Может быть, еще и обойдется? А?
Ц Нет, не думаю, Ц тихо ответил Лукашевич.
Ц Лицо?
Ц Да уж лицо типическое. Лицо для демонстрации студентам… Ну, спокойной
ночи.
И Лукашевич так повернулся на диване, что пружины сначала затрещали, а по
том вдруг диван сразу сделался ниже и шире.
Когда все кончилось, они втроем Ц Тимохин, Лукашевич и Левин Ц сели в орд
инаторской вокруг письменного стола. Часы пробили два. Больше молчать бы
ло немыслимо.
Но и говорить тоже было очень трудно.
Ц Итак? Ц спросил Левин. Лукашевич взглянул на него и отвернулся. Тимох
ин кряхтел.
Ц Я не ребенок, Ц сказал Александр Маркович, Ц и не барышня. Я Ц старый
врач, мои дорогие друзья, у меня есть некоторый жизненный и врачебный опы
т.
Может быть, со мною стоит разговаривать совершенно откровенно?
Тимохин еще раз крякнул. Лукашевич все покачивал ногою.
Ц Мы настаиваем на операции, Ц сурово взглянув на Левина, сказал Тимохи
н. Ц Мы не видим причин отказываться от операции. Кроме того, нам кажется,
Александр Маркович, что, отказываясь от операции, вы некоторым образом у
подобляетесь тому старорежимному фельдшеру, который был искренне увер
ен в том, что никакого пульса вообще нет.
Левин снял очки, протер их и невесело улыбнулся: было видно, как дрожат его
руки. И Тимохин и Лукашевич тоже смотрели на его руки. Левин быстро надел
очки и спрятал руки под стол. Дрожь постепенно прошла. И холод в спине тоже
прошел. В сущности, перед ними он мог быть откровенен, он мог не скрывать, к
ак вдруг ему стало страшно, и какая-то черта отделила его от всех тех, у кот
орых есть будущее. В эти минуты у него не стало будущего. Пусть они потерпя
т немного, он соберется с силами. А пока они все немного помолчат.
И они молчали. Они не говорили вздора, не лезли в душу, не хлопали по спине. Л
укашевич заинтересовался картой, переставил два флажка вперед, поближе
к Берлину. Тимохин мелко писал в записной книжке. Потом, пока Левин ходил к
ак бы по делу к себе в отделение, Тимохин вызвал главную базу и, закрывая т
рубку рукою, сказал Харламову:
Ц Да, именно так. Нет, рентгенограмма совершенно подтверждает. Ясный деф
ект заполнения. Очень бы хотелось. Сразу после моего возвращения. Состоя
ние? Ну какое может быть у врача состояние? Разумеется, скверное. Да, это во
зможно. Пройдет некоторое время, и потребность жить и верить победит. Абс
олютно…
В это время вошел Левин. Тимохин скосил на него один глаз и круто перевел р
азговор с Харламовым на московские дела.
Принесли обед. К этому времени Левин уже собрался с силами. Только изредк
а он отвечал не вполне точно. Руки у него больше не дрожали, выражение лица
стало твердым, а когда Лукашевич осторожно сострил, он улыбнулся.
За сладким позвонил телефон. Оперативный вежливый голос сообщил: через д
ва часа самолет уходит на Москву, места для профессоров имеются.
Ц Я вас отправлю в «санитарке», Ц сказал Левин, Ц вы ничего не будете им
еть против?
Полковники ничего не имели против. Лукашевич, страстный любитель живопи
си, уже рассказывал Тимохину о судьбе некоторых полотен. О картинах он го
ворил, прижимая обе руки к сердцу, словно дурной актер, но голос у него взд
рагивал и в глазах было умоляющее выражение.
Ц Знаменитая композиция Тулуз-Лотрека, знаете, с «Обжорой», Ц рассказы
вал он, Ц когда художник умер, стала ходить буквально по рукам. Один крет
ин-покупатель разрезал ее на кусочки Ц думал, что так легче и выгоднее бу
дет ее продать. Боже мой, боже мой, нигде людская тупость, свинство и подло
сть буржуазного общества так не видны, как в истории живописи. Вот вы усме
хаетесь, а я говорю на основании неопровержимых фактов: когда Гоген возв
ратился с Таити и предложил в дар, бесплатно, ну просто в подарок Люксембу
ргскому музею свою "Девственницу с ребенком" Ц музей отказался. Предста
вляете? Просто отказался…
Ц Да вы не горячитесь! Ц сказал Тимохин морщась, но было видно, что и ему
слушать Лукашевича тяжело и трудно.
А Лукашевич говорил о том, что когда читаешь историю живописи, то может по
казаться, будто все в ней происходило разумно, но это совсем не так: истори
я живописи Ц это история мучений гениев, которых не признавали при жизн
и, это история унижений, отчаяния, мужества, история торжествующей пошло
сти и властвующих дураков.
Ц Ведь этому поверить немыслимо, Ц жаловался он, и в глазах его виделос
ь отчаяние, Ц ведь это просто немыслимо. Один коллекционер умирал и заве
щал тому же Люксембургскому музею семнадцать полотен Ц все самое милое
его сердцу, так? И, можете себе представить, этот музей отказался от картин
Ренуара, Сислея, Сезанна, Мане. Они не взяли, эти подлецы, это им не подошло.

Ц Если покопаться в истории науки, то там немало эпизодов в этом же духе,
перебил Левин. Ц Власть имущие и воображающие себя знатоками всех ценн
остей, созданных человеческим умом, очень любят что-либо запрещать или, н
аоборот, награждать за несуществующие открытия. Помните, как Николай Пер
вый ввел повсюду атомистические аптечки жулика Мандта, и если бы не смер
ть царя Палкина, эти аптечки в приказном порядке попали бы защитникам Се
вастополя…
Ц Они и попали туда, Ц подтвердил Тимохин, Ц только поздно, после смерт
и Николая. Об этом, кажется, написано у Пирогова.
Он посмотрел на часы и поднялся. Встал и Лукашевич. Александр Маркович пр
оводил их до машины и пожелал им счастливого пути. И у Тимохина и у Лукашев
ича было что-то настороженное в лицах, они ждали еще вопросов Левина по по
воду будущей операции, но вопросов больше не было.
Они ждали до того мгновения, пока Левин снаружи не захлопнул дверцу. И тол
ько тогда переглянулись. «Санитарка», покачиваясь и скрипя, мчалась к аэ
родрому.
Ц Ну что? Ц спросил Лукашевич. Ц Вы знаете, он даже слушал то, что я говор
ил о живописи…
Ц Да, я заметил, Ц блеснув глазами в полутьме машины, ответил Тимохин. Ц
Просто блистательно. В эти же мгновения люди просто теряют лицо, понимае
те?
Ц Угу! Ц сказал Лукашевич и спросил:-А что Харламов?
Тимохин не ответил, задумавшись. И молчал до самого аэродрома. Только в са
молете, когда уже заревели винты, крикнул в ухо Лукашевичу:
Ц Вернемся и будем его оперировать. Непременно.
Ц Обязательно! Ц согласился Лукашевич.
Санитарная машина с полковниками ушла, и Левин вернулся в госпиталь. Все
спокойнее и спокойнее делалось ему на сердце. В сущности, он и раньше пред
полагал об этом диагнозе и думал о нем. Ничего неожиданного не произошло.
Просто его предположения подтвердились. Случилось то, что он предполага
л. Проклятая тяжесть под ложечкой, отвратительное ощущение постороннег
о тела в желудке Ц вот что оно такое. И опять, как давеча перед обедом, ему с
тало страшно до того, что потемнело в глазах. Он остановился в коридоре: да
, страх. Не смерть, а страх ее Ц вот с чем ему надобно сейчас воевать. Страх
близкой и неотвратимой смерти Ц вот что омерзительно. Гнусная сосредот
оченность на мысли о смерти Ц вот что надвигается на него. Одиночество п
еред лицом смерти. Пустота за нею. Лопух, который из него вырастет, он где-т
о читал об этом, и в студенческие годы они часто кричали о лопухе и еще о че
м-то в этом роде. Ах, как они кричали и спорили, и как далеко от них была сама
смерть, как не понимали они все, что она такое. Что же делать?
Он все еще стоял в коридоре.
Жакомбай смотрел па него.
Анжелика понесла какую-то пробирку, заткнутую ватой, и тоже взглянула на
него.
Ольга Ивановна спросила насчет глюкозы, он кивнул головой.
И тотчас же испугался по-настоящему первый раз за этот день.
Он ответил Ольге Ивановне на вопрос, который не мог повторить. Он кивнул, н
е зная для чего. Он начал бессмысленную жизнь, думая, что он нужен тут, в сво
ем отделении, своим раненым, своим сослуживцам. А он, такой, никому не нуже
н. Живя так, он уже не существует.
Ц Ольга Ивановна! Ц крикнул он.
Она обернулась. Он догнал ее в испуге, в поту, улыбаясь своей виноватой улы
бкой.
И положил большую ладонь на ее локоть.
Ц Да? Ц спросила она.
Александр Маркович все смотрел на нее. Сама жизнь была перед ним: и эти бле
стящие глаза, полные заботы и мысли, и розовая щека, и волосы, выбившиеся и
з-под белой шапочки, и поза, выражающая движение, и то, как она смотрела на н
его Ц немного удивленно, и весело, и светло, думая по-прежнему о чем-то сво
ем.
Ц Ольга Ивановна, Ц повторил он, Ц простите меня, пожалуйста, но я просл
ушал ваш вопрос насчет глюкозы. Кому вы хотите ввести глюкозу?
Она ответила коротко, деловито и нисколько ничему не удивилась.
Ц Так, так, Ц сказал он, Ц ну, правильно. Отлично, делайте.
И пошел к себе, чтобы сосредоточиться, но сосредоточиться ему не удалось:
привезли раненых с полуострова, среди них были обмороженные, его позвали
в приемник. Потом вместе со старшиной он отправился к рентгенологу и дол
го рассматривал разбитые осколком кости голени. А бледный старшина расс
казывал, как его ранили, и как до этого он достал «языка», и как не удавалос
ь достать, и как капитан сказал, что надо непременно, и как тогда уж старши
на "сделал языка, гори он огнем". И было видно, что старшина Веденеев доволе
н и им довольны, а нога Ц это вздор, потому что, как выразился старшина, "ест
ь в жизни вещи поважнее, верно, товарищ подполковник?". Веденееву нужно был
о рассказывать и хотелось, чтобы его слушали, он был в возбужденном состо
янии, и это возбуждение постепенно передалось Левину, заразило его, разг
овор с Тимохиным и Лукашевичем словно бы подернулся дымкой, отдалился в
прошлое, а сейчас осталось одно только настоящее, в котором каждая секун
да занята и некогда даже выпить стакан чаю, надо только приказывать, расп
оряжаться, соображать, прикидывать, взвешивать, обдумывать.
Вечером, собрав своих на совещание в ординаторской, он вдруг увидел, как в
се они на него смотрят, и сразу же вспомнил шлюпку на заливе, себя самого в
воде и глаза матросов сверху Ц как они следили за каждым его движением и
как готовы были ему помочь. Это мгновенное воспоминание необычайно обра
довало его и успокоило настолько, что, оставшись один, он не испугался бол
ьше одиночества, а только вздохнул, закурил папироску и с удовольствием
лег на своем диване.
"Ну да, Ц подумал он, Ц ну да, я решился. Это и есть наилучший выход и для ни
х и, конечно, для меня. Я опытнее, чем Баркан, я нужнее здесь, чем он, мой долг о
статься тут и дожить свою жизнь так, как это подсказывает мне мое сердце. Я
не буду жить на коленях. Я умру стоя, и тогда, быть может, даже не замечу, как
умру".
Но думая так, он ужаснулся. С отвратительной ясностью представилась ему
смерть. Его больше никто никогда не позовет. За этим столом будет сидеть д
ругой человек. Он не поедет в Москву, он вообще никуда не поедет, его не буд
ет, он исчезнет, он ничего не узнает; все они, его нынешние собеседники, буд
ут существовать, а он нет.
Ц Немыслимо! Ц сказал Левин.
Ц Что? Ц спросил кто-то в сумерках.
Ц Это вы, Анжелика? Ц ровным голосом осведомился он.
Она повернула выключатель. За нею, прижавшись к самой двери, стояла Вероч
ка.
Ц Что-нибудь случилось? Ц спросил Левин. Ц Нет? Так идите себе, друзья, я
вас вызову, если вы мне понадобитесь.
Верочка ушла. Анжелика продолжала стоять на месте.
Ц Ну? Ц спросил Левин.
Она не двигалась. Тогда он поднялся со своего стула, снял с гвоздя халат и
отправился на кухню. Анжелика шла за ним, глотая слезы. На половине пути он
а свернула в боковой коридорчик, потому что он мог оглянуться и увидеть, к
ак она плачет. В этом коридорчике, позле двери в перевязочную, стояла Веро
чка. Она обняла Анжелику за плечи, и обе они быстрыми косыми шагами пошли в
бельевую, чтобы там все сказать друг другу и выплакаться раз навсегда.
Доктор Левин между тем сел в кухне за столик и пригласил кока Онуфрия Гав
риловича присесть тоже. Кок присел осторожно на край табуретки.
Ц Вы сами, Онуфрий Гаврилович, кушаете какую норму? Ц спросил подполков
ник.
Кок ответил, что он кушает такую норму, которая ему положена соответству
ющим циркуляром. Впрочем, он вообще кушает до чрезвычайности мало. У него
нет никакого аппетита, и он пьет только много чаю. Он даже хотел посоветов
аться Ц может, оно от сердца? Потому что у него бывает так, что подкатывае
т вот сюда и потом не продохнуть.
Ц И вы даже не можете снять пробу с того, что вы готовите? Ц спросил Левин
. Ц Или, может быть, вы просто забываете снимать пробу?
Ц Каждому на вкус все равно угодить нет никакой возможности, Ц ответил
кок, Ц попрошу вас войти в мое положение, товарищ подполковник…
Ц А если я вам дам трое суток гауптвахты? Ц спросил Левин, выслушав Онуф
рия Гавриловича. Ц Всего трое суток? Как вы на это посмотрите?
Кок поднялся. Длинное морщинистое лицо его пошло красными пятнами.
Я вольнонаемный, Ц сказал он, не глядя на Ленина. Ни у кого нет такого прав
а, чтобы вольнонаемного человека на гауптвахту сажать.
Александр Маркович забыл об этом. Да и вообще он никогда еще никого не саж
ал. Он только грозился и знал, что есть такой способ воздействия Ц "гауптв
ахта".
Ц Вот как? Ц спросил он растерянно.
Онуфрий молчал.
Ц А если я вас отдам под суд за отвратительную работу?
Онуфрий подергал длинным носом и ничего не ответил.
Ц Во всяком случае, я найду, как на вас воздействовать, Ц крикнул Левин,
Ц это дело техники, понимаете? Извольте запомнить. Если завтра вы сварит
е такие же помои, как сегодня, я вас накажу, чтобы никому не было повадно бе
зобразничать в моем отделении.
Их кухни он пошел в аптеку, потом в лабораторию. Капитан медицинской служ
бы Розочкин встретил подполковника испуганно. Ему пришло в голову, что Л
евин будет с ним разговаривать по поводу своего желудочного сока, но под
полковник вовсе об этом не говорил. Он долго молча вглядывался в Розочки
на, в его вежливо-напряженное лицо, в его прозрачные продолговатые глаза
и о чем-то думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29