Он огляделся и только тут заметил обломки лафетов и раскатившиеся стволы пушек. Станки, рамы и полозья валялись в беспорядке, разбитые компрессоры топорщились медными заусеницами, бестолковые катки лезли под ноги похоронщиков – да, от береговой артиллерии осталось только воспоминание. Зато и крейсер был утоплен, торча из-под воды надпалубными постройками и прокопченной трубой.
– Разглядел? – усмехнулся солдат. – Да, жарко тут было…
– Точно, – поддакнул Максим, махнул рукой и отправился вдоль берега, старательно обходя провалы в набережной и стараясь не попадаться на пути конных повозок, перевозящих убитых.
От стен складов Колониальной компании почти ничего не осталось, уцелело только здание, у которого тосковал одинокий гвардеец. Прочие же требовали куда более тщательного охранения – через обрушенные стены можно было видеть тюки с заморскими товарами, поваленные стеллажи, груды битых кирпичей и обломанных перекрытий…
– Стой! – окликнули Максима у одного из проломов. Тут скопилось человек пять гвардейцев – они расселись на балке и скучливо смолили папиросы. – Документы!
Он показал метрику.
– Не бродил бы ты здесь, парнишка, – произнес капрал, пахнув дымом. – Того и гляди мостовая в море съедет…
– Я свою пику потерял, – жалостливо сказал Максим.
– А… Дело святое.
Через десяток саженей он наткнулся на целую гору погибших, как врагов, так и соотечественников. Но задерживаться здесь он не стал, чтобы его не заподозрили в мародерских наклонностях. Видимо, тут расстреливали обезоруженных дольменцев и раненых селавикцев – кто еще мог передвигаться, тех согнали в одно место, чтобы облегчить сбор трупов похоронным бригадам.
Наконец место сражения осталось позади, гарь от сжигаемой плоти рассеялась, и Максим вышел на неповрежденный участок набережной. Справа от него остались высокие ограждения верфи, где во вместительном доке плотники и жестянщики суетились вокруг поврежденного снарядом парусно-винтового броненосца “Викентий Великий”. Поглазев на возню мастеров, Максим двинулся дальше и вскоре свернул на искомую улицу. Она называлась Рыбацкой, и неудивительно – восточнее начиналось царство одноэтажных халуп, в которых обитали семьи промысловиков. Другая же сторона улицы была обычной, вполне “городской”. Людей тут гуляло совсем мало – какой смысл торчать среди этакой серости, когда можно пройтись по Дворцовой?
Блеклую вывеску “Ювелирные изделия” Максим заметил издалека. Дверь из мутно-зеленого стекла отворилась, звякнув колокольчиком, и из подсобки выскочил пацан в шортах, всего-то лет тринадцати. Он поспешно отер с губ что-то белое – не иначе сладкий крем лопал – и напустил на себя деловой вид, опершись руками о прилавок.
– Ну-с, – проговорил он тонким, предательски ломающимся голосом. – Чего угодно, сударь?
– Старшего брата не хочешь позвать? – поинтересовался Максим. Запустив руки в карманы, он равнодушно озирал скудную витрину.
– Я за него теперь, – пояснил парень. – Убили его нынче. Вонючие дольменцы! При нем три бляхи нашли, представляешь? Не у всякого ополченца так здорово получилось.
– Да, герой, – оживился Максим. – Ты, значит, теперь хозяин магазина?
– А то кто же? Пародом меня кличут, – гордо сказал тот. – Правда, торговля в наше время не такая хорошая, как прежде. Кому теперь все это нужно? Да и товар из Дольмена перестали подвозить еще в прошлом месяце. Остатками и торгуем. А ты что-то выбрать пришел или так?
Максим развернул тряпочку и выложил на витрину серьгу с желтым камнем. Парод пожал плечами и двумя пальцами поднял трофей, разглядывая его без всякого энтузиазма. По всей видимости, тот не имел особой ценности, и Максим почувствовал себя довольно глупо – пришел с какой-то никчемной безделушкой и пытается впарить ее серьезному ювелиру.
– Ну как? – спросил он равнодушно. – Это что-нибудь стоит?
– По виду не скажешь… Экспертиза нужна. – Парнишка вынул из-под прилавка мелкоскоп и водрузил его на столике у витрины. – Ну-с, что тут за камешек?… – Парод повозился с настройками, таращась одним глазом в окуляр, попыхтел, похмыкал и наконец повернулся к посетителю. – Так себе вещица. Некомплект.
– Я и сам знаю, что некомплект! Зато камень ценный, и серебро.
– Да так себе камень-то… Ладно, оставь за десять ефимков.
– Дай сюда! – разозлился Максим и выхватил у Парода сломанную серьгу. – Где ты видел такие цены? – Он ткнул пальцем в образцы под стеклом. – Вон, самая занюханная брошка стоит почти пять талеров! И бриллиант в ней наверняка поддельный. А у меня топаз! Видишь, какой желтый?
– С чего ты взял?… Ты можешь отличить его от цитрина? – Максим ненадолго смешался, однако уверенное выражение с его физиономии совсем не исчезло. – Ну хорошо, топаз так топаз! И что с того?
А Парод-то попался. Сразу видно, неопытный он еще ювелир, сразу признался, что камень в украшении ценный.
Спустя десять минут слегка охрипший Максим вышел из магазина со ста двадцатью пятью ефимками. Два с половиной талера! Только серебряными монетами он брать не стал. Ни к чему ими размахивать, неровен час пристанет какой-нибудь дотошный гвардеец из Мытарского Приказа. Сойдут и медные ефимки, пусть карманы оттягивают. Таких денег хватит на пару фунтов яблок, а то еще и на леденцы останется. Тут он вспомнил о заначке и бросил конфету в рот. Гуляем! Максим пожалел, что отказал Еванфии – сейчас бы девчонка была как нельзя более кстати. Все бы увидели, что он уже почти взрослый и может сводить подругу в самую лучшую таверну. И обстановка в Ориене была подходящая – как-никак праздник, отбито вероломное нападение коварных дольменцев.
Теперь-то они надолго забудут морскую дорогу в Селавик! А когда корабельных дел мастера починят броненосец, тогда им вообще несладко придется. С Королем Викентием XIX и шутить-то не стоит, а они войну объявить вздумали.
-12
В первый раз он встретился с Еванфией в конце августа, когда по ночам и ранним утром в воздухе уже пахло близкими холодами и ледяной ветер с залива пробирал до самых костей. Выйдя однажды поутру во двор, Максим был сражен – на качелях сидела очень бледная, едва не снеговой белизны девочка. Волосы ее были очень темными, почти черными, и не висели как придется, а свивались косой, толстой словно собачий хвост. Бантик скромных размеров шевелился от ветра, будто снежная бабочка.
Она общалась с ребятами, которые обступили ее со всех сторон и слушали буквально разинув рты.
– Эй, Макси! – крикнул ему Пров. – Иди сюда, тут Еванфия из Авака приехала.
– Ну и что? – пожал плечами Максим, однако подошел и минут пять не мог оторвать глаз от необыкновенного лица девчонки. Она рассказывала о своей стране, лежащей за морем, далеко на севере от Селавика. Когда-то давно Авак был колонией, а ее жители считались подданными Короля. Но потом мудрый Афиноген XXV решил – или ему подсказали министры – что держать такую бедную и холодную страну в подчинении слишком накладно, и лет сто назад Авак обрел свободу. Даже ушлые дольменцы на него не позарились, потому что у них, видите ли, “власть народа”.
Жители снежной страны впали в ничтожество и вернулись к своим древним промыслам, вдвое усерднее стали бить тюленя и нерпу, вылавливать рыбу и так далее. Все это Максим знал из уроков истории. Но подробно об этих давних делах в учебниках не писали, хватало и тем поважнее – биографии представителей Династии Кукшиных, например. Вот уж где можно срезаться: одних только родственников правящего Короля Селавика столько, что можно ночь напролет твердить их имена, а все равно всех не упомнишь. Хорошо еще, что учитель истории, Феоктист, и сам не всех знает, потому и не пристает с такими вопросами.
Максим раньше и не думал интересоваться торговлей, предпочитая развлекаться с приятелями. А вот Еванфия постоянно имела с ней дело, потому что ее отец был владельцем фактории на восточном берегу Авака. Когда-то в юности, влекомый романтикой севера, он приплыл туда с поселенцами из Селавика и купил себе участок между холмов, десять месяцев в году покрытых толстым слоем льда.
– А воду-то где брали? – спросил кто-то совсем потерявший голову.
– Так лед же кругом, – удивилась Еванфия. Ее странные, удлиненные глаза, черные словно деготь, лукаво сощурились.
Вообще она была какая-то удивительная, словно и не подданная Короля Селавика: волосы черные, длинные, а ногти, наоборот, короткие, аккуратно подрезанные, и украшений совсем никаких нет. На ней был вишневый в тонкую полоску костюмчик с юбкой до коленок, из-под воротника которого выглядывал кусочек белой маечки, и белые же, с дырочками туфли на тяжелых каблуках. А девчонки в городе чуть ли не поголовно таскали вышитые медными кольцами бриджи и холщовые сорочки, как примадонна гостившего в июле Королевского театра. Она исполняла роль какой-то народной героини Марфы.
– А летом-то? – подключился Пров.
– А летом с гор начинают бежать реки, и тогда воду даже вытапливать не надо.
– Ну ты и тупой, Прошка! – крикнул Лупа и засмеялся с натужной басовитостью. Максим неприязненно покосился на него: самый умный, что ли? Прова же вообще перекосило, но он промолчал, лишь видно было, как под скулами у него завозились острые желваки.
– Подумаешь, вода! – сказала Дуклида. – Я вот слыхала, что люди там тухлятиной питаются.
– У нас было свежее мясо, – нахмурилась Еванфия.
– Ладно, рассказывай сказки! Что, каждый день по тюленю забивали?
Разгорелся общий спор, к которому Максим почти не прислушивался: у него просто язык не поворачивался, чтобы обратиться к Еванфии с вопросом. Она пару раз взглядывала на него, но мельком, как будто не замечая – ну, стоит себе мальчик с открытым ртом, и ладно. Мало ли таких мальчиков?
– Ну ладно, ежели там так хорошо, что же вы обратно в Селавик приехали? – не вытерпела Дуклида. Почему-то она взъелась на новенькую. Наверное, потому, что раньше все знакомые ребята уверенно признавали ее самой красивой во дворе, а теперь часть из них, как опасалась Дуклида, может переметнуться в Еванфины воздыхатели.
– Так получилось, – нехотя проговорила девочка. Лицо ее стало каким-то отстраненным, замкнутым, и спорщики осеклись, поняв – ничего она не расскажет, как ни проси, особенно в такой шумной компании. Вот если наедине, тогда может быть. И каждый сразу сделал зарубку в памяти: расспросить ее как-нибудь при случае, выведать “страшный” семейный секрет. А потом щегольнуть в разговоре тайным знанием, но не выдавать его, конечно, а так, намеком.
В последующие дни Еванфия нечасто выходила из дому, а если и появлялась во дворе, то все больше с отцом. Это был уже взрослый, почти старый человек со странным именем Игнатий, чуть ли не тридцати лет от роду. Он выглядел истощенным, не слишком опрятным, и почему-то сразу становилось понятно, что он стыдится своего преклонного возраста. По тихим разговорам среди сверстников Максим уяснил, что старик разыскивает родственников или ищет работу, но никто не хотел брать его.
Жили они у двоюродной сестры, в маленькой полутемной комнатушке на четвертом этаже, в компании многочисленной ребятни всех возрастов.
Еванфию определили в тот же самый класс, в котором учился Максим. Ничего удивительного, в нем как раз и собрали всех ребят одного возраста, обосновавшихся в третьем и пятом домах по Моховой улице. Правда, за четыре года учебы состав уменьшился вдвое, и в сентябре в класс пришло всего семнадцать учеников.
– Встречаем новенькую! – развязно крикнул Лупа, рыхлым снежком врываясь в кабинет и театрально вытягивая руку, словно объявил появление Королевы. Максим обернулся – он рассматривал старую географическую карту, на уголке которой в мае зачем-то нарисовал звездочку – и успел увидеть смущенную Еванфию, которая вошла следом и нерешительно мялась у порога. – Ну что же вы, барышня? Выбирайте место, – продолжал паясничать Лупа.
Ученики, успевшие собраться, сдержанно загудели.
– Прекрати, Лупа, – заметила Аделаида, возникая в классе последней. – Ой, извини, Харитоша. – Она взмахнула журналом, указывая перекосившемуся Лупе на его традиционное место в дальнем углу кабинета, и усмехнулась.
– Здравствуйте, Аделаида Серафимова, – загалдели ученики.
– Познакомьтесь с Еванфией Питиримовой, – сообщила природница. – Хотя вы наверняка уже видели ее… Не знаешь, куда приткнуться? Да вот к Максиму, у него, похоже, соседки не стало. С Ираидой что-то случилось, Макси?
– Утонула, – кивнул мальчик, а Еванфия тем временем юркнула за парту.
Максим и не заметил, как прошел урок. Пару раз учительница обращалась было к нему, спрашивая что-то о каникулах, но отвечал он явно невпопад, отчего по классу гуляли смешки, а Лупа попросту гоготал так, что стекла дребезжали. Еванфия один раз покосилась на соседа насмешливо, но не засмеялась, даже не фыркнула. А потом Аделаида будто забыла о Максиме и пытала других учеников, заставляя их мучительно вспоминать, что же им было задано на лето.
Ко второму уроку Максим немного пришел в себя, и к тому же в расписании значились столярное мастерство и рукоделие. А значит, класс разделился на две половины – девчонки скрылись за таинственной дверью, в самом загадочном кабинете школы. Тот и находился-то в углу, совсем далеко от выхода. А ребят погнали во двор, где издавна в сарае, в окружении некачественной мебели, изготовленной учениками, и проходили такие уроки.
– Что-то ты какой-то квелый сегодня, – заметил к середине занятия Макарий Ферапонтов по прозвищу Риска. – В прошлом году у тебя с металлом куда лучше получалось. Не любишь ты дерево, похоже. Или оно тебя не любит…
– Да где ж его любить-то? – заметил Пров. – У нас тут и деревьев-то нет. Вот если на юге…
– А я знаю, в чем дело! – загундосил Лупа, ухмыляясь. – Он в Евку влюбился.
– Ничего не влюбился! – вскинулся Максим.
1 2 3 4 5 6 7 8