Золотое эхо
В самый канун сочельника, зимой от сотворения мира семь тысяч
шестьдесят пятой, не доезжая по Ладожскому озеру семи верст до устья
Вьюна, с накатанного зимника свернул к тихим ради праздника
корабельным верфям длинный санный обоз. Перед полутора десятками
возков дорогу тропили шестеро холопов в полном воинском доспехе, с
саблями на боку и щитами у луки седла. Копий и саадаков при них,
правда, не было: чай, не в поход ратный шли, всего лишь добро
хозяйское обороняли. Следом подвигались двое розвальней, а за ними,
запряженный шестеркой цугом, медленно тащился похожий на большую
коробку возок, сшитый из плотно пригнанных одна к другой досок. Крышу
он имел двускатную, покрытую свинцом; стены, словно бельмами, смотрели
по сторонам четырьмя белыми матерчатыми окнами, сзади наружу торчала
короткая железная труба, вяло истекающая белесым дымком. Единственную
дверцу гордо украшал герб князей Друцких: мечоммечо голубое и красное
поля, на каждом - обращенные остриями друг к другу два желтых
полумесяца.
По наезженной рыбаками колее обоз медленно выбрался на берег. Там,
сопровождаемый злобным собачьим лаем, прополз краем вольготно
раскинувшейся деревни в добрых два десятка дворов и двинулся по
прямой, как стрела, просеке через лес. На шум из нескольких изб
выглянули люди, проводили санный поезд взглядами и, сберегая тепло,
тут же спрятались обратно, в теплые горницы, подсвеченные расписными
масляными светильниками. Однако безразличие селян оказалось
обманчивым. Не прошло и четверти часа, как хрустящие по мерзлому снегу
возки обогнал на резвом кауром жеребце вихрастый мальчонка в коротком
тулупе, накинутом прямо поверх рубахи.
Короткий зимний день подходил к концу, стремительно сгущались
сумерки. Самое время - собрать сани в круг на ближайшей поляне,
выпрячь лошадей, развести костры, подкрепиться горячим кулешом и
завернуться до утра в овчины или жаркие охабни. Однако путники
отчего-то упрямились и медленно пробирались вперед, следуя за
сиротливым факелом, запаленным одним из холопов. Спустя два часа, уже
в абсолютной, непроглядной темноте они выбрались из леса, перевалили
пологий взгорок и наконец увидели впереди россыпь розоватых
прямоугольников - окна совсем уже близких домов. Требовалось последнее
усилие: спуститься к самой реке, перебраться через бревенчатый, в два
наката мост, потом, повторяя изгиб дороги, немного отклониться к
забравшейся на холм деревне Запорожское, но на россохе повернуть
вправо, миновать очередную ложбину и забраться к поднявшемуся над
высоким берегом княжескому дворцу.
Здесь гостей ждали. Утоптанная до каменной твердости площадь между
крыльцом, выстроившимися в ряд тремя стогами и обширной поленницей под
дощатым навесом была ярко освещена факелами, вдоль лестницы
покачивались слюдяные светильники с восковыми свечами, на ступенях
лежала красная ковровая дорожка. Наряженные холопы - в зипунах,
суконных шапках и длинных кафтанах, опоясанные широкими кушаками -
прохаживались за воротами, готовые помочь с лошадьми и грузом,
указать, куда ставить коней, откуда поить и чем кормить, где отдыхать
самим путникам.
Всадники из вежливости спешились за воротами. Двое отдали поводья
товарищам, под уздцы завели на двор цуг, волочащий похожее на походный
дом сооружение, и остановили его аккурат возле самых ступеней. Наверху
распахнулась дверь, на крыльцо вышел дожидавшийся этого момента в
прихожей Андрей.
Глупо, конечно: князь - а, словно пацаненок, у замочной скважины
вынужден караулить. Да ничего не поделать, такой уж в здешнем мире
этикет. Рано выйдешь - свое достоинство уронишь. Поздно - гостю обида.
Вот и приходится подгадывать так, чтобы на разных концах лестницы
одновременно с ним оказаться.
Развернув плечи и выставив еще совсем короткую бородку, князь
Сакульский замер: в правой руке - посох, на плечах - песцовая
московская шуба, на голове - высокая бобровая шапка. Прямо Дед Мороз,
а не человек.
Из раскрытой дверцы возка тем временем опустилась на дорожку одна
нога, другая. Подхваченный холопами под руки, наружу выбрался боярин,
одетый всего лишь в шитую золотом и самоцветами ферязь, в меховой
остроконечной шапочке и - большущих безразмерных валенках. Гость
поднял голову… И Андрей, прислонив посох к столбу, стремглав слетел по
ступеням, забыв про церемонности шестнадцатого века:
- Юрий Семенович! Дядюшка! Боже мой, какими судьбами? Как я рад
тебя видеть! Пошли вон, - небрежно отстранил князь чужих холопов и
подставил князю Друцкому свое плечо. - Сколько же мы не виделись? Год?
Два?
- Дядюшка, дорогой!
Этикет перепутался окончательно. Полина, не дожидаясь приглашения
мужа, сама вышла с ковшом горячего, дышащего пряным паром сбитеня,
увидела того, кто с детства заменял ей отца, и тоже, забывшись,
сбежала к гостю вниз. А теперь не знала, куда деть угощение. К
счастью, князь Друцкий не стал дожидаться приглашения, сам забрал у
нее корец и быстро осушил, с наслаждением крякнув:
- Эх, соскучился по домашнему! Хорошо… - Он отер бородку, сунул
пустую посудину ближнему холопу, обнял Полину и крепко в обе щеки
расцеловал: - Здравствуй, доченька. Ой, да до тебя и не дотянуться.
Никак опять на сносях?
- Сына к лету ждем, дядюшка. Ой, да что же мы тут стоим? В дом, в
дом пойдемте. Банька ужо часа два как топится, стол накрыт.
Подкрепитесь с дороги, да с Божьей помощью и попариться до полуночи
успеете.
- Спасибо, доченька, за заботу. Да видишь, ноги что-то слушаться
не желают. Ослабли совсем, мерзнут все время. Видать, Господь
напоминает, что отходил я свой срок по земле грешной. Пора и в иной
мир сбираться.
- Что ты, дядюшка Юрий Семенович?! - испуганно всплеснула руками
Полина. - Как речи такие вести можешь? Тебе еще не один год судьбой
отмерен!
- Один, не один, - вздохнул старик, - да уж, как видно, пора.
- Ерунда, - перекинув руку гостя себе через плечо, Андрей стал
вместе с ним подниматься по ступеням. - Ныне же в баньке пропарим,
жиром медовым натрем, лихоманка и отпустит. Куда ей супротив русского
пара устоять?
Первое угощение для путников было довольно скромным: сочиво,
кутья, маковое молоко с медом, сыто. Только чтобы червячка с дороги
заморить. В баню, известное дело, с набитым брюхом идти тяжело.
Никакого в ней при этом удовольствия. И пар душным кажется, и в
прорубь прыгнуть не тянет, и с полка вставать лениво.
- Вы покамест согрейтесь, - проводил гостя вместе с холопами до
дверей Андрей. - А я, не обессудьте, чуть позднее подойду. Мазь
обещанную на медвежьем жиру в погребе отыскать надобно. Забыл уж, куда
сунул. Осенью снедью заставили.
- Не беспокойся, Андрей Васильевич, - отмахнулся князь Друцкий. -
И лекари, и знахари разными зельями уж всего перемазали. Нет с этого
никакого толку. Христианину честному смерти страшиться ни к чему. Я
хоть ныне же причаститься готов.
- Нет уж, нет уж, Юрий Семенович, - снял седую волосину с ворота
ферязи Зверев. - Обещал, так обещал.
В дверях он поддержал гостя под локоть, а когда за холопами
затворилась тяжелая створка, щелкнул пальцами:
- Пахома ко мне, немедля! - И поднес к глазам добытый у беспечного
смертного волосок.
Мазь у Андрея находилась всегда в одном и том же месте - в погребе
над притолокой. Там, где снадобья дворня даже случайно не побьет.
Обычный густой жир, куда при нужде можно и взвара травяного добавить,
и настойки, и горчицы, и дегтя, и календулы - смотря от чего лечить
надобно. Зачерпнув немного состава в плошку, Зверев сразу сыпанул
щепоть горчицы - для притока крови к больным местам, капнул
ромашкового масла - для укрепления кожи, чистотела - для того же,
вышел во двор, снял с держателя факел, опустил княжий волос на
коновязь, провел сверху пламенем, сдул тонкую полоску пепла на жир,
после чего отправился в коровник. Место не самое красивое - но что
поделать, коли, кроме как в теплом скотном сарае, живой земли зимой не
сыскать? А для лечебного заговора поклониться следовало сразу трем
властителям жизни: Хорсу, Триглаве и Сварогу. Триглаву же из мерзлой
земли не выкликать.
Поклонившись огню, земле и небу, запросив у них силу для доброго
дела, Зверев принялся размешивать мазь пальцем, мысленно, как учил
Лютобор, разматывая через него в состав серебряную нить из своего
живота и мерно наговаривая: «На море-океане, на острове Буяне упыри
волос-волосатик оживляли, на людей пущали. Вышел волос в колос, начал
суставы ломати, жилы прожигати, кости просверляти, рабу Божью (имя
матери) иссушати. А я тебя, волос-волосатик, заклинаю, словом крепким
наставляю: иди ты, волос-волосатик, к острову Буяну, к Латырю камню,
где живые люди не ходят, живые не бродят; сядь на свое место - к
упырям лихим в кресло. Покорись моему приказу, заговору-наказу, нет
тебе места ни в этом мире, ни в чужом, ни в зеркальном, ни в видимом,
ни в невидимом, ни в живом, ни в мертвом, отныне, присно и во веки
веков. Аминь».
- Ты здесь, княже? - постучался в ворота Пахом. Голос своего
воспитателя Андрей не мог не узнать.
- Здесь, - кивнул Зверев. - Заходи, дядька, от тебя у меня
секретов нет.
- Опять чародействуешь, Андрей Васильевич, - укоризненно покачал
головой верный холоп. - Грех на душу берешь.
Рука его несколько раз поднималась, дабы сотворить крестное
знамение - но делать это в коровнике Пахом почему-то не решался.
- Разве же это грех - от лихоманки православного человека
излечить? - подмигнул ему князь. - рог милостив, такие грехи он нам
простит. Ты принес, или сейчас побежишь?
- Да уж догадался, Андрей Васильевич, как хворь князя Друцкого
разглядел, - вздохнул холоп и все-таки перекрестился. - Сразу за живой
водой и пошел.
Он опустил у стены кожаный бурдюк.
Жидкость, хранившаяся в ней, была настоящей драгоценностью. Ведь
для исцеления воду надобно брать из трех разных источников,
зачерпывать после поста и молитвы с присказкой: «Царица речная, дай
воды живой на леготу, на чистоту, на здоровье», - и более сим
источником для лечения не пользоваться. Лютобор пояснял, что силу воды
берегиня человеку лишь раз дает, дабы чистоту не потерять. Без силы -
как себя самого потом убережешь? Вот и скупится. Может, это и
правильно - да только где столько источников в поместье наберешь, коли
хворые каждую неделю за помощью являются? У кого ребенок при смерти, у
кого кормилец, у кого матушка. Разве откажешь? Вот и приходится
набирать сразу, сколько сил снести хватит, а потом делить меж людьми
чуть ли не по капельке.
- Давай. - Андрей поставил на пол крынку, закрыл горлышко
скрещенными лезвиями ножей. Пахом, выдернув пробку бурдюка, пустил
аккуратную струйку точно в перекрестье - сталь отпугивала бесов и
нежить, коли те смогли забраться в сосуд. Для укрепления же целебной
силы князь быстро нашептал завершающий наговор: - Матушка-вода,
обмываешь берега, желты пески, бел-горюч камень. Унеси все хитки и
притки, уроки и призоры, щипоты и ломоты, зобу и худобу, черный глаз,
темное слово, худую думу. Унеси, матушка-вода, золотой струей в чисто
поле, зимнее море, за топучие грязи, за зыбучие пески, за осиновый
тын. Слово мое крепко, дело мое лепко. Аминь».
Зверев осенил себя знамением - не ради заговора, а для успокоения
холопа, опасающегося чародейства и чернокнижия. Раз крестится -
значит, православие не отринул и безбожия в творимых чарах нет.
- Спасибо, Пахом Можешь прятать. - Он отер клинки о рукав, спрятал
в ножны. - А я в баню пойду. Времени уже много, как бы полночь не
застать.
В парилке густо пахло хлебом. Любимая женушка на стол пива
подавать не стала - пост все-таки, - а вот для бани не пожалела.
Пивной пар, знамо дело, самый ядреный и лечебный, кожу очищает и от
хрипоты с кашлем спасает.
Холопы Друцкого вид имели весьма соловый. Видать, про Великий пост
в дороге подзабыли, и хмельной напиток употребили не только на
каменку. Бочонок на пятерых - доза не убийственная, но вполне
заметная.
- Хватит с вас, добры молодцы, - скомандовал им Зверев. - Оставьте
меня с князем наедине.
- Никак, принес все же снадобье свое? - кряхтя, поднялся гость. -
Не дадут старику помереть спокойно.
- Ты еще всех нас переживешь, Юрий Семенович, - отрезал Андрей. -
Давай-ка, чуть выше тебя подниму, на второй полок. Нам ведь чем
теплее, тем лучше.
Князь Друцкий и вправду выглядел не лучшим образом. И без того
никогда не страдавший излишней полнотой, ныне он и вовсе иссох: щеки
провалились, нос заострился, кожа стала дряблой и морщинистой, мокрая
седая бороденка слиплась и превратилась в подобие растрепанной
бечевки. Мышцы на ногах почти исчезли - только кости да жилы остались.
Не мудрено, что удержать тяжелые зимние одеяния такие конечности не
могли. Тело-то у старика было легоньким, раза в два легче шубы.
- Сейчас, освежу, - пробормотал Андрей, выливая наговоренную воду
в шайку, добавил кипятка и плеснул на старика, тут же подсунув под
него деревянный тазик: хоть немного смытой воды полагалось выплеснуть
на перекрестке дорог: чтобы лихоманка в иные края уходила. Затем он
быстрыми, уверенными движениями втер мазь немного выше и ниже колена,
ополоснул руки: - Все, Юрий Семенович, готово. Смывать зелье не нужно,
пусть впитается.
- Коли не надо, так и не стану, - не стал спорить князь, сел на
полке, глубоко вдохнул: - А ведь согрелся я в бане, твоя правда.
Однако же валенки все ж одену, не обессудь.
1 2 3 4 5 6