Личный парикмахер каждое утро не только орудовал над его щетиной опасной бритвой, но также приводил в порядок крашеные волосы.
Сколько молитв было обращено к этой бритве, дабы она ненароком сорвалась из рук цирюльника! Однако Эппштадт, очевидно, родился в рубашке. Переходя из одной киностудии в другую и приписывая все успехи себе, а провалы – своим непосредственным подчиненным, которых незамедлительно увольнял, он лишь обретал все больший вес. Старый как мир прием, но работает безотказно. Когда власть начала переходить к крупным корпорациям, а киностудиями стали управлять советы бизнесменов и юристов, жаждущих приложиться к творческому пирогу, Эппштадт оказался единственным представителем старой школы. Он никогда не испытывал недостатка во власти, равно как в людях, нуждавшихся в его покровительстве, к которым всегда мог придраться, чтобы повесить на них всех собак. Для него это было удовольствием и своего рода местью. Зачем ему нужна была красота, когда он умел кого угодно заставить трепетать с помощью улыбки и многообещающего «возможно»?

В понедельник, когда Тодд в сопровождении Максин встретился с Эппштадтом на ланче, тот находился в весьма благодушном расположении духа. Последний уик-энд весь «Парамаунт» сотрясался от картины, к созданию которой Гарри приложил свою руку. После двух абсолютно провальных предварительных просмотров он уволил главного режиссера и нанял другого, чтобы достойно снять сцену изнасилования и концовку фильма, в которой потерпевшая женщина убивает своего обидчика с помощью садовых ножниц.
– Тридцать два целых и шесть десятых миллиона долларов за три дня, – разбухая от гордости, говорил он. – И не когда-нибудь, а в январе. Это же хит! И знаете, что еще? В картине нет ни одной звезды. Только мало-мальски знакомые по телесериалам лица. Вот это, я понимаю, маркетинг!
– А вообще в картине есть хоть что-нибудь стоящее? – осведомился Тодд.
– Ну, да. Это все тот же проклятый Гамлет, – с прежним энтузиазмом ответил Эппштадт. – Что-то ты неважно выглядишь, дружок, – продолжал он. – Тебе надо бы отдохнуть. Я тут провел несколько дней в мужском монастыре…
– В монастыре?
– Звучит несколько странно, да? Но до чего же там хорошо! Такая тишина, покой. К тому же у них там много евреев. Правда. Я встретил там больше евреев, чем в баре моего племянника. Поезжай туда, Тодд. Отдохнешь, не пожалеешь.
– Не хочу я отдыхать. Хочу работать. Нам пора начинать съемки «Бойца».
– О боже! – Жизнерадостное выражение вмиг сошло с лица Эппштадта. – Так вот, значит, зачем ты пригласила меня на ланч, Максин!
– Говори же, согласен ты или нет, – упорствовал Тодд. – Потому что найдется куча желающих за него взяться, в случае если ты откажешься.
– Тогда, может, вы лучше отдадите его кому-нибудь из этой кучи? – прищурился Эппштадт. – Если захотите, можно произвести в нем некоторые коррективы. Как раз сегодня я занимался делами такого рода.
– Если я правильно поняла, ты готов отказаться от своего шанса? – стараясь сохранять безразличный тон, спросила Максин.
– Готов без зазрения совести, если Тодд хочет услышать от меня конкретный ответ. Не испытываю ни малейшего желания стоять у вас на пути при создании этой картины. Кажется, тебя это удивляет, Максин?
– Да, удивляет. Такой материал… для «Парамаунт» мог бы стать грандиозным хитом.
– Честно говоря, не уверен, что сейчас стоит снимать картины такого плана, Максин. Стало слишком трудно ориентироваться в запросах времени. А ведь это дорогостоящие фильмы. Прежде чем мы доберемся до кинокопий и рекламы, расходы в лучшем случае перевалят за сто тридцать миллионов долларов. Нет, я не уверен, что с точки зрения капиталовложений это разумный проект. – Он выдавил из себя скупую улыбку, в которой сквозила ухмылка хищника, – Послушай, Тодд. Я не прочь иметь с тобой дело. «Парамаунт» готов с тобой сотрудничать. Господи, да ты же столько лет был для нас золотым прииском! Но за это время пришло другое поколение. Ты и сам об этом знаешь не хуже меня. А этим деткам подавай разнообразие. Они не желают преданно глазеть на вчерашний день.
Зная, какое действие возымеют на собеседника эти слова, Эппштадт испил чашу наслаждения до последней капли.
– Видишь ли, в старые добрые времена киностудии были вполне в состоянии поддерживать звезд на протяжении творческого простоя. Заключали со звездой семилетний контракт, платили еженедельное жалованье. Могли позволить себе год-другой снимать звезду во второстепенных ролях. Но ты же очень дорогой актер, Тодд. Катастрофически дорогой. А мне приходится отчитываться перед акционерами. И я отнюдь не уверен, что они захотят, чтобы я заплатил тебе двадцать миллионов долларов за картину, которая от силы может дать… Кстати, какой доход принесла твоя последняя картина? Сорок один с мелочью на местном рынке?
– Очень грустно слышать все это из твоих уст, Гарри, – произнесла Фрайзель, сделав театральный вздох.
– А мне очень жаль, Максин, что я вынужден говорить вам это. Поверь, искренне жаль. Но деньги любят счет. Я должен быть уверен, что кино принесет прибыль. Иначе зачем мне его снимать? Вы же понимаете, что мною движет. А эта затея просто не имеет смысла.
– Прошу меня простить. – Максин встала из-за стола. – Я отлучусь на минуту. Мне нужно позвонить.
В ее голосе Эппштадт уловил искру, грозившую разгореться пламенем.
– Только умоляю тебя, Максин, давай обойдемся без адвокатов. Ведь мы же цивилизованные люди.
Ничего не ответив, она прошествовала между столиками к официанту, который указал ей дорогу к телефону. Проглотив кусок свежепросоленного тунца, Эппштадт отложил в сторону вилку.
– В такие минуты я жалею, что бросил курить. – Откинувшись на спинку стула, он смерил тяжелым взглядом Тодда. – Не дай бог, она опять устроит свои любимые торги. Тодд, не позволяй ей это делать. Если меня загонят в угол, я буду вынужден встать и сказать все как есть. И тогда начнется такая катавасия, что мало никому из нас не покажется.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что хочу сказать? – Эппштадт поморщился так, будто под его креслом орудовал проктолог. – Не стоит тебе спекулировать цифрами, как будто ты стоишь тех денег, которых, мы все это знаем, ты не стоишь.
– Но ты же сам сказал, что я был золотым прииском для «Парамаунт». Сказал всего две минуты назад.
– Это было тогда. А теперь сейчас. Это был Кивер Смозерман, поздний Смозерман. Последний из могикан.
– Что ты имеешь в виду?
– Давай я лучше скажу, что я не имею в виду, – вкрадчиво промолвил Эппштадт. – Я не имею в виду, что ты не сделал карьеру.
– Приятно слышать, – резко бросил Тодд.
– Я не прочь найти для нас с тобой общее дело. Но…
– Но?
Казалось, Эппштадт глубоко задумался, прежде чем ответить.
– Ты талантлив, Тодд, – наконец произнес он – Вполне очевидно, что твоя слава строилась не на пустом месте. За многие годы ты это всем доказал. Но у тебя нет той притягательной силы, что была прежде. Эта участь неминуемо ждет всех дорогостоящих парней киноэкрана. Будь то Круз, Костнер или Сталлоне. – Помолчав немного, он наклонился к Тодду и, понизив голос до шепота, добавил: – Хочешь начистоту? Ты выглядишь усталым. Точнее сказать, подержанным. – Тодд резко выпрямился, словно ему в лицо плеснули холодной водой. – Прости за прямоту. Но не думаю, что для тебя это было откровением.
Тодд уставился на правую руку, представляя себе, с каким удовольствием он сжал бы ее в кулак и съездил несколько раз по физиономии Эппштадта.
– Конечно, ты можешь это дело уладить, – беззаботно продолжал Гарри. – Лично я знаю двоих ребят, которые обратились за помощью к Брюсу Берроузу. Когда он закончил с ними работать, они помолодели лет на десять.
– А кто такой Брюс Берроуз? – осведомился Тодд, продолжая созерцать правую руку.
– Многие считают, что он лучший пластический хирург в нашей стране. У него офис в Уилшире. Услуги его абсолютно конфиденциальные. И очень дорогие. Но ты вполне можешь себе их позволить. Он делает все: пересадку кожи, подтяжку, пилинг, удаление жировых отложений…
– А кто к нему обращался?
– Да почти все. Тут нечего стыдиться. Это неумолимый факт жизни. С годами становится все сложнее скрывать следы времени. От смеха начинает морщиться кожа под глазами, от мимики углубляются бороздки на лбу и образуются складки у рта.
– Но у меня нет никаких складок у рта.
– Погоди, скоро будут, – не без фамильярности заверил его Гарри.
– И сколько это займет времени?
– Этого я не знаю. Никогда ничего подобного не предпринимал. Уж если я туда попаду, то, боюсь, никогда не выберусь.
– Слишком много косметических проблем?
– Хочешь отыграться на мне? Я всегда считал это дурным тоном. Но я тебя прощаю. Знаю, больно услышать о себе горькую правду. Но все дело в том, что мне не нужно красоваться своим лицом на широком экране. А тебе нужно. Тебе за него платят. – И, ткнув в Пикетта пальцем, добавил: – За это вот лицо.
– Если я решусь что-то сделать… – осторожно начал Тодд, – я имею в виду морщины…
– Ну?
– Ты согласишься взяться за съемки «Бойца»?
– Возможно. – Эппштадт не преминул пустить в ход свое коронное слово. – Не знаю. Посмотрим. Но, судя по тому, как я себе представляю этот фильм, ты не много потеряешь, если он не выйдет на экран. Хоть ты и старомоден, у тебя есть свой зритель, который в тебе души не чает. Ему нравится видеть, как ты пинаешь в зад плохих мальчишек и получаешь в награду девушку. И он хочет, чтобы его кумир во всех отношениях был совершенным. – На мгновение Гарри остановил взгляд на Тодде. – Ты обязан быть совершенным. Берроуз может это сделать. Может вернуть тебе молодость. И ты вновь станешь королем Голливуда, Думаю, ты именно этого хочешь.
Тодд робко кивнул, будто речь шла о присущем только ему недостатке.
– Поверь, я глубоко тебе сочувствую, – продолжал Эппштадт, – мне довелось повидать много людей, которые буквально съедали себя, когда теряли популярность. Губили себя из-за каких-то морщин. С тобой этого не случилось. По крайней мере, пока – Он взял Тодда за локоть. – Отправляйся к доктору Берроузу. Узнай, что он сможет для тебя сделать. А через полгода мы с тобой поговорим.

Тодд не стал посвящать Максин в разговор о докторе Берроузе. Он не хотел, чтобы своим мнением она помешала ему самостоятельно принять решение. Это был как раз тот случай, когда посторонние советы могли только испортить дело.
Хотя имя доктора Тодд слышал впервые, он был совершенно уверен в том, что тот проживал в столице пластической хирургии, где выпрямляли носы, делали пухлыми губы, удаляли пигментацию, избавляли от лопоухости, разглаживали на лице морщинки, убирали складки на животе, поднимали ягодицы, увеличивали груди. Любая часть тела, если таковая создавала какие-то неудобства его обладателю, могла быть исправлена, причем нередко до неузнаваемости. Хотя обычно за такими услугами обращались женщины, всегда охотно прибегавшие к помощи подобного специалиста и являвшиеся его благодарными пациентами, в последнее время положение дел изменилось. Так, один из мускулистых мальчиков эпохи восьмидесятых, который на протяжении нескольких лет довольно успешно демонстрировал пропорции супермена, но в последнее время несколько пообвис, неожиданно появился на широком экране в еще более накачанной форме, чем прежде. Было вполне очевидно, что его безупречная мышечная система, вплоть до икр ног, была хирургически имплантирована. Учитывая количество преобразований, которым подверглось его тело, на лечение потребовалось немалое время. На протяжении пяти месяцев его никто не видел, и, судя по слухам, он скрывался в Тускани. Однако усилия его не пропали даром. Покинув экран, как драная боксерская перчатка, он вернулся на него, точно новая монетка.
Тодд начал окольными путями наводить справки, надеясь, что задаваемые им вопросы не навлекут на него подозрений.
Как выяснилось, косметические операции были далеко не безболезненными. Даже самые выносливые парни, метаясь в послеоперационном бреду, проклинали тот день и час, когда их угораздило пойти на такую жертву. К тому же, решившись на этот отчаянный шаг, некоторые оставались недовольны результатом. Зачастую им приходилось соглашаться на повторную операцию. И возможно, даже не одну. Словом, рана за раной, боль за болью.
Тем не менее, новости не обескуражили Тодда. Любопытно, что полученные им сведения о пластической хирургии возбудили в нем к этой области еще больший интерес, который он питал, с одной стороны, как представитель сильной половины человечества, а с другой – вследствие глубоко скрытой в подсознании склонности к мазохизму.
Кроме того, для него не существовало большего страдания на Богом созданной земле, чем листать в очередной раз «Дейли верайети» и не находить на его страницах ни единого упоминания о своей персоне. Другие актеры, чьих имен он подчас даже и не слышал, получая роли и сценарии, заключали контракты, которые в свое время могли сыпаться на него со всех сторон. Что могло быть хуже, чем каждый день читать об этом? Воистину нет на свете более страшной и острой боли, чем новости о чужом успехе. Когда речь шла об актере, старше Тодда по возрасту, это было еще полбеды. Но если таковым являлся его ровесник или, что еще хуже, кто-нибудь моложе или красивее, он начинал сходить с ума и впадал в такое мрачное состояние духа, что выбраться из него без таблетки транквилизатора был больше не в состоянии. Но теперь даже наркотики не помогали ему так, как прежде. Должно быть, организм к ним привык – уж слишком много Пикетт их принимал.
И что же делать, что делать?
Продолжать просиживать свою раздающуюся задницу, избегая собственного отражения в зеркале, – или брать быка за рога и идти на прием к доктору Берроузу?
Минула неделя, прежде чем он пришел к окончательному решению. Однажды вечером, переключая телеканалы на своем шестидюймовом экране и попивая виски, он случайно наткнулся на передачу, посвященную прошлогодней церемонии вручения «Оскара».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14