Люди начали опасаться, что не
сумеют попасть на службу, и к братьям Адамсам стали поступать
многочисленные заявки с просьбой забронировать места. Лишь после
убедительных заверений в том, что мест о избытком хватит на всех, лагерь
угомонился и волотоискатели принялись спокойно дожидаться предстоящей
церемонии.
Вместимость салуна пришлась очень кстати, поскольку собрание в то
достопамятное воскресное утро оказалось самым массовым за всю историю
ДжекманзГалша. Сначала даже думали, что собралось все без исключения
население поселка, но позже выяснилось, что это не совсем так. Мол и
Филлипс, оказывается, накануне отправились в горы на разведку золотоносных
участков и еще не вернулись, а Уобэрн, хранитель волота, не решился
оставить свой пост. Его попечению было вверено небывало большое количество
драгоценного металла, и он остался на складе, считая, что ответственность
его слишком велика, чтобы манкировать своими обязанностями.
За исключением этих трех человек все обитатели Джекманз-Галша в чистых
красных рубахах и с другими приличествующими случаю дополнениями к своим
туалетам степенно двигались беспорядочными группами по глинистой дорожке,
протоптанной к салуну.
Внутри этого помещения были поставлены наспех околоченные скамьи, а у
двери стоял "пастор", встречая всех добродушной улыбкой.
- Доброе утро, ребята, - приветствовал он кажрую приближающуюся группу. -
Заходите, заходите. Не пожалеете, что сегодня пришли сюда. Пистолеты
вкладывайте вон в ту бочку у входа; заберете их потом, когда все
закончится; в мирный храм негоже входить с оружием.
Его просьбе послушно подчинялись, и еще до того, как последний прихожанин
зашел в салун, в бочке-арсенале образовалась небывалая коллекция холодного
и огнестрельного оружия. Когда собрались все, двери салуна закрылись и
началась служба - первая и последняя в Джекманз-Галше.
Погода стояла знойная, воздух в салуне был опертый, но старатели слушали
с примерным вниманием. В этой ситуации был элемент новизны, который всегда
притягателен. Одни присутствовали на церковной службе впервые в жизни,
другим она напоминала иную страну, иные времена. Если не считать склонности
непосвященных в конце определенных молитв аплодировать в знак одобрения
высказанных мыслей, ни одна из церковных конгрегаций не могла вести себя
пристойнее, чем наша. Когда, однако, Илайес Б. Хопкинс, взирая на нас с
высоты бочечной трибуны, начал свое обращение, в салуне послышался гул
голосов заинтригованной публики.
В честь торжественного случая Хопкинс оделся с особой тщательностью. На
нем были молескиновые брюки и вельветиновая блуза, перехваченная кушаком из
китайского шелка, в левой руке он держал шляпу из листьев веерной пальмы.
Свою речь он пачал тихим голосом, часто, как было замечено, поглядывая в
небольшое отверстие, заменяющее окно в салуне и расположенное над головами
сидящей внизу публики.
- Я наставил вас на путь истинный, - заявил он в своем обращении. - С
моей помощью вы попали теперь в надлежащую колею и не выбивайтесь из нее. -
После этих слов он в течение нескольких секунд очень пристально глядел в
окно. - Вы познали трезвость и трудолюбие, которые всегда помогут вам
возместить любые потери, какие только выпадут на вашу долю. Я думаю, что ни
один из вас не забудет моего пребывания в этом лагере.
Он сделал паузу, и в тихом летнем воздухе прозвучали три револьверных
выстрела.
- Сидеть смирно, дьявол вас дери! - загремел голос нашего проповедника, в
то время как возбужденная выстрелами публика поднялась было на ноги. - Кто
двинется с места, тому пуля в лоб! Двери заперты снаружи, и вам не
выбраться отсюда. Сядьте на место, тупые святоши! На место, собаки, а не то
я стреляю!
В изумлении и страхе сели мы снова на свои места, тупо тараща глаза на
нашего пастора и друг па друга. Илайес Б. Хопкинс, лицо и даже фигура
которого, казалось, претерпели поразительную метаморфозу, свирепо смотрел
на нас с высоты своей доминирующей позиции; на его лиде играла
презрительная усмешка.
- Ваша жизнь в моих руках, - заметил он, и только тут мы увидели, что в
руке он держит большой револьвер, а рукоятка второго торчит у него из-за
кушака. - Я вооружен, а вы нет. Если кто из вас пошевелится или заговорит,
он тотчас погибнет. Сидите смирно, и я вас не трону. Вы должны просидеть
здесь час. Эх вы, остолопы (презрительное шипение, с которым он произнес
эти слова, звучало потом в наших ушах не один день), - вы, верно, и не
подозреваете, кто вас так облапошил. Кто несколько месяцев строил из себя
пастора и святошу? Носатый Джим, макаки вы этакие! А Филлипс и Мол - это
двое верных моих помощников. Теперь они с вашим золотом ушли далеко в горы.
Эй! Прекрати! - последние слова были адресованы одному беспокойному
старателю, который мигом присмирел под яростным взглядом бушрейнджера и
дулом его револьвера.
- Через час они будут недосягаемы для любой погони, и мой вам совет - не
усугублять своего положения и не преследовать нас, а не то вы можете
потерять нечто более ценное, чем деньги. Моя лошадь привязана за дверью
позади меня. Когда придет время, я выйду отсюда, запру вас снаружи и
уберусь подобрупоздорову. После этого вылезайте, кто как сумеет. Мне больше
вам нечего сказать, разве только что вы - самое большое стадо баранов,
носящих штаны.
Последующих шестидесяти долгих минут нам вполне хватило, чтобы мысленно
согласиться с таким откровенным о нас мнением; мы оыли бессильны перед
решительным и отчаянным бушрейнджером. Конечно, если бы мы все сообща
бросились на него, то сумели бы его одолеть ценой жизни восьми или десяти
из нас. Но как организовать подобный штурм, не имея возможности
переговариваться? Да и кто бы решился начать атаку, не будучи уверен, что
его поддержат остальные? Нам ничего не оотавалось, как подчиняться.
Казалось, что прошло трижды по часу, прежде чем бушрейнджер наконец
щелкнул крышкой своих часов, слез с бочки, подошел к двери, не опуская
револьвера, и быстро выскользнул из салуна. Мы услышали скрежет ржавого
замка и топот копыт лошади, галопом уносящей бушрейнджера из
Джекманз-Галша.
Я уже говорил, что в течение последних нескольких недель брань очень
редко звучала в нашем лагере. За полчаса мы наверстали упущенное: такой
отборной и прочувствованной ругани я в жизни не слыхивал. Когда наконец нам
удалось снять с петель дверь, бушрейнджеров с их добычей и след простыл;
никому из нас больше не суждено было увидеть ни самих злодеев, ни
похищенного ими золота.
Бедняга Уобэрн, оказавшийся верным своему долгу, лежал с простреленной
головой на пороге опустошенного склада. Злодеи Мол и Филлипс спустились в
лагерь сразу после того, как нас заманили в ловушку; убив хранителя, они
сложили добычу в небольшую тележку и преспокойно удалились в какое-нибудь
надежное укрытие в горах, где к ним присоединился потом хитроумный их
предводитель.
Джекманз-Галш оправился от этого удара. Сейчас это процветающий
городишко. Однако проповедники и прочие духовные реформаторы не пользуются
здесь никаким спросом, столь же непопулярны и высокие моральные качества.
Говорят, недавно было проведено судебное дознание относительно одного
безобидного незнакомца, который имел неосторожность заявить, что в таком
большом населенном пункте неплохо бы иметь какую-нибудь церковную службу.
Следы, оставленные в памяти обитателей Джекманз-Галша одним-единственным
их пастором, слишком еще свежи, и, прежде чем они изгладятся, пройдет
немало долгих лет.
Примечания
(1) Балларат - центр золотодобынающей промышленности в австралийском щтате
Виктория. Райоп, где в середине XIX века были найдены первые месторождения
золота (здесь и далее - примечания переводчика).
(2) Лагеря золотоискателей, небольшие фермы, поселения в Австралии часто
носили названия, образованные от фамилий - антропонимы. Джекманз - Галш в
переводе с английского означает "Лощина Джекмана".
(3) Бушрейнджеры - сосланные в Австралию каторжники, а иногда и
бедняки-фермеры, доведенные нищетой до отчаяния, бежавшие в леса (буш) и
жившие грабежом.

1 2 3