяснила Летти. — Именно он потребовал арендной платы за дом, который мы считали своим, и ты должна заставить его понять, что дом принадлежит нам.
— Я не могу этого сделать! — запротестовала девушка.
— Тогда; — продолжала убеждать ее Летти, — тот ужасный человек, который написал это письмо, вышвырнет нас на улицу!
Мариста потрясенно уставилась на сестру.
— Неужели он это сделает?
— Еще как сделает! Все стряпчие таковы, и я не сомневаюсь, он даже не удосужится рассказать графу об этом.
— Я не могу… Летти! Я не могу говорить с ним!
— Значит, придется мне!
— Нет-нет, только не это! — вскричала Мариста.
Она вспомнила истории о графе и о дамах, любивших его до безумия, о женщинах, которых он брал на содержание, и подумала, что ни в коем случае не должна допустить, чтобы он увидел Летти.
Все в деревне только и говорили о красоте ее сестры.
Когда они по воскресеньям бывали в церкви, певчие не могли оторвать взгляд от розовых щечек, белоснежной кожи и золотистых волос Летти.
Маристе казалось, что сама Летти не осознает своей прелести, даже не подозревает о том, что люди смотрят на нее как на чудесное видение, а не как на девушку из плоти и крови.
Мариста отвернулась от окна и сказала изменившимся голосом:
— Нет, теперь я вижу, что именно мне необходимо поговорить с графом. Возможно, ко мне он проявит больше уважения, чем к Энтони.
— Я совершенно уверена, если Энтони поедет к нему, все закончится ссорой. Ты ведь знаешь, как он ненавидит его за то, что мы вынуждены влачить такое нищенское существование, и, кроме того, он не может простить ему смерть папеньки.
«Я тоже его ненавижу», — подумала Мариста.
Впрочем, у нее хватит выдержанности, чтобы не сказать об этом вслух, тем более ей придется умолять графа о милосердии.
Даже мысль о том, чтобы приблизиться к графу, была для нее оскорбительна, но Мариста понимала, матушка на ее месте сделала бы то же самое, ибо в такой ситуации не оставалось ничего иного, как просить о милости человека, которого она ненавидит.
Мариста взглянула на Летти и сказала дрожащим голосом:
— А вдруг, когда я приду в замок, граф.., откажется меня принять?
Глава 2
Подъезжая к замку, Мариста волновалась все больше.
Сначала она хотела отправиться туда пешком через их нынешний крошечный садик, а далее через сад и парк возле замка.
Это был самый короткий путь.
В коляске пришлось бы ехать почти полчаса.
Но Летти сказала:
— Пешком идти нельзя. Это будет выглядеть так, словно ты деревенская попрошайка. Я поеду с тобой.
— На чем? — вскинула брови Мариста.
Фаэтон, коляска и даже легкий экипаж, который обычно посылали за слугами и багажом гостей, приезжающих в замок, давно были проданы, чтобы оплатить долги, оставшиеся после смерти сэра Ричарда.
Все, что имело хоть малейшую ценность, тоже пришлось продать, в том числе драгоценности и меха леди Рокбурн.
И хотя вырученных денег все равно не хватило, кредиторы, рассудив, что это лучше, чем вообще ничего, удовольствовались малым и перестали досаждать семье Рокбурнов.
Внезапно Мариста вспомнила, что есть еще старая коляска гувернантки. В детстве они с Летти обожали на ней кататься.
За эти годы коляска изрядно обветшала, и никто не захотел ее покупать"
Мариста и Летти пошли к конюшне и чистили коляску до тех пор, пока она не приобрела более или менее приличный вид.
Потом они запрягли в нее лучшую из двух оставшихся лошадей.
После самоубийства сэра Ричарда для Энтони было непереносимо оставаться в доме, поэтому он с утра до вечера ездил на них по поместью, пока бедные животные не начинали валиться с ног.
Но с тех пор, как он нанялся к Доусону, усталость не позволяла ему по вечерам ездить верхом, и лошади, стоя в конюшне, разжирели и обленились.
Что касается Маристы и Летти, то им было проще при необходимости дойти до деревни, чем звать конюха и просить оседлать лошадей.
Мариста вообще любила ходить пешком, нередко спускалась к морю и гуляла по берегу.
Иногда она думала об отце, но чаще сочиняла на ходу всякие истории.
У этих историй всегда был счастливый конец, потому что ей неизменно удавалось отыскать таинственное сокровище при помощи русалок, лесных нимф или ангелов.
Обладая богатым воображением, Мариста настолько погружалась в собственные выдумки, что порой ей было трудно понять, где заканчивается фантазия и начинается реальная жизнь.
И вот сейчас она оказалась перед жестокой необходимостью на коленях просить о милосердии ненавистного ей человека.
— Если он откажет нам, что тогда будет? — спросила Мариста, заранее опасаясь ответа.
Словно прочитав ее мысли, Летти сказала:
— Я уверена, все будет не так плохо, как ты думаешь.
— Что может быть хуже, чем необходимость встретиться с графом?
— Почему ты так говоришь? — пожала плечами Летти. — Откуда ты знаешь, может, он вовсе не такой плохой, как мы о нем думаем.
— Однажды я говорила с папенькой о графе, — тихо вымолвила Мариста. — Это было после обеда, когда ты и маменька вышли из комнаты и мы остались вдвоем. Он выпил много кларета и против обыкновения не был молчалив.
— О чем же ты его спрашивала? — живо поинтересовалась Летти.
— Я спросила: «Во время той ужасной партии, когда граф Стэнбрук выиграл все, что принадлежало нам, он подстрекал вас делать такие высокие ставки?» Папенька на миг задумался, а потом ответил: «Не совсем так. Я постараюсь быть честным, Мариста. Дело не в том, что он говорил, а в том, как он себя держал. Понимаешь, он был настолько уверен в себе, был так убежден в своей победе, что это выглядело как вызов, которого ни я, ни любой другой спортсмен не мог бы не принять».
Голос Маристы прервался.
— Не терзай себя, дорогая, — сказала Летти. — Мне кажется, если ты заплачешь, графу это не понравится. Мужчины ненавидят женские слезы. Просто вежливо попроси его и постарайся сделать так, чтобы он почувствовал себя виноватым.
Мариста хотела возразить, что у нее это не получится, но тут впереди показался замок.
С тех пор, как им пришлось покинуть родной дом, она не могла без волнения смотреть на него.
Вот и сейчас при виде его красоты у нее сжалось сердце.
Замок был таким романтичным, и она так глубоко с ним сроднилась, что ей казалось, будто ее имя выбито на каждом камне.
Старый Руфус, и в былые времена не отличавшийся лихостью, медленно протащил коляску по аллее столетних дубов, через мостик над озером и, наконец, по склону, ведущему во внутренний дворик, откуда каменные ступени поднимались к окованной железом парадной двери.
Почти бессознательно Мариста отметила, что стекла в окнах отмыты до блеска, гравий перед входом тщательно разровнен, а ступени чисты, словно шейные платки, которые она стирала и гладила для Энтони.
— Бери поводья, и жди меня здесь, — сказала Мариста. — В разговоры ни с кем не вступай. Поняла? Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в это дело, заводила какие-то отношения с графом или его друзьями.
Летти ничего не ответила, а Мариста вдруг поняла, что не следовало брать ее с собой.
Даже в простеньком ситцевом платье, которое ей сшила Ханна, и дешевой соломенной шляпке на золотистых волосах она выглядела так чарующе и трогательно, что, казалось, сошла с небес или явилась из цветущего сада.
Летти взяла поводья в свои маленькие ручки без перчаток, а Мариста открыла дверцу коляски, и спрыгнула на землю.
Сделав глубокий вдох, она гордо вскинула подбородок и Зашагала к парадному входу.
Вероятно, внутри кто-то услышал хруст гравия под колесами, потому что, когда Мариста поднялась по ступенькам, дверь была уже отворена.
В просторном холле она увидела четырех лакеев и дворецкого, который держался с важностью архиепископа.
Дворецкий выступил вперед и вежливо произнес:
— Доброе утро, госпожа!
— Я хотела бы видеть графа Стэнбрука.
Мариста с удовольствием отметила, что ее голос звучит спокойно и уверенно.
— — Я доложу о вас его светлости, госпожа, — ответил дворецкий. — Могу ли я узнать ваше имя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17