Дрисдейл презрительно фыркнул.
— Уверяю тебя, парень, что моей жене этой ночью будет спаться слаще в моих объятиях при мысли, что ты мертв.
— Посмотрим, — ответил разбойник, снимая бархатный камзол.
Христиан Дрисдейл последовал его примеру.
— Я прекрасный фехтовальщик, вор! — бросил он.
Разбойник, не отвечая, положил свой камзол на корни ближайшего дерева и остался в шелковой рубашке с падавшими на кисти рук кружевными манжетами. Проверив шпагу на изгиб, он задумчиво посмотрел на своего противника.
Христиан Дрисдейл был плотнее и тяжелее. Он был жилистым и подвижным и в отличие от разбойника не был обременен сапогами для верховой езды. Ростом он был выше, рука у него — длиннее, и когда он выпрямился, оставшись в грубой полотняной рубашке, стало заметно, насколько он силен и крепок. Это был опасный противник, а улыбка на его тонких жестоких губах недвусмысленно говорила, что он замышлял убийство.
Второй разбойник и слуги отошли дальше, под деревья.
Лошади, оставленные без присмотра, начали щипать короткую присыпанную снегом траву у обочины.
Секунду все было тихо, а потом разбойник нарушил молчание.
— Защищайтесь! — крикнул он, и в лунном свете блеснул его клинок.
Глава 2
1662
Реку заполняло множество лодок и кораблей. Разноцветные паруса, флаги, гирлянды, цветочные арки создавали ослепительную колоритную и праздничную картину. Люди стояли на крыше дворца Уайтхолл, толпились вдоль берега, спускаясь к самой воде, висли на лесах. Возбужденно горящие глаза были устремлены туда, где маневрировали лодки, стремясь занять лучшее место, откуда можно было бы наблюдать, как его величество и королева возвращаются из Хэмптон-Корта.
Величественные баржи лорд-мэров и торговых компаний теснили небольшие суда, украшенные символами Реставрации или задрапированные красочными тканями и лентами, на которых хорошенькие женщины и их молодые кавалеры играли веселые мелодии или бросали бумажные розетки в соседние лодки. Шум стоял оглушительный. В праздничной толпе то и дело слышались приветственные крики и шутки, на берегу и на реке играли оркестры и салютовали пушки.
— Мы скоро оглохнем и перестанем замечать португальский акцент королевы, — со смехом проговорила графиня Каслмейн, обращаясь к своим кавалерам, вместе с которыми она наблюдала за встречей с крыши дворца.
— Говорят, ее величество говорит по-английски с таким акцентом — а вернее, так плохо, — что ее просто невозможно понять! — презрительно заметил кто-то, и графиня тихо рассмеялась, хотя ее голубые глаза оставались серьезны.
Она ревновала к королеве и не скрывала этого. Ее друзья и те, кто раболепствовал перед ней по причине ее особого положения при дворе, прекрасно понимали, что возвращение короля после медового месяца станет решающим моментом в жизни Барбары Каслмейн. Сохранит ли он привязанность к ней или будет — хотя бы на какое-то время — увлечен своей португальской супругой?
При дворе по этому поводу заключались пари, и Барбара прекрасно понимала, что сегодня множество глаз наблюдает за ней.
Она выглядела просто чудесно. В ее темные с каштановым отливом волосы были вплетены жемчужные нити, а платье из желтого узорного шелка подчеркивало белизну кожи и придавало глубину и манящий блеск голубым глазам графини. Она была, бесспорно, прекрасна, но она уже родила королю двух детей, а Карл славился своим непостоянством.
Однако какие бы чувства ни волновали душу Барбары, она небрежно опиралась на серый камень парапета с видом абсолютной уверенности в себе, так что все, кто за ней наблюдал, склонялись к тому, что ее чувственная, капризная красота одержит сегодня очередную победу.
Прошло уже два года с тех пор, как триумфальным маршем во главе двадцатитысячного войска под радостные крики толпы король въехал в Лондон. Дорогу ему устилали цветами, колокола звонили, улицы были украшены коврами, в фонтанах било вино. Наконец-то лишения, бедствия и нищета долгих лет изгнания могли быть забыты: рождалась новая эра.
Неудивительно, что король, падкий на удовольствия, пленился Барбарой Палмер, которую все называли прекраснейшей женщиной своего времени. Тогда ей было всего двадцать лет, и она была замужем. Ее муж готовил себя к служению обществу на ниве адвокатуры, но он ничего не понимал в той беспутной жизни, к которой Барбара привыкла с шестнадцати лет в доме своего отчима, графа Энглси. Наибольшим достоинством Роджера Палмера была его добродушная невозмутимость, но связь его супруги с королем подвергла суровому испытанию его добродетели.
Он был слабоволен и не мог справиться с Барбарой, хотя и негодовал втайне. Публично же он был вынужден принять титул, которым был обязан неверности жены.
Граф Каслмейн шел вдоль парапета в элегантном костюме и завитом парике, который страшно не шел к его бледному глуповатому лицу. Барбара заметила его приближение, однако намеренно не обращала на него внимание, пока он почти не поравнялся с ней Тогда она подняла взгляд, картинно вздрогнула якобы от удивления и с видом холодным и вызывающим сделала ему реверанс, на который он ответил любезным поклоном.
В течение последних недель они бурно ссорились при каждой встрече, и Барбара уже решила, что Роджер Палмер ей больше не нужен. Он нагонял на нее скуку, а она его раздражала, так что не было смысла сохранять брак, который стал им обоим в тягость. Впрочем, Роджер по-прежнему делал вид, что любит ее.
— Ваш господин и повелитель сегодня такой щеголь! — насмешливо сказал один из придворных.
Она улыбнулась ему из-под ресниц.
— Что вы хотите этим сказать, Рудольф? — осведомилась она. — Ваши комплименты всегда заставляют меня насторожиться.
С этими словами она повернулась и пошла навстречу няне, которая только что вышла на крышу с младенцем в лентах и кружеве.
— Мой маленький Чарлз! — воскликнула леди Каслмейн голосом полным материнской любви.
Взяв младенца из рук няни, она секунду подержала его, ласково глядя на крошечное сморщенное личико сына. Однако прилив нежности длился недолго: она быстро и почти раздраженно отдала младенца няне и снова вернулась к болтающим кавалерам.
— Нам приходится ждать бессовестно долго! — проговорила графиня, глядя на реку.
— Мы столько лет ждали возвращения нашего короля, что еще несколько минут роли не играют, — серьезно отозвался кто-то.
Барбара сделала вид, что не слышала этих слов. Она смотрела вниз, туда, где придворные собирались небольшими группами и медленно двигались к лестнице во дворец Уайтхолл, по которой король вскоре должен был провести свою супругу.
С беззаботным видом она сняла с головы одного из кавалеров шляпу с плюмажем и надела ее, чтобы уберечь прическу от ветра.
— Право, из меня вышел бы на редкость славный мужчина! — воскликнула она.
Ее поклонники рассмеялись.
— Вы мне больше нравитесь женщиной! — прошептал тот, кого она назвала Рудольфом, понизив голос, чтобы его услышала только она.
Казалось, будто его слова заставили Барбару вспомнить, почему она здесь и как важны для нее ближайшие минуты: она сняла шляпу и, непривычно серьезная, стала спускаться на террасу.
Зеваки, не стесняясь в выражениях, пробивались вперед, чтобы поглазеть на собравшихся.
— А вон и старуху откопали! — громко объявил кто-то.
Из дворца вышла немолодая женщина. Она держалась не по годам прямо и гордо, но морщинистая кожа ее поблекла и пожелтела, как старая слоновая кость, а аристократический нос выдавался вперед наподобие клюва. Платье на ней было старомодное, но ее драгоценности так сверкали и переливались на солнце, что Барбара Каслмейн бросила на них завистливый взгляд. Бриллианты старухи всецело завладели ее вниманием, и она даже не заметила юную спутницу старой леди, пока не услышала, как кто-то из ее кавалеров пробормотал:
— Гром и молния, почему никто не сказал мне, что при дворе появилась нимфа?
Только теперь Барбара увидела, что пожилая дама не одна.
Рядом с ней шла девушка, всем своим видом выражая трогательное внимание. Она была невысокая — почти на голову ниже Барбары — и удивительно изящная, начиная с нежной шейки и кончая крошечными ножками, которые выглядывали из-под кружев нижней юбки.
Бледно-золотые волосы спускались ей на плечи свободными локонами, придавая ее личику одухотворенное выражение нетронутой прелести. В глубине огромных темно-серых глаз таились лиловые тени, алые губы идеально правильной формы чему-то улыбались.
Ее наряд был нежно-зеленый, цвета распускающейся зелени, и в ней было что-то столь прекрасное, юное и чистое, что Барбара почувствовала, что, назвав ее нимфой, придворный не преувеличивал.
— Кто это? — резко спросила Барбара.
Никто не спросил, о ком идет речь: все взгляды были устремлены в одном направлении.
— Это вдовствующая графиня Дарлингтон, — ответил Рудольф Вайн. — Я слышал, что она приехала из своего поместья, и ей предоставили покои во дворце. Ее отец верно служил отцу нашего короля и погиб у него на службе. Странно, что после стольких лет графиня пожелала вернуться ко двору.
— Что же тут странного! — недовольно отозвалась Барбара Каслмейн. — Эта девица — ее внучка.
— Внучатая племянница, — уточнил Рудольф.
Барбара обернулась к нему.
— Откуда вы знаете? Кто она?
— Ее зовут леди Пантея Вайн, она моя двоюродная племянница, — объяснил Рудольф.
— Ваша двоюродная племянница! — повторила Барбара. — Почему вы не сказали мне, что она собирается здесь появиться?
— По правде говоря, у меня это просто вылетело из головы, хотя кто-то сообщил мне об этом примерно месяц назад.
К тому же мне было сказано, что Пантея — богатая наследница. Но как это могло получиться, я понять не могу: за время Протектората наша семья лишилась всего имущества.
— Давайте познакомимся с вашей родственницей, — довольно мрачно предложила Барбара.
Она прекрасно знала, что любое новое лицо, появившееся при дворе, может стать ее врагом — особенно если это лицо достаточно хорошенькое. Сейчас ей не хотелось бы иметь новых соперниц. Ей предстояло вести сражение с королевой, однако леди Пантея Вайн была настолько красива, что могла оказаться серьезной противницей. Барбара быстро направилась к вдовствующей графине и ее спутнице, которые остановились у парапета, наблюдая за праздничным зрелищем.
Пантея тихо смеялась, глядя на маленькую лодку, украшенную масками животных: ее команда была наряжена обезьянами.
— Представляю, как им жарко в этих меховых шкурках, — говорила она графине в тот момент, когда Рудольф Вайн, сняв шляпу с пером, отвесил им глубокий поклон.
— Могу ли я вам представиться, мадам? — спросил он, обращаясь к графине.
— В этом нет необходимости, — бесцеремонно ответила она. — Ты мой племянник Рудольф. Я бы где угодно тебя признала: ты вылитый отец. К тому же я ожидала здесь тебя увидеть. Слава о тебе дошла даже до такой глухомани, как Уилтшир.
— Вам не следует верить всему, что обо мне рассказывают, — почтительно возразил Рудольф, но, целуя руку графини, он встретился с ее проницательным взглядом, и ему показалось, будто она над ним смеется.
— Надо полагать, ты хочешь познакомиться со своей родственницей Теей, — проговорила графиня, указывая затянутой в перчатку рукой на стоявшую рядом девушку.
Тея низко присела. Вблизи она казалась еще красивее, чем издалека. Залюбовавшись ею, Рудольф Вайн на секунду забыл о том, что Барбара Каслмейн ждет, чтобы он их познакомил.
— Могу я представить леди Каслмейн? — спросил он, но к его глубочайшему изумлению графиня вдруг выпрямилась во весь свой рост, и лицо ее стало суровым.
— Я не имею желания заводить знакомство с миледи Каслмейн, — холодно объявила она и, повернувшись к ним спиной, устремила взгляд на реку.
Рудольф Вайн с изумлением почувствовал, что краснеет.
Он считал, что пробыл при дворе настолько долго, что его уже ничем нельзя удивить, однако сейчас он был буквально потрясен: его тетка сочла возможным публично отказаться от знакомства с самой знаменитой и известной женщиной Англии.
Он не мог решить, что ему говорить или делать, и, пока он стоял в растерянности, разъяренная Барбара с гневным возгласом повернулась и отошла от них.
В эту секунду Рудольф почувствовал легкое прикосновение к его локтю и услышал тихий голос Теи:
— Мне жаль, очень жаль.
А потом она тоже отвернулась и встала рядом со своей двоюродной бабушкой, оставив Рудольфа в одиночестве. Секунду он колебался, не зная, следует ли ему догнать рассерженную леди Каслмейн или попытаться умилостивить свою родственницу. Тея помогла ему принять решение: Рудольф увидел, как она обернулась, и ему показалось, что глаза ее смотрят на него умоляюще. Он немедленно подошел к старой графине.
— Извините, тетя Энн, если я оскорбил вас.
— Ты меня не оскорблял, — возразила графиня. — Просто я достаточно старомодна и потому разборчива в том, с кем знакомлюсь и кого представляю моей внучатой племяннице.
— Но, тетя Энн, леди Каслмейн всюду принята.
— В Лондоне — возможно. Но, благодарение Богу, в провинции осталось достаточно приличных домов, куда ее не пригласили бы.
— Тогда им пришлось бы отказать и своему королю, — мрачно заметил Рудольф Вайн.
— Я не собираюсь обсуждать принципы и взгляды его величества, Рудольф, — сурово отозвалась его тетка. — Меня волнуют только мои собственные. Молю Бога, чтобы теперь, когда в Уайтхолле появится королева, дворец обрел подобающее ему достоинство и благоприличие.
Рудольф Вайн вздохнул. Он по опыту знал, что с двоюродной бабкой спорить бесполезно, однако не сомневался, что ее ждет неминуемое разочарование. Сведения, которые приходили из Хэмптон-Корта о королеве, не слишком обнадеживали.
Чудовищные фижмы королевы вызывали всеобщие насмешки, как и ее фрейлины. Эти дамы были настолько скромны, что сочли бы, что запятнали свою невинность, если бы легли на простыни, которых один раз коснулся мужчина. Их сопровождала толпа невероятно грязных и набожных монахов-португальцев, каждый из которых прихватил с собой целую толпу родственников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32