Фантазия у них была и не особенно обширная, и не злая, тут нечего и говорить, — обычнейшая ребяческая фантазия. Кроме ролевых игр с игрушками (оба постепенно из них вырастали) были кубики и конструктор, настольный футбол и, наконец, возможность просто гоняться друг за другом по комнатам с дикими воплями. После коридоров общежития здесь было просто замечательно много места! И ни одного человека за весь вечер, до прихода папы и мамы! После общежитского многолюдства мальчики ценили и это.
— Не топай по полу! Соседи снизу придут! — временами возглашал старший, более бойкий, и оба дружно заливались хохотом. Они почему непрерывно шутили по поводу соседей снизу? Мол, не стучи, соседи снизу придут! Гадкой соседки здесь нет! Это у них была такая форма радости.
Да, дети были не особенно умные, может быть, но и вовсе не злобные и не противные. Случались у них и недостатки, но тоже невинные, детские. Младший, к примеру, повадился беспрерывно ругаться: чертыхался в духе «Черт побери!» или «Черт возьми!». Тут уж Петька его все останавливал, все стращал и воспитывал: а что будет, если он придет и возьмет? Ну, не сразу самого поберет, допустим… а возьмет, к примеру, все игрушки?
Если вы знаете детей, вам не надо объяснять: на младшего все это действовало крайне слабо. Говоря проще, плевать хотел этот самый младший, Володька, на всякие попытки его утихомирить.
Основное событие, о котором я хочу рассказать, началось в середине октября, когда уже с 6 часов совсем темно, а за окном стоит сырая, холодная мгла. Мальчики не могли так сразу припомнить, когда именно в дверь постучали, но, кажется, около восьми.
В дверь, бывало, и до того стучали и звонили, но тут уж братья выполняли родительский наказ без страха и упрека: поглядев в «глазок», впускали только тех, кого хорошо и давно знали. Честно говоря, братья попросту боялись — по квартирам в новостройках шалили, и не ровён час… Вот в соседнем доме оставалась в квартире одна женщина, с трехлетней дочкой… Открыла она двери от великого ума и тут же получила топором промеж глаз, а потом ее с дочкой еще закатали в ковер и кинули умирать в угол ее же собственного дома. Причем девочка-то умерла — голова у нее оказалась почти полностью отрублена, а мама постепенно выкарабкалась, хотя в уме и повредилась. А негодяя, польстившегося на несколько сотен рублей и несколько простеньких украшений, так и не нашли: в новостройках никто никого не знает никогда, и кого-то искать — бесполезно.
Так что примеров мальчикам хватало, и вели себя они благоразумно. И в этот раз, около восьми вечера, в середине октября, они посмотрели в «глазок»… Перед «глазком» стоял человек, страшнее которого мальчики не могли себе даже вообразить. Сперва парни решили, что он весь побитый… Но это просто такое у него было лицо: вспухшее, исполосованное и начавшее распадаться на части. Вроде бы даже часть лица уже отвалилась, а остальная — черно-багровая, вспухшая, самого жуткого вида, без кожи. Глаз то ли нет вообще, то ли не видно, а вместо глаз — вспухшие изломы такого же черно-багрового мяса.
Ушей тоже не было, и из дырок в потрепанной, разорванной во множестве мест одежды торчало такое же сине-черно-багровое, страшное, как-то и не напоминавшее человеческую кожу.
Человек ничего не говорил, не пытался звонить, не улыбался, не стучал… Он только стоял, и все. Нельзя даже сказать, что он смотрел.
Петька взял инициативу на себя, заорал через дверь:
— Вы с папиной работы, да?
Существо не отвечало ни звука.
— Дяденька, вы с папиной работы, да?!
Нет ответа. И, помолчав, Петька опять заорал:
— Вы записку от папы дайте, а то мы вам не откроем!
Никакого ответа, вообще никакой реакции. Просто стоит и молчит. Мальчики подождали — стоит. Ну стоит — и пусть стоит. А сами пошли играть, но играли в тихую игру — в шашки, как-то им хотелось слышать все происходящее… И через несколько минут дети услышали стук в дверь… Естественно, стоял там тот же самый.
— Дяденька, мы вам все равно не откроем! Если вы с папиной работы, то покажите записку!
Человек стоял, как вкопанный, и не делал совершенно ничего. Так вот стоит и стоит, не моргнув глазом.
— Дядя, вы не стойте, не стучите! Мы не пустим!
И мальчики опять пошли играть, и снова услышали стук. И опять тот же самый крик через дверь, те же самые слова, и снова никакой реакции.
До прихода родителей мальчики еще раза три бегали на стук — а это все то же самое существо. Стоит и стоит… А потом парни побежали посмотреть, здесь оно или нет, — а оно и пропало бесследно.
Вечером мальчишки стали допытываться:
— Папа, это с твоей работы?
— Кто такой? Он назывался?
— Не-ет… Такой, без ушей.
— Без ушей?! — Отец положил вилку, уставился на Петьку. — А чего еще у него не было?
— Кажется, глаз…
— Слепой, что ли?
— Может быть, и не слепой, но глаза странные какие-то.
— Нет! — замотал решительно отец головой. — Никто с работы к нам не приходил! И нет у нас никого такого, без глаз и без ушей!
— Пап… А кто это мог быть?
— Я откуда знаю? Ну, бродяга… бич какой-нибудь. Жаль, телефона нет, а так бы сразу, как заявился, и его сдать, голубчика, в милицию… Но вы ему не открывайте! Не вздумайте!
Ребята, собственно говоря, и так не думали открывать этому страшному человеку и очень надеялись больше его не увидеть. Он произвел на них впечатление куда большее, чем они признавались друг другу, этот страшный и отвратительный человек, а Вовке он даже приснился. Сон был страшный и мерзкий — Вовка лежал в кровати и не мог шевельнуться, а существо входило в комнату нечеловеческой, странной походкой, наклонялось над Вовкой, и он начинал вдруг задыхаться от чудовищного зловония.
Вовка проснулся с криком и потом еще долго ворочался, а мама тоже не выспалась, потому что дула Вовке в лицо и клала руку на лоб.
Надежды мальчиков не осуществились, и назавтра повторилось то же самое — стук и гадкая рожа под дверью. Только теперь ребята хоть и случайно, а смогли отследить еще одно удивительное явление: как только хлопает в подъезде дверь, страшный человек исчезает. Не убегает и не уходит, даже не поднимается этажом выше, а именно что исчезает… Вот он стоял на площадке, и раз — его и нету. Стоило вошедшему в подъезд пройти дальше по своим делам — этот человек опять тут как тут.
А еще Петька, которому пришли в голову первые, самые неопределенные сомнения, спросил у Вовки:
— Ты как думаешь, он дышит или нет?
— Не-а… Он только стоит, гы-гы!
Вовка зашелся было от собственного остроумия, но Петька оставался зверски серьезен, и тот примолк.
— А ты, случаем, не припомнишь, когда он вчера появился?
— А что?
— А то. Опять вздумал чер… ну, в общем, этого… поминать, чтобы он тебя побрал… Не помнишь?
— Ты сам про соседей снизу заговорил, вот тогда и постучались первый раз.
— Вчера ты сам заговорил!
— Про вчера я не помню, а сегодня точно ты! Ты начал — и сразу же стук!
Братья смотрели друг на друга, и нехороший, липкий страх заползал в их маленькие сердца, расширял их глазенки. Совсем другой страх, чем перед кусачей собакой, дворовыми хулиганами и даже перед тем, кто может взломать их квартиру и ударить топором по голове. Какое-то время они так и сидели, глядя друг на дружку в упор, и Вовка совсем было приноровился зареветь, но тут было что-то более серьезное, несравненно большее, чем обычно, и рев казался просто неуместен.
Вовка только перекосил рот, готовый все-таки зареветь, когда Петька на цыпочках пошел проверять — тут он, «сосед снизу», или ушел? А тот уходить и не думал, стоял себе и стоял. Петька точно не мог бы сказать, когда создание исчезло, потому что смотрел в «глазок» все-таки не непрерывно. Как будто в полдевятого «сосед» все-таки исчез окончательно.
Назавтра была суббота, родители дома, и Петька с Вовкой очень надеялись, что «сосед» появится, когда папа дома, и что дальше разбираться с ним начнет уже именно папа. Но «сосед» не появился ни в субботу и ни в воскресенье, и мальчишки все более четко понимали — непонятное создание является именно к ним.
Рассказать папе и маме? Но они вроде бы и так знали все. С их точки зрения, повадился стучаться в дом какой-то бич, бродяга, в надежде, что ему откроют и он сможет ввалиться в квартиру. Вот как к Кокоревым недавно ввалился такой, разлегся на полу и лежал часа два, вымогал денег или водки, пока его не вытащили втроем и не надавали пинков. А может, повадился какой-то местный сумасшедший, и главное — его не впускать. Папа вовсе не считал, что ситуация без него так уж и неразрешима, и тем более не видел необходимости спасать от чего-то сыновей.
Сказать ему, что этот… на лестнице, не дышит? Сказать можно, но ведь папа не поверит, Петька сам себе не поверил бы, не будь рожа такая страшная. А то ведь и правда — не дышит…
Родители, впрочем, поглядывали на сыновей подозрительно, потому что чего-то Петька и Вовка бродили вялые, унылые, не оглашали дом дикими криками, не играли в буйные игры… словом, не ходили на головах, по словам мамы.
А мальчишки даже во дворе как-то оставались со своей проблемой; плохо получалось забыть, не принимать происходящее.
— Слушай, а если он так вот… исчезает, появляется, и все. Может, он не только на площадке, может, он и в квартире может появиться? Что мы тогда делать будем?
Но этот вопрос волновал уже и Петьку, и оба ждали понедельника со все возрастающим ужасом.
В понедельник мальчики торопились домой: хотелось быть при свете дома, чтобы не идти через подъезд впотьмах, когда в углах уже скопилась темнота. Оба помнили, какие слова могут помочь опять прийти «соседу снизу», и всячески их избегали. Вообще-то, больше всего это было похоже на классическую восточную притчу: «Если хочешь исцелиться, думай о чем угодно. Думай о слонах, горах, пустынях, верблюдах, барханах, караванах, джейранах… Только не думай, ни в коем случае не думай про старую обезьяну! Про старую обезьяну с красными, противными глазами. С облезлым хвостом, с желтыми, противными зубами! Ты понял? Можешь думать о чем угодно: о слонах, о горах, о пустынях, о верблюдах, о барханах, караванах, джейранах… Только ни в коем случае не думай о старой обезьяне! Не думай, какой у нее длинный, противный, жилистый хвост! Какие у нее желтые зубы, какие у нее красные, гадкие глаза! Ты не исцелишься, если ты будешь думать про такую обезьяну, если ты будешь представлять, как она вертит хвостом, крутит задом, скрипит своими желтыми зубами!
Ты понял? Твое исцеление — в твоих руках! Если ты будешь думать про обезьяну — ты погиб!».
И надо быть по меньшей мере сверхчеловеком, чтобы не думать про старую обезьяну.
Петька и Вовка были вовсе не сверхмальчиками, а самыми обычными детьми, и не позже половины восьмого у Вовки вырвался первый «черт!». Остальное, думаю, понятно — тварь, конечно же, торчала под дверьми. Никаких попыток оказаться внутри дома она пока что не предпринимала, но это ведь вот именно — пока что…
В эту ночь Вовка и Петька залезли в одну кровать, чтобы под одеялом обсудить ситуацию.
— Не удержимся… — уныло признавали оба.
— А знаешь, к кому надо? — заявил наконец Петька. — К божественной бабушке надо… К ней вот завтра и пойдем.
— А ты даже как ее зовут и то не знаешь…
— Узнаем…
Божественная бабушка жила в соседнем подъезде, и мальчики знали про нее по рассказам старших: мол, умеет заговаривать младенцев, гадает на картах…
Вообще-то, божественные старушки — это чисто сибирское явление, и о нем стоит рассказать подробнее. Возникло это явление, во-первых, потому, что далеко не во всех деревнях были церкви и были священники. В Европейской России белокаменные храмы видны абсолютно везде; храм — это заметнейшая часть пейзажа. Все время чувствуешь, что находишься в христианской стране. В Сибири, где расстояния огромны, а население редкое, можно было ехать верст сто до ближайшей церкви. И уже поэтому люди в Сибири были не особенно ревностными прихожанами…
Во-вторых, в Сибири очень уж тесно общались с шаманами… И для очень многих стало как-то и непонятно, чем священник отличается от шамана, да и не особенно важно. Главное, чтобы человек был носителем силы… А какой силы и от кого она — это и непонятно, и неважно.
Божественными бабушками чаще всего были сельские ворожеи, знахарки, умевшие собирать травы, делать травяные сборы, лечить. Они предсказывали судьбу, гадали, привораживали парней и девушек, и в Европейской России их рассматривали бы скорее как колдуний. А в Сибири некоторые из них начинали вытеснять священников: они не только принимали, но и крестили младенцев, венчали, лихо обводя молодых вокруг деревьев и кустов, исповедовали и причащали. И уж, конечно, именно к божественной бабушке надо было идти, столкнувшись с нечистой силой.
Вот такая божественная бабушка и обитала в этом же доме, и к ней мальчики отправились на другой день…
У божественной бабушки в той же школе училась внучка, довольно противная третьеклассница Верка. Мальчишки не были оригинальны в своем предубеждении против девчонок, а Верка и вправду проявляла себя не очень симпатичной девочкой, писклявой и вредной.
Я умиляюсь Вовке, который целый день таскал ей конфеты, чтобы узнать имя-отчество Веркиной бабушки. Но он таскал и имя-отчество узнал: звали ее Лукерья Тимофеевна.
Тут надо сказать, что и божественная бабушка, насколько могли судить мальчики, ничем особенным не выделялась. Так, долговязая старуха в темной шали и с тонкими, поджатыми губами. Идти к ней было страшновато, но пошли прямо из школы: в какой-то степени для того, чтобы не трусить лишнее время… так прыгают в холодную воду — зажмурившись и сразу… Бултых!
Лукерья Тимофеевна как раз поднималась по лестнице с авоськой… Повезло!
— Лукерья Тимофеевна… А давайте, мы вам поможем!
— А мне не надо помогать… Я не такая старая пока.
— Лукерья Тимофеевна… Мы вот думали, мы вам поможем, а вы нам тоже поможете!
— В чем помогать-то? Я металлолом собирать не умею…
При всем ехидстве старухиных интонаций, в голосе ее прозвучало и любопытство.
— Тут такая проблема… — вздохнув, опустил голову Петька.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54