Он доскоблил последние щетинки и вытер лицо. Кожу саднило, но ни кремов, ни лосьонов в ванной не оказалось. Он бросил полотенце в раковину и выключил свет.
Костя накинул на плечо винтовку, заткнул оба пистолета за пояс и надел плащ. Многовато железа. Попрыгал на месте — не гремит.
В кармане одного из Крепких запищал мобильник. Константин в раздумье замер над телом, но тут же опомнился. Друзья Крепкого — наверняка такие же крепкие, как и он, — перезвонят еще разик и забеспокоятся. А норма трупов на сегодня перевыполнена.
Открывая засов, Костя вспомнил, что не проверил кухню. Узорчатое стекло в двери светилось — не исключено, что и там кто-то... Нет, хватит, хватит. Четверо в одной квартире, куда уж больше? Тот, кто может сидеть на кухне, его не видел. Пусть все остается как есть.
Телефон умолк, но через секунду зазвонил опять.
И снова Костя ощутил что-то иррациональное и невыразимое. Смутную тревогу от того, что некоторые детали не укладывались в цельную картину, даже противоречили друг другу. Бандиты, например. Кто мог наехать на Панкрашина? Два каких-то «быка» — на самого Федора Федоровича?! А где охрана? Где любимый взвод спецназа? Раньше его и до ветру одного не пускали: трое спереди, трое сзади. Не жизнь, а мученье. А теперь? Как будто изменилось что-то, стало немножко по-другому. И усы эти проклятые...
Мобильник звонил не переставая, но Константин чуял: это так, для очистки совести. Те, кому положено, уже погрузились в свои «БМВ» и "Аудио, или что там у них.
Он аккуратно прикрыл дверь и вызвал лифт. Лучше бы спуститься пешком, но с нижней площадки доносился шорох одежды и бесконечное чмоканье.
Когда он вышел из подъезда, на улице уже совсем стемнело. И еще час до дома. Константин раздраженно вспомнил про «штайр» и два пистолета. Нет, за час не управиться. Настя будет беситься. Какую бы ей отговорку придумать? Чтоб раз и навсегда, чтоб не пришлось больше мямлить про аварии в метро и всякое такое. Скоро ведь не выдержит, проверять начнет. А список, между прочим, длинный — до зимы хватит.
Добравшись до бункера, Костя замотал оружие в промасленные тряпки и сложил в инструментальный ящик. Засыпал опилками и разным мусором, а сверху положил плоскую, как варежку, дохлую крысу — для любознательных.
На «Шаболовскую» идти не хотелось. До «Октябрьской» было гораздо дальше, но Костя всегда прислушивался к шестому чувству, поэтому, не вдаваясь в анализ, просто повернул налево. Отмахав по сырому подземелью ровно километр, он отворил массивный люк и спрыгнул на жирные от битума пути. Метрах в ста маячила светлая глотка станции.

* * *
— Ты все хуже... — Настя потерла лоб и почему-то опустила глаза. — ...Все хуже и хуже.
— Что хуже? — Константин сделал вид, что не понимает.
«Где был?», «С кем был?» и «Когда это прекратится?» — три дежурных вопроса, на которые он не в состоянии ответить. Ну не знает он, не знает!
— Когда твои загулы только начинались, я, грешным делом, надеялась... Думала, подрабатываешь. Ну, думала, ты на зарплату семью содержать не можешь, ищешь халтуру какую-то... как все нормальные мужья. А ты — хоть бы копейку... Тебе хватает! А то, что жена к зиме без сапог...
— Настя, какая зима, о чем ты?
— Нет, так будет, — справедливо возразила она. — Зиму, Костя, никто не отменял. А я в старых сапогах. Надо мной уже люди смеются. Я уж не говорю о дубленке, о-о, про дубленку я даже не говорю!
Настя сделала страдальческое лицо, и Константин отметил, что с каждым разом ей это удается все лучше. А супруга не унималась:
— Другие как-то крутятся, что-то находят. Если уж не хочешь бросать свою школу, мог бы тоже... «Окон» у тебя полно, тетради не проверяешь. Тем более сейчас лето. Ничем не занят.
— Что мне теперь, на базаре юбками торговать или в ларьке сигаретами? — выпалил Константин, удивляясь тому, как жалко и неубедительно это прозвучало. Странно, но раньше ларек и базар он считал железными аргументами.
— Вот про юбки ты хорошо сказал, — обрадовалась Настя. — В самую точку. Торговать юбками для тебя унизительно. Ну ка-ак же, верхнее образование! А волочиться за ними тебе «вышка» не мешает, нет?
— Настюх, ну что ты... вечно тебя заносит, — улыбнулся он, неловко обнимая жену.
— Не трогай меня! — взвизгнула она. — А что мне еще прикажешь?.. Каждую неделю куда-то мотаешься. И как они тебя терпят, нищету такую? Они ведь не жены, им цветочки желательно, то-се. Вот бабы пошли! Совсем оголодали! Уже на беспортошных бросаются, а ты и рад пользоваться, кобель усат...
Настя замолчала и подозрительно прищурилась:
— Ты чего это?
— А чего? — засуетился Костя.
— Зачем побрился-то? Пять лет с усами ходил — я весь язык оболтала. А теперь разонравились? Значит, поступила просьба, да?! Жена пять лет просила — тьфу, а какая-то сучка...
Разревевшись, Настя убежала на кухню. Константин с опаской глянул в зеркало — усы отсутствовали. Напрочь. Не веря своим глазам, он потрогал кожу и только после этого озадачился по-настоящему. Куда они делись? Разве что сами выпали...
Верхняя губа с непривычки мерзла. Костя вспомнил, что это назойливое ощущение не покидало его всю дорогу — от самой «Октябрьской». Хотя... дорога не может начинаться в метро. Откуда он ехал? Константин нерешительно посмотрел на часы — двенадцать. В смысле, полночь.
— Где тебя носило? — выглянув из кухни, сурово произнесла Настя. — Ответь мне, я требую.
— Я не помню, Настюх, — плаксиво протянул Костя. — Честно, не помню. Бывает же такое!
— Да не бывает, не бывает, мразь ты паршивая! — Она в сердцах швырнула на пол какие-то сковородки, и соседи предупредительно стукнули в стену. — Ты у нее уже как дома. Освоился, кобель! Уже бреешься, ванны принимаешь, сластолюбец сраный! Иди жрать, скотина!
Настя опять заплакала и быстро, не глядя по сторонам, перебежала из кухни в комнату. Константин, расстроенный не меньше, понуро доплелся до стола и взял ложку. В выпуклой нержавейке отражалась карикатурная морда — без усов. Немного подумав, он открыл холодильник и достал бутылку «Посольской». Берег на особый случай. А сейчас какой? Костя налил грамм двести и, откромсав маленький кусочек сыра, выпил.
Удивительно, но его развезло от первого же стакана. Константин планировал прикончить целый пузырь — он прекрасно знал, что и после литра остается в норме, — но теперь почему-то обмяк и сразу захотел спать.
Сегодня складывалось как-то не так...

* * *
Удивительно, но все шло как по маслу. Ни больных, ни медперсонала в коридоре не было, только неизменный санитар у выхода на лестницу, но он, кажется, читал какой-то журнал.
Петр отпустил ручку и плотно закрыл дверь. Ключ повернулся мягко, почти без звука, — вот что значит казенное помещение.
Где-то взорвался дружный хохот. Петр вздрогнул и мгновенно вспотел, но сообразил, что это из комнаты отдыха. По утрам всю неделю показывали повторы старых выпусков КВН. Администрация не противилась — положительные эмоции полезны.
Переведя дух, он зажал ключи в кулаке и с независимым видом прошествовал в палату. Дежурный оторвался от журнала и, пронзив Петра бдительным взглядом, вернулся к чтению. Этот самый лучший. Были еще трое других — с длинными руками и совсем без мозгов, а этот все-таки не пустая кегля. Но и справиться с ним потруднее будет.
«А справляться придется, — со сладким томлением подумал Петр. — Сегодня, и обязательно до обеда, пока не хватятся Кочергина».
В палате находились только Гарри и Зайнуллин.
— Рано тебя сегодня отпустили, — заметил Ренат. — Как прошло?
Петр неопределенно повел рукой — нормально прошло.
Полонезов не сказал ничего, он был занят какой-то композицией.
Петр открыл тумбочку и достал книгу. Зачем — он не знал. Он просто выполнял задуманную кем-то многоходовку. Этапы сменялись сами собой по мере выполнения — ему оставалось лишь верить, что все его шаги укладываются в единый план. И надеяться, что этот план достаточно проработан. Другого уже не будет.
Геологический справочник весил как чугунная пепельница. Петр подержал его в руке — нет, лупить им никого не надо. А что тогда?.. А вот: книга переломилась пополам, и из нее выпало несколько банкнот. Восемьдесят рублей. Плюс полтинник покойного Кочергина — сто тридцать. Тридцатку Петр отложил в карман, а сотню бросил на тумбочку.
— Гарри!
— Чего тебе? — недовольно спросил старик.
— Партеечку, а?
— Давай, давай, — промурлыкал Полонезов и, торопливо смешав фигуры, перенес доску к нему на кровать.
— На что?
— Так... на что... просто так.
— Э, Гарри, это несерьезно. У меня есть сто рублей.
— А у меня нету, — без сожаления сказал старик.
— Тогда на «кукареку». Идет? Проиграешь — полезешь под койку, выиграешь — получишь сотню.
— Зачем она мне?
— Гарри, ты совсем дебил, — подал голос Зайнуллин. — Сто рублей ему не нужны! Да ты знаешь, почему эти суки с тобой играть не хотят? Не на деньги потому что! А если на деньги — каждый согласится. Отбоя не будет!
— Да? — с сомнением поинтересовался Полонезов.
— Да! И я сыграю, и любой. Петр благодарно кивнул Ренату и выжидательно посмотрел на старика.
— Хорошо, — согласился тот. — Какая? Петр ткнул в левый кулак, и старик ехидно показал черную. Петру было все равно, играть он не умел.
Расставив с помощью Зайнуллина фигуры, он последовательно отдал четыре пешки, коня и обоих слонов. Когда гроссмейстер съел ферзя, Ренат сказал, что дальше все ясно, и Петр не возражал.
— Вот так, — молвил донельзя гордый Полонезов. — Меня на чемпионат приглашали, а я...
— Тоже мне! — презрительно бросил Зайнуллин. — У Петрухи склероз, его кто угодно охмурит. И вообще, он псих. А ты с нормальными пробовал? С санитаром ты пробовал?
Реплика про психа показалась Петру обидной, но Зайнуллин говорил дело: если удастся натравить Полонезова на охрану, дальше будет легче. Собственно, ничего другого Продуманный План и не предполагал.
— Да он со мной не станет, — отмахнулся старик.
— За деньги-то? За сто рублей и не станет?
Гарри нерешительно поковырял в ухе и, собрав фигуры, вышел в коридор.
— Сейча-ас, — мечтательно протянул Ренат. — Пойдем, поприкалываемся.
— Рано, — сказал Петр. — Пусть начнут, а то бычара догадается.
— Пусть, пусть, — закивал Зайнуллин. — Правильно. Ох, ну и веселуха будет! Этот, сука, если и проиграет, все равно бабки заберет, а Гарри... нашему Гарри можно ногти выдрать — он промолчит, но шахматы... они его до крезухи довели, а скоро и до могилы!.. Наш Гарри даст стране угля. Ох, сидеть ему на сульфе!
Ренат растер шершавые ладони и заплясал у двери. Ему не терпелось выглянуть и узнать, как проходит партия.
— Ну, что там? — спросил Петр.
— А... Играют, суки. Санитар, кажись, тоже кумекает. Не к тому послали, надо было с Кланом замутить. Он бы ему устроил и дебют, и гамбит, и паяльник в жопу.
— А кто сегодня по отделению?
— Гитлер Югенд. КВН со всеми смотрит, сука белобрысая.
— Сам-то чего не пошел?
— Да я этого не люблю — когда все ржут. И потом, мы же с тобой договорились.
— Да? И о чем?
— Как?.. А, ты же того... Я и забыл. Вчера вечером добазарились. Ты по вечерам немножко в себя приходишь, восстанавливаешься. Наутро — колода колодой, а вечером ничего, вечером с тобой интересно.
— Интересно... — задумчиво произнес Петр. — Ну так о чем мы договорились?
— Сценку поставить. Я же во ВГИКе, на режиссерском.
— Конкретнее.
— Куда уж конкретней? Все. Сейчас подерутся — вот и сценка. И никакой КВН не нужен,
— А дальше?
— Потом ты хотел продолжение сделать, чтоб я, значит, заперся в туалете и звал на помощь. Только я колебаюсь.
— Не надо, Ренат, не колебайся.
— Так я ж на режиссуре, актер из меня неважный, — признался тот.
— Особого таланта не требуется. Держи дверь крепче и ори громче. Мы их всех наколем. Пьеса года получится!
— На сульфу посадят, — с тоской проговорил Зайнуллин.
— Ничего, Полонезов ответит. Если что — я на себя возьму.
— Ты, Петруха, настоящий отморозок! За это и люблю.
По коридору разнеслись первые матюги, и Петр толкнул Рената в бок. Зайнуллин вприпрыжку домчался до туалета и, хлопнув так, что со стены слетело несколько плиток, заверещал:
— А ре-ежут! А убива-ают! Су-уки-и!! Спа-аси-ите-е!!
Из комнаты отдыха вышли какие-то растерянные люди. Через секунду, распихивая их локтями, в коридор выскочила Гитлер Югенд. Дежурный у двери пытался ей что-то объяснить, но на нем висел худой и цепкий, как варан, Полонезов.
— Рокировочку, срань колесная... рокировочку уже нельзя, — приговаривал он, взбираясь санитару на загривок.
— Слезь, падла! Десять уколов!
— Ладейку зачем трогал, щенок? Какая же тебе рокировочка, если ты ладейку трогал?
Половина больных окружила охранника и начала смеяться — Зайнуллину бы это не понравилось, но его, к счастью, здесь не было. Ренат бился в сортире и оглашал больницу истошными криками.
— Вызывай, дубина! — велела Гитлер Югенд и понеслась в туалет.
Стряхнув Полонезова, санитар кинулся к столу, но принципиальный Гарри схватил его за брюки и куснул в щиколотку. Вопль санитара на мгновение заглушил стенания Зайнуллина. Югенд обернулась, но лишь отчаянно махнула рукой. Петр дождался, пока она скроется в предбаннике, и побежал в комнату отдыха. Что-то ему подсказывало: следующая фаза — там.
Вокруг телевизора осталось человек пять — из тех, кого выключенный экран увлекает не меньше, чем включенный. У стены, нерешительно оглаживая халаты, топтались Вовчик и Сашка.
— Петя, может, не надо? Ну ее, эту косьбу. Ведь сульфу пропишут, а после нее...
— Что вы сегодня вареные какие-то? Сульфы боитесь! А носки дембелям стирать не боитесь? Всяким садистам вроде Ренатика. Там еще и похуже есть.
— Ладно, ладно, зашугал! Мы начинаем, — предупредил Сашка и, подняв над головой стул, метнул его в телевизор.
Вовчик взял второй и, разогнавшись, протаранил им окно.
— Веселей, симулянты! — поддержал Петр. — Неделька в ремнях, и свобода. За погром такую статью проставят — военком вас за километр обходить будет!
Глухой взрыв кинескопа слился с жалобным звоном оконного стекла, и Петр решил, что дальше здесь справятся без него.
1 2 3 4 5 6 7 8