Он пересек сквер, засаженный низкорослыми тополями, впитавшими в себя всю пыль московских улиц, дворами вышел к метро, но не стал спускаться в подземку. Взял курс к Таганке, к той самой стройке, на которую устроился еще весной, как только приехал в Москву на заработки. Неподалеку от жилого дома, который уже подвели под крышу, находился обменный пункт валюты, где рабочие из Украины и Молдавии в день получки меняли на зелень трудовые рубли.
Осадчий никуда не торопился, он медленно шагал по раскаленному тротуару, размышляя о том, что его мытарства в Москве, в этом поганом бездушном городе, где он не завел ни друга, ни любовницы, даже собутыльника не завел, подходят к концу. Если все получится, как задумано, уже не этой неделе он вернется в Мариуполь обеспеченным по тамошним меркам человеком. Осенью погуляет, а зимой устроится рабочим на рыбную коптильню. Сейчас ему нужно совсем немного: чайная ложка удачи. Он завернул в парикмахерскую, велел мастеру постричь его и побрызгать самым хорошим одеколоном, какой только найдется, «тройным» или «шипром». Цветущий, полный сил мужчина должен хорошо пахнуть.
Заранее облюбованную позицию в двадцати метрах от обменного пункта, Осадчий занял около полудня. В обменник зайти не решился, чтобы не засветиться. Пересчитав мелочь, купил в палатке бутылку пива, устроился на лавочке, стараясь произвести впечатление праздного человека, утоляющего похмельную жажду. Собственно, сам обменный пункт – это крошечное помещение на первом этаже старого украшенного лепниной здания. Внутреннюю площадь делит между собой закуток фотоателье и железная будка, в которой сидит кассирша, защищенная пуленепробиваемым стеклом. Не притрагиваясь к пиву, Осадчий косил взглядом на дверь обменника. Время текло медленно, наплыва посетителей не наблюдалось. Дверь открывали прикинутые по моде молодые люди, сопливые девчонки и мальчишки из ближайшего института, скромно одетые женщины. Кильки, шелупень, которая больше полтинника не меняет. Осадчий ждал. После обеда, асфальт раскалился от зноя, как мартеновская печь, от пива не осталось и следа, в глотке пересохло, но терпение было вознаграждено.
Около двух часов дня к двери обменника приблизился пожилой мужчина, прихрамывавший на правую ногу. Осадчий смерил клиента взглядом. Коротко стриженные седые волосы, светло бежевый костюм, золотая печатка на пальце, дорогие туфли. Старик открыл дверь и переступил порог, в помещении он пробыл две минуты, слишком короткое время, чтобы сделать фото. Значит, менял бабки. Снова появившись на улице, старик не спешил уходить. Неожиданно он двинулся прямо к Осадчему, даже не посмотрев в его сторону, присел на другой край скамейки, достал клетчатый платок и промокнул лоб, на котором выступили мелкие капельки испарины. Как выяснилось позже, старика звали Дмитрием Гавриловичем Нифонтовым. Кажется, дед хотел передохнуть после изнурительной прогулки по солнечной стороне улицы.
Но через пару минут между стариком и Осадчим приземлился средних лет мужчина, одетый в светлую безрукавку и летние брюки. Мужчина наклонился к старику и что-то ему сказал. Ясно, встретились знакомые. Осадчий отвернулся, стараясь не выдавать своей заинтересованности. Он не слышал ни слова из всего разговора, потому что тихие голоса покрывал уличный шум. Минут через десять беседа подошла к концу. Мужчина, тряхнув руку старика, растворился в потоке пешеходов. Нифонтов посидел еще пару минут, медленно поднялся и, припадая на больную ногу, зашагал обратной дорогой. Осадчий не двинулся с места. Мучаясь вопросом, сколько денег на кармане у хромоногого, он ерзал на скамейке еще несколько минут, зная, что легко догонит свою жертву. Наконец встал и зашагал следом за Нифонтовым, медленно сокращая дистанцию.

***
Старик жил приблизительно в двух кварталах от обменного пункта, в девятиэтажной панельной башне. Когда подошли к дому, к настежь распахнутой двери подъезда, Осадчего и старика разделяло метров двадцать. Если бы лифт стоял на первом этаже, дед наверняка успел сесть в него, нажать кнопку своего этажа, тогда пришлось бы возвращаться на ту же скамейку и снова жариться на солнцепеке, ожидая, когда в обменник заглянет какой-нибудь жирный гусь, нашпигованный деньгами. Осадчий прибавил обороты. Нырнув в темное парадное, как в глубокий темный колодец, он взлетел вверх на несколько ступенек и увидел перед собой худую спину старика, ожидавшего, когда спустится лифт. Нифонтов обернулся, услышав шаги, но в полумраке парадного не узнал человека, с которым несколько минут назад сидел на одной скамейке. Двери открылись, он вошел в кабину, Осадчий шагнул следом. «Вам какой этаж?» – вежливо спросил он. «Седьмой, пожалуйста». «Мне выше», – Осадчий, встав в пол-оборота к старику, ткнул пальцем в кнопку седьмого этажа.
Правую руку он опустил в карман, нащупал пальцами капроновую веревку, продетую в дырку весовой гири, пошевелив пальцами, натянул петлю на запястье. Старик вздохнул, съедаемый какими-то своими невеселыми мыслями, втянул в себя густой аромат «шипра», и наморщил нос. Запах ему не понравился. Когда кабина остановилась, Осадчий прислонился к стенке, давая дорогу попутчику, потянул гирьку из кармана. Старик вышел на площадку, свернул направо к своей квартире. Тут Осадчий выскочил из кабины, как чертик из коробки. Отработанным до автоматизма ударом, влепил гирю в затылок жертвы. Что-то хрустнуло. Шейный позвонок или затылочная кость, не понять. Даже не вскрикнув, старик опустился на колени и ничком повалился на выложенный плиткой пол.
Где– то внизу хлопнула дверь, послышались голоса, женский голос с противной визгливой ноткой. Кажется, мать отчитывала ребенка. Кабина лифта пошла вниз. Осадчий, встав на колени, ощупал карманы старика, выудил несколько ключей на металлическом кольце. Кабина остановилась на первом этаже. По правую сторону, куда двинулся старик, выйдя из лифта, двери четырех квартир. Осадчий вскочил на ноги, за короткое мгновение определил, где именно живет пенсионер. Без очков видно, что толстый фигурный ключ от врезного замка подходит к единственной двери. Он нажал кнопку звонка квартиры под номером пятьдесят четыре: следует убедиться, что там никого нет. Один звонок, второй… Кабина лифта поднималась наверх. Осадчий сунул ключ в замочную скважину, повернул на два оборона, затем занялся верхним замком.
Если кабина остановится на седьмом этаже и пассажиры, выйдя на площадку, увидят лежащего на полу старика, Осадчий скажет, что с пожилым человеком случился сердечный приступ, уже вызвали «скорую», которая подъедет с минуты на минуту. И побежит вниз, якобы встречать машину. Улизнуть, несомненно, удастся, но он останется с пустыми карманами. Лифт поднялся на последний девятый этаж. Осадчий выждал минуту, открыл второй замок, вернувшись к старику, ухватил его за щиколотки ног, волоком втащил в квартиру и закрыл дверь изнутри. Главное сделано. Но нельзя терять ни минуты, неизвестно, кто еще живет в квартире. Старик лежал на спине поперек тесной квадратной прихожей и едва дышал, нижняя челюсть отвалилась, из полуоткрытого рта сбегал на подбородок пенистый ручеек слюны.
Присев на корточки, Осадчий методично обыскал хозяина, прощупал каждую складку одежды. Ничего интересного: квитанция из химчистки, паспорт на имя Нифонтова Дмитрия Гавриловича, зажигалка «Ронсон», пачка американских сигарет. Перевернув раненого на бок, Осадчий вырвал вместе с куском ткани пуговичку, пришитую на заднем кармане брюк, вытащил кожаный бумажник с золотыми уголками. Расстегнув клапан, запустил пальцы в отделение для бумажных денег. Есть. Осадчий впервые за день испытал что-то похожее на волнение. Господи, вот это везение… Он бросил бумажник в темный угол, пересчитал сотенные долларовые купюры. Ровно тысяча баксов, плюс небольшая сумма в рублях. Он рассчитывал на две-три сотни, но не на такой богатый улов.
Сунув деньги в карман, попытался снять с пальца старика золотую печатку. Но сколько не дергал кольцо, оно не сдвинулось ни на миллиметр. Тогда Осадчий поднял руку старика, засунул средний палец себе в рот, хорошенько послюнявил и стал стягивать перстень, вращая его по часовой стрелке. Он опустил кольцо в карман, зашел в тесную спальню и, распахнув дверцы платяного шкафа, сбросил с полок на пол постельное белье, почему-то старики любят хранить накопления в своих тряпках. Пусто. Он заглянул под кровать, снял со стены две картины, какие-то блеклые сельский пейзажи, надеясь за рамами найти толстый конверт с деньгами. Ничего кроме пыли. Он прошел на кухню, вывалил в мойку крупу из жестяных банок, облазил полки. Потратил на поиски добрые полчаса, безрезультатно.
Осадчий нашел на антресолях две вместительные сумки, в которые погрузил серебряные рюмочки, подстаканники. Засунул женскую соболью шубку, портативный компьютер «Тошиба», совершенно новую, еще с не оторванными ярлыками, кожаную куртку. Золотую цепочку с крестом, пару колец с какими-то синими камушками спрятал в кармане кожанки. Он успокоил себя тем, что снял хороший навар, грех жаловаться, а тысяча баксов – огромные деньги. Месяц назад, когда в Измайловском парке, он навернул своим кистенем по затылку какой-то шикарно одетой бабенке, то нашел в ее сумочки жалкие рубли и полкило бросовой косметики. Только зря испачкался. Сегодня ему повезло. Но какая-то острая заноза глубоко сидела в сердце. Нутром чувствовал, что большие деньги где-то рядом, только времени на их поиск уже не осталось.
Роясь в вещах, он не заметил, как старику медленно возвращается жизнь. Осадчий появился в прихожей в тот момент, когда хозяин квартиры, отталкиваясь ладонями от пола, дополз до телефона, стоявшего на низкой галошнице, и поднял трубку. Осадчий бросил уже собранные сумки, сделал пару шагов вперед, вытащив гирю на шнурке. «Ты еще не угомонился, сволочь?» – прошептал он. Сидя на полу, старик смотрел на него снизу вверх белыми от страха глазам. Гиря описала в воздухе короткую дугу. Металл пробил височную кость. Брызги крови растеклись по овальному зеркалу. Старик вскрикнул, телефонный аппарат грохнулся на пол. Осадчий занес руку для нового удара, но остановился. Человека дважды не убивают. Подхватив сумки, переступил через тело, запер за собой дверь, лифтом спустился вниз. И столкнулся с молодой парочкой, заходившей в подъезд.

***
Он вернулся в старухин клоповник и, закрывшись в своей комнате, долго сортировал вещи. Ясно, в Москве придется задержаться еще на два-три дня, чтобы сбыть добычу. Когда стемнело, вошел в комнату старухи, бросил на ее кровать шубку. «На, продай, будут деньги», – сказал он. Старуха отступила в глубину комнаты, к подоконнику. «Господи, – прошептала она и перекрестилась. – Господи, спаси». Осадчий плюнул на пол и ушел на свою половину, зашивать доллары в матрас.
На следующий день он избавился от компьютера, толкнув на радио рынке его за полторы сотни зеленых какому-то лоточнику. Золотой перстень с рельефной печаткой, он оставил бы себе, но кольцо не лезло даже на мизинец. О том, чтобы сдать золото, колечки с камушками, серебряные рюмки и подстаканники в ломбард или скупку можно не мечтать, там требуют документы. Значит, остается взять все это хозяйство с собой на Украину или толкнуть за треть цены в Москве. После долгих раздумий Осадчий остановился на последнем варианте. Под вечер он отправился к азербайджанцам, с которыми крепко поругался, когда ишачил на продовольственном рынке. В свое время он был свидетелем того, как торгаши скупали ворованное золото у местных ханыг. Чем он хуже?
Молодой человек по имени Рафик, занимавший должность то ли завхоза, то ли сборщика податей с мелких торговцев, не сразу узнал бывшего работника. А, узнав, внимательно выслушал Осадчего и улыбнулся, давая понять, что все прежние обиды забыты. Рафик провел гостя с какой-то закуток без окон, именуемый кабинетом, усадил на стул и велел ждать. «Есть один человек, который интересуется такими вещами, – сказал завхоз. – Сейчас я его приведу. Он посмотрит, и сам скажет цену». Закрыв за собой дверь, Рафик исчез, но уже через пять минут вернулся с нарядом милиции. Прямо в кабинете Осадчего заковали в наручники и присутствии понятых, то есть Рафика и какого-то усатого черта в огромной клетчатой кепке, составили протокол и опись изъятых предметов.
«Ну, что, понравилось у нас в гостях? – спросил Рафик, когда Осадчего через служебный вход выводили к машине. – Заходи снова. Когда освободишься». Завхоз засмеялся, Осадчий сжал кулаки, браслеты глубоко врезались в запястья. «Еще встретимся, гнида», – прошипел он. Сержант, идущий сзади, навернул задержанному кулаком по шее. Ночь Осадчий провел в КПЗ, под утро два выпивших мента, страдавших от безделья, ввалились в камеру и жестоко избили его ногами и дубинами, так, для профилактики. Осадчий решил не называть адрес старухи Грибковой даже под самыми жестокими побоями. Но милицейский следователь, который удосужился начать допрос только вечером второго дня, как ни странно, знал, где проживает Осадчий. Видно, азербайджанцы шепнули.
А дальше закрутилась страшная карусель. Выезд на квартиру Грибковой, обыск съемной комнаты. «Я через щелочку видела, как он в матрас что-то зашивает», – сказала милиционерам вдруг осмелевшая старуха. Сдернув простыню, кривым пальцем указала на изголовье полосатого матраса, куда квартирант зашил тысячу долларов. «В нашем районе за последнюю неделю произошло только одно убийство с целью грабежа, – сказал следователь на втором допросе. – Ты можешь уйти в несознанку. Но этим только осложнишь свое положение». «Я никого не убивал», – упрямо повторил Осадчий. «Так и запишем», – согласился покладистый следак. На следующий день Осадчего опознали молодые люди, с которыми он, груженый сумками, столкнулся на выходе из дома убитого старика. Дальше отпираться не имело смысла.
Осадчий написал чистосердечное признание и приготовился к переезду из изолятора временного содержания в тюрьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9