OCR Татьяна Ситникова
«Кровавая обитель»: Amex Ltd; 1993
ISBN 5-7141-0010-7
Брэм Стокер
Навеки ваш, Дракула…
МОЕМУ СЫНУ
Девять «страшных» рассказов, один из которых писался как эпизод всемирной книги «Дракула», но никогда не публиковался.
От издателя
Этот сборник рассказов, написанных Брэмом Стокером, вышел в свет в 1914 году. Позднее, 14 сентября 1927 года, в ознаменование двадцать пятой ночи «Дракулы» на сцене лондонского театра Принца Уэлльского вышло специальное издание книги количеством в тысячу экземпляров. Каждому зрителю был вручен «колдовской пакет», в котором он обнаруживал свой экземпляр. В тот самый момент, когда книга раскрывалась, из нее вдруг выпархивала летучая мышь, укрепленная пружиной под обложкой...
Предисловие к лондонскому изданию 1966 г.
Предисловие
За несколько месяцев до того скорбного дня, когда скончался мой муж – я могу точно сказать, что все последнее время тень смерти витала над ним, – он задумал опубликовать три серии рассказов. Настоящая книга – одна из этих серий. К первоначальному списку в восемь рассказов я добавила также не публиковавшийся доселе эпизод из «Дракулы». Я надеюсь, что он представит интерес для публики, особенно для тех читателей, которые являются поклонниками самого замечательного произведения моего мужа. Остальные рассказы уже публиковались в английской и американской периодике. Проживи их автор дольше – и он, наверное, многие из них пересмотрел бы и переделал, ведь почти все они относятся к самому началу его творческой, наполненной трудом жизни. Но раз уж судьба позволила мне распорядиться этими произведениями, я нахожу их вполне достойными и выпускаю их в свет такими, какими они вышли из-под пера моего мужа.
ФЛОРЕНС БРЭМ СТОКЕР
В ГОСТЯХ У ДРАКУЛЫ
Когда я решил выехать на прогулку, яркое солнце заливало своими лучами весь Мюнхен. Воздух был чист и свеж, как всегда в начале лета, а между тем на дворе была зима. Настроение было отличное. Уже в момент отправления показался герр Дельброк, пожилой лысоватый метрдотель гостиницы «Времена года», где я остановился. Пожелав мне счастливой поездки, он обратился к кучеру, который не успел еще занять свое место на облучке и стоял у дверцы коляски:
– Не позабудь, что тебе нужно вернуться до ночи. Пока небо чисто, но северный ветер что-то усиливается – как бы не налетела буря. Впрочем, я знаю, что ты будешь вовремя. – Он улыбнулся и добавил: – Ведь тебе хорошо известно, что такое здешняя ночь.
Иоганн со всей серьезностью воспринял эти слова и кратко ответил:
– Да, мой господин.
Придерживая одной рукой шляпу, чтоб ее не сбросило ветром, он стегнул лошадей, и коляска резко взяла с места. Скоро мы выехали за пределы города, и я дал Иоганну знак притормозить. Там, у гостиницы, они говорили между собой на немецком, и моих скудных познаний в этом языке как раз хватило на то, чтобы уловить суть сказанного. Поэтому я спросил кучера, когда коляска остановилась:
– Скажи-ка, Иоганн, сегодня ожидается что-то неприятное?
– Walpurgis Nacht, – сказал он, торопливо перекрестившись. Потом он достал свои карманные часы – известной немецкой марки, старомодные, размерами и формой напоминающие репу с грядки, посмотрел на циферблат нарочито озабоченно, сдвинув брови и передернув плечами, всем своим видом показывая, что очень бы желал поскорее завершить прогулку. Я и сам понял, что эта остановка в пути была не обязательна, и поэтому опять устроился в коляске, дав кучеру знак трогаться. Он погнал так, как будто мы куда-то опаздывали. То и дело я замечал, что лошади воротят морды в разные стороны и обеспокоенно вдыхают воздух расширенными ноздрями. Наконец, я и сам стал с подозрением и тревогой оглядывать окрестности.
Дорога в оба конца была пустынна и пробегала по высокому и открытому всем ветрам плато. Через некоторое время я увидел ответвляющуюся от нашей другую дорогу. Она вся поросла высокой травой и вообще имела сильно заброшенный вид. По ней когда-то люди спускались с плато в небольшую долину, зеленеющую аккуратным пятнышком вдали. Почему-то эта дорога очень притягивала меня и, отдавшись этой манящей силе, я, понимая, что рискую вконец обидеть Иоганна, попросил его остановиться. Когда он выполнил мою просьбу, я выразил желание, чтобы дальше мы ехали по этой дороге. Он на все мои слова только отрицательно качал головой и неистово крестился. Но всеми своими жестами он достиг прямо обратного результата: мое любопытство до крайности возбудилось, и я стал буквально забрасывать его разными вопросами. Он отвечал чрезвычайно путано и поминутно косился на свои часы. Наконец я сказал:
– Как знаешь, Иоганн, а я иду по этой дороге. Я не обязываю тебя сопровождать меня, но скажи мне, пожалуйста, внятно: почему ты не хочешь идти? Это все, что мне хочется от тебя узнать.
Вместо ответа он спрыгнул со своего сиденья на землю и, умоляюще протянув ко мне руки и что-то отчаянно бормоча, старался, видимо, отвадить меня от задуманного предприятия. Добраться до сути его объяснений сквозь невообразимую мешанину английских и немецких слов было практически невыполнимой для меня задачей. Ясно было, однако, что он пытается довести до моего сведения мысль, которая самого его повергла в крайний ужас. Но, увы, все его аргументы ограничивались крестными знамениями и словами:
– Walpurgis Nacht!!!
Я попытался было помочь ему наводящими вопросами, но не так-то просто выспрашивать что-то у человека, языка которого практически не знаешь. Наконец он понял, что мы так не найдем общего языка и, напрягшись, перешел на английский. Впрочем, это мало помогло – такого ужасного акцента и таких изувеченных фраз мне не приходилось слышать нигде и никогда. Кроме того Иоганн очень волновался и постоянно перескакивал на свой родной язык и, наконец, беспрестанно отвлекался на свои часы. В довершение всего забеспокоились и забили копытами лошади. Он побледнел, как полотно, подскочил к ним и, сильно натягивая поводья, заставил отойти их с прежнего места футов на двадцать в сторону. Я подошел и спросил, зачем он это сделал. Тот бросил до смерти испуганный взгляд на то место, которое мы покинули и, осенив его крестом, белыми губами прошептал что-то на немецком, а потом – для меня – сказал на английском:
– Здесь закопан один из них! Один из тех, что покончили жизнь самоубийством!..
Уяснив сказанное, я тут же вспомнил старинный обычай – хоронить самоубийц на перекрестках дорог.
– Ага! Понимаю – самоубийцы! – воскликнул я. – Это же по-настоящему интересно!
Единственно, что мне было абсолютно непонятно, так это почему так разволновались лошади.
Во время нашего разговора издали послышался вдруг странный звук. Что-то между рычанием и воем. Из-за удаленности и поднявшегося ветерка слышно было плохо, но лошади просто обезумели, и Иоганн, как ни старался, все не мог их успокоить. Он повернул ко мне бледное лицо и прошептал:
– Похоже на волка... Но в такое время у нас не бывает волков!..
– Не бывает? – переспросил я. – А что, иногда все-таки волки подбираются так близко к городу?
– Да, – ответил он. – Весной и летом. Но со снегом они уходят... Обычно уходят, – поправился он, встревоженно прислушиваясь.
Пока он успокаивал лошадей, на небо надвинулись огромные темные тучи. Солнце ушло, зато задул сильный пронизывающий ветер. Отдельный слабый лучик света пробился было на секунду из-за хмурой завесы, но тут же исчез окончательно. Это было как будто предупреждение. Иоганн долго вглядывался в сторону северной части горизонта и потом сказал:
– Приближается снежная буря.
Он снова кинул взгляд на циферблат часов, все еще не отпуская натянутых поводьев, так как лошади до сих пор не хотели стоять смирно, переступая копытами и потряхивая гривами. Затем он быстро взобрался на облучок, показывая этим, что мы слишком задержались с отправлением.
Я решил немного поупрямиться и не спешил занимать свое место в коляске.
– Скажи все-таки, куда ведет эта дорога, – попросил я настойчиво, махнув рукой в сторону долины.
Прежде чем что-либо ответить, он снова перекрестился и пробубнил молитву.
– Это страшное и злое место, – сказал он.
– Какое место?
– Деревня.
– Ага! Значит, там все-таки есть деревня?
– Нет, нет. Уже несколько веков там никто не живет.
Мое любопытство достигло высшей точки.
– Но ты сказал, что это деревня.
– Это была деревня.
– А что там есть сейчас? И куда подевалась эта деревня?
Он повел свой рассказ, густо перемешивая немецкие и английские слова, так что я едва-едва мог его понять. Но все-таки мне удалось выудить кое-что.
Давным-давно, несколько сотен лет назад, умерших хоронили прямо в деревне. Земля под могильными плитами шевелилась и из ее черных глубин до поверхности доносились стоны. Пришел час, и могилы отворились. Мертвые восстали из гробов, и на устах их была кровь. Некоторые, в поисках спасения своих душ (тут Иоганн несколько раз подряд осенил себя крестом) отправились туда, где жили живые. А другие остались в деревне мертвых и...
Он тяжело и прерывисто дышал, и страх петлей сжимал его горло, не давая произнести последние слова. По мере продолжения его рассказа, он становился все более возбужденным. Казалось, он уже полностью утерял контроль над своим разыгравшимся воображением. Закончил он, сотрясаясь в пароксизме ужаса: с бледным, словно полотно, лицом, весь покрытый испариной, дрожа и вглядываясь поминутно к себе за спину и но сторонам, словно ожидая появления около нас чего-то ужасного. Под конец, когда его отчаяние достигло высшей точки, он крикнул:
– Walpurgis Nacht!!!
Он нервно указал мне на коляску, настаивая на скорейшем отъезде. Когда меня начинают пугать, во мне закипает вся моя английская кровь. Поэтому я спокойно сказал ему:
– Ты трусоват, Иоганн, трусоват. Отправляйся домой, а я вернусь позже один. Прогулка мне на пользу, и я не собираюсь ее прерывать.
Дверца коляски была распахнута. Я вытащил прогулочную дубовую трость, с которой никогда не расставался во время выходных моционов, махнул ею в сторону Мюнхена и повторил:
– Отправляйся домой, Иоганн. Walpurgis Nacht не принесет вреда истинному англичанину.
Лошади не стояли на месте, и Иоганн, прилагая все усилия к тому, чтобы сдержать их, одновременно умолял меня не совершать задуманной глупости. Мне было искренне жаль беднягу, но все же, глядя на то, как страх преобразил его, я не мог удержаться от смеха. От его корявого английского к той минуте уже не осталось и следа. В приступе ужаса и отчаяния он совсем позабыл о том, что рассчитывать на понимание с моей стороны можно только, говоря на моем языке. Но он даже для вида уже не вставлял в свою речь английских слов. Наконец все это начало утомлять меня. Я в последний раз кивнул ему в сторону Мюнхена и сказал:
– Ступай, – а сам стал спускаться по сбегавшей в долину запущенной дороге.
Видя, что ничего другого ему не остается, Иоганн безнадежно качнул головой и стал разворачивать лошадей в обратный путь. Я посмотрел ему вслед, опираясь на трость. Иоганн устроился на облучке и совсем почти не правил. Лошади, почувствовав, что возвращаются в спокойное тихое стойло, шли сами.
Вдруг на гребешке невысокого холма, что был недалеко от дороги, появился человек. Он был очень худощав и высокого роста. Мне было хорошо его видно. Он повернулся в сторону коляски, и в ту же секунду лошади словно взбесились. Стали лягаться и рваться в разные стороны. При этом они страдальчески ржали. Иоганн никак не мог справиться с ними, и наконец они сорвались с места и стрелой понеслись в сторону от дороги. Я провожал их взглядом, а потом попытался снова увидеть незнакомца. Однако мне это не удалось – он исчез.
Я опять повернул в том направлении, против которого так горячо протестовал Иоганн. Я даже не мог понять толком, почему ему не нравилась эта дорога и эта долина.
Часа два я шагал, совершенно не чувствуя ни времени, ни расстояния и не встречая на своем пути ни дома, ни человека. Места были действительно заброшенные и пустынные. Наконец дорога сделала изгиб, и я оказался на опушке редкого леса. Мне даже нравилось, что я здесь совершенно один, наедине с природой.
Я присел отдохнуть и стал оглядываться окрест. Только сейчас я ощутил, как заметно похолодало. В воздухе над моей головой стоял приглушенный шум, словно бы кто-то тяжело вздыхал. Посмотрев вверх, я отметил быстрые передвижения грозовых облаков в направлении с севера на юг. Вообще не нужно было проявлять острую наблюдательность, чтобы понять, что надвигается буря. Я немного замерз и, решив, что это из-за моей остановки, возобновил движение по заросшей бурьяном дороге.
Вскоре окружавший меня ландшафт стал гораздо более живописным. Каких-то особенно ярких деталей, на которых останавливался бы глаз, не было, но общая, погруженная в молчание красота была несомненна.
Через некоторое время я вдруг неожиданно увидел, что на долину опускаются сумерки, и уже стал подумывать о том, как бы не заблудиться при возвращении. Дневная яркость и свет постепенно и незаметно растворились в воздухе и тучах, и вдруг мне пришлось отметить, что они исчезли совсем. Воздух стал очень холодный, и тучи, казалось, спустились ниже к земле. Приход вечера сопровождался отдаленным, но постоянным придыхательным шумом, сквозь который через определенные паузы прорывался мистический вой, который Иоганн отнес на счет волков. Я немного смутился. Но потом напомнил себе, что непременно хотел увидеть заброшенную деревню и пошел дальше.
Скоро я оказался в широкой лощине, огороженной со всех сторон высокими холмами. Их склоны были покрыты деревьями, росшими большими группами в ложбинах. Я посмотрел, куда ведет моя дорога, и обнаружил, что она упирается в одну из таких рощиц и теряется в ней.
Пока я стоял и вглядывался вдаль, воздух заметно отяжелел, и вот уже повалил снег. Я подумал о том расстоянии, которое я преодолел, прежде чем добраться до этой лощины, и решил искать убежища от пурги где-нибудь поблизости. Думая так, я направился к густо растущим деревьям.
1 2 3 4