Но я тебя отчищу и спасу. На душе светло и радостно. Кто знал, что так выйдет. У меня не было намерения нарушать пост иначе путь мой лежал бы не через эти жалкие трущобы, а через зловонные закоулки Хитровки или Грачевки, где гнездятся мерзость и порок. Но великодушие и щедрость переполняют меня, совсем немного подцвеченные нетерпеливой жаждой. "Я тебя сейчас обрадую, милая, - говорю я. - Идем со мной". Я в мужском платье, и ведьма думает, что нашелся покупатель на ее гнилой товар. Она хрипло смеется, пожимает плечами: "Куды идем-то? Слышь, у тебя деньга-то есть? Покорми хоть, а лучше поднеси". Бедная, заблудшая овечка. Я веду ее за собой через темный двор, к сараям. Нетерпеливо дергаю одну дверь, другую, третья незаперта. Счастливица дышит мне в затылок самогонным перегаром, подхихикивает: "Ишь ты , в сарай ведет. Ишь ты, приспичило-то". Взмах скальпеля, и я отворяю ее душе двери свободы. Освобождение не дается без мук, это как роды. Той, кого я сейчас люблю всем сердцем, очень больно, она хрипит и грызет кляп, а я глажу ее по голове и утешаю: "Потерпи". Руки споро и чисто делают свое дело. Свет мне не нужен, мои глаза видят ночью не хуже, чем днем. Я раскрываю оскверненную, грязную оболочку тела, душа возлюбленной сестры моей взмывает вверх, я же замираю в благоговении перед совершенством божественного механизма. Когда я с ласковой улыбкой подношу к лицу горячий колобок сердца, оно еще трепещет, еще бьется пойманной золотой рыбкой, и я нежно целую чудесную рыбку в распахнутые губки аорты. Место выбрано удачно, никто не мешает мне, и на сей раз гимн Красоте пропет до конца, завершенный лобзанием щеки. Спи, сестра, твоя жизнь была гадка и ужасна, твой облик оскорблял взоры, но благодаря мне ты стала прекрасной.
Взять тот же цветок. Истинная его красота видна не на лужайке и не на клумбе, о нет! Роза царственна в корсаже, гвоздика в петлице, фиалка в волосах прелестницы. Триумф цветка наступает, когда он уже срезан, настоящая его жизнь неотрывна от смерти. То же и с человеческим телом. Пока оно живет, ему не дано явить себя во всем великолепии своего восхитительного устройства. Я помогаю телу царствовать. Я садовник. Хотя нет, садовник лишь срезает цветы, а я еще и создаю из телесных органов пьянящей красоты панно, величественную декорацию. В Англии входит в моду небывалая прежде профессия - decorator, специалист по украшению дома, витрины, праздничной улицы. Я не садовник, я decorator .
ЧЕМ ДАЛЬШЕ, ТЕМ ХУЖЕ 4 апреля, великий вторник, полдень
На чрезвычайном совещании у московского генерал-губернатора князя Владимира Андреевича Долгорукого присутствовали: обер-полицеймейстер генерал-майор свиты его императорского величества Юровский; прокурор московской судебной палаты действительный статский советник камергер Козлятников; начальник сыскной полиции статский советник Эйхман; чиновник особых поручений при генерал-губернаторе коллежский советник Фандорин; следователь по важнейшим делам при прокуроре московской судебной палаты надворный советник Ижицын. - Погода-то, погода какова, мерзавка, - такими словами открыл Владимир Андреевич секретное заседание. - Ведь это свинство, господа. Пасмурно, ветер, слякоть, грязь, а хуже всего, что Москва-река больше обычного разлилась. Я ездил в Замоскворечье - кошмар и ужас. На три с половиной сажени вода поднялась! Залило все аж до Пятницкой. Да и на левом берегу непорядок. По Неглинному не проехать. Ох, осрамимся, господа. Опозорится Долгорукой на старости лет! Все присутствующие озабоченно завздыхали, у одного лишь следователя по важнейшим делам на лице отразилось некоторое изумление, и князь, отличавшийся редкостной наблюдательностью, счел возможным пояснить: - Я вижу, вы, молодой человек,... э-э... кажется, Глаголев? Нет, Букин. - Ижицын, ваше высокопревосходительство, - подсказал прокурор, но недостаточно громко - на семьдесят девятом году жизни стал московский вице-король (называли всесильного Владимира Андреевича и так) туговат на ухо. - Извините старика, - добродушно развел руками губернатор. - Так вот, господин Пыжицын, я вижу, вы в неведении... Вероятно, вам и по должности не положено. Но уж раз совещание... Так вот, - длинное, с вислыми каштановыми усами лицо князя обрело торжественность, - на светлую Пасху Христову первопрестольную осчастливит приездом его императорское величество. Прибудут без помпы, без церемоний - поклониться московским святыням. Велено москвичей заранее не извещать, ибо визит замыслен словно бы impromptu. Что, однако же, не снимает с нас ответственности за уровень встречи и общее состояние города. Вот, к примеру, господа, получаю нынче утром послание от высокопреосвященного Иоанникия, митрополита московского. Жалуется владыка, пишет, что в кондитерских магазинах перед Святой Пасхой наблюдается форменное безобразие: витрины и прилавки сплошь уставлены конфетными коробками и бонбоньерками с изображением Тайной Вечери, Крестного Пути, Голгофы и прочего подобного. Это же кощунство, господа! Извольте-ка, милостивый государь, - обратился князь к обер-полицеймейстеру, - сегодня же издать приказ по полиции, чтобы подобные непотребства строжайше пресекались. Коробки уничтожать, содержимое передавать в Воспитательный дом. Пусть сиротки на праздник полакомятся. А лавочников еще и штрафовать, чтоб не подводили меня под монастырь перед высочайшим прибытием! Генерал-губернатор взволнованно поправил чуть съехавший на бок кудреватый паричок, хотел еще что-то сказать, да закашлялся. Неприметная дверца, ведшая во внутренние покои, немедленно отворилась, и оттуда, неслышно переступая полусогнутыми ногами в войлочных ботах, выкатился худущий старик с ослепительно сияющим лысым черепом и преогромными бакенбардами - личный камердинер его сиятельства Фрол Григорьевич Ведищев. Это внезапное явление никого не удивило. Все присутствующие сочли необходимым поприветствовать вошедшего поклоном или хотя бы кивком, ибо Фрол Григорьевич, невзирая на скромное свое положение, почитался в древнем городе особой влиятельной и в некотором смысле даже всемогущей. Ведищев быстренько накапал из склянки в серебряный стаканчик какой-то микстуры, дал князю выпить и столь же стремительно исчез в обратном направлении, так ни на кого и не взглянув. - Шпашибо, Фрол, шпашибо, голубщик, - прошамкал вслед наперснику генерал-губернатор, подвигал подбородком, чтобы челюсти встали на место, и продолжил уже безо всякого пришепетывания. - Так что пусть Эраст Петрович изволит объяснить, чем вызвана срочность настоящего совещания. Вы ведь, душа моя, отлично знаете, у меня нынче каждая минута на счету. Ну, что там у вас стряслось? Вы позаботились о том, чтобы слухи об этой пакости с расчленением не распространились среди обывателей? Этого только не хватало накануне высочайшего приезда... Эраст Петрович встал, и взоры высших блюстителей московского правопорядка обратились на бледное, решительное лицо коллежского советника. - Меры по сохранению т-тайны приняты, ваше сиятельство, - стал докладывать Фандорин. - Все, кто был причастен к осмотру места преступления, предупреждены об ответственности, с них взята роспись в неразглашении. Обнаруживший тело дворник как лицо склонное к неумеренному питью и за себя не ручающееся временно помещен в особую к-камеру Жандармского управления. - Хорошо, - одобрил губернатор. - Так что ж тогда за надобность в совещании? Зачем вы просили собрать начальников следственного и полицейского ведомств? Решили бы все вдвоем с Пыжицыным. Эраст Петрович невольно взглянул на следователя, которому удивительно шла изобретенная князем фамилия, однако в настоящую минуту коллежскому советнику было не до веселья. - Ваше высокопревосходительство, я не п-просил вызвать господина начальника сыскной полиции. Дело настолько тревожное, что его следует отнести к разряду преступлений государственной важности, и заниматься им помимо прокуратуры должен оперативный отдел жандармерии под личным контролем господина обер-полицмейстера. Сыскную же полицию я не подключал бы вовсе, там слишком много случайных людей. Это раз. И Фандорин сделал многозначительную паузу. Статский советник Эйхман встрепенулся было протестовать, но князь жестом велел ему молчать. - Выходит, зря я вас обеспокоил, голубчик, - ласково сказал Долгорукой. - Вы уж идите и прижмите там своих карманников и фармазонщиков, чтоб в светлое Воскресенье разговлялись у себя на Хитровке и упаси Боже носа оттуда не казали. Очень я на вас, Петр Рейнгардович, надеюсь. Эйхман встал, молча поклонился, улыбнулся одними губами Эрасту Петровичу и вышел. Коллежский советник вздохнул, отлично понимая, что отныне приобрел в начальнике московского сыска вечного врага, но дело и вправду было страшное, лишнего риска не терпящее. - Знаю я вас, - сказал губернатор, с беспокойством глядя на своего доверенного помощника. - Если сказали "раз", значит, будет и "два". Говорите же, не томите. - Мне очень жаль, Владимир Андреевич, но визит государя придется отменить, - произнес Фандорин весьма тихо, однако на сей раз князь отлично расслышал. - Как "отменить"? - ахнул он. Прочие присутствующие встретили возмутительное заявление вконец зарвавшегося чиновника более бурно. - Да вы с ума сошли! - вскричал обер-полицеймейстер Юровский. - Это неслыханно! - проблеял прокурор. А следователь по важнейшим делам сказать вслух ничего не осмелился, ибо был для такой вольности недостаточного звания, но зато поджал пухлогубый рот, как бы возмущаясь безумной фандоринской выходкой. - Как отменить? - упавшим голосом повторил Долгорукой. Дверца, ведущая во внутренние покои, приоткрылась, и из-за створки до половины высунулась физиономия камердинера. Губернатор с чрезвычайным волнением заговорил, торопясь и оттого глотая слоги и целые слова: - Эраспетрович, не первый год... Вы слов на ветер... Но отменить высочайший? Ведь это скандал неслыханный! Вы же знаете, сколько я добивался... Это же для меня, для всех нас... Фандорин нахмурил высокий чистый лоб. Ему было отлично известно, как долго и изворотливо интриговал Владимир Андреевич, добиваясь высочайшего посещения. А какие козни строила враждебная петербургская "камарилья", уже двадцать лет пытающаяся согнать старого хитреца с завидного места! Пасхальный impromptu его величества был для князя триумфом, верным свидетельством несокрушимости его положения. На следующей неделе у его сиятельства большущий юбилей - шестьдесят лет службы в офицерских чинах. По такому случаю можно и на Андрея Первозванного надеяться. И вдруг взять и самому просить об отмене! - Все п-понимаю, ваше сиятельство, но если не отменить, будет еще хуже. Это расчленение не последнее. - Лицо коллежского советника с каждым словом делалось все мрачней. - Боюсь, что в Москву перебрался Джек Потрошитель. И опять, как несколькими минутами ранее, заявление Эраста Петровича заставило присутствующих заговорить хором. - Как это не последнее? - возмутился генерал-губернатор. Обер-полицейместер и прокурор почти в один голос переспросили: - Джек Потрошитель? А Ижицын, осмелев, фыркнул: - Бред! - Какой такой потрошитель? - проскрипел из-за своей дверки Фрол Григорьевич Ведищев, когда естественным манером образовалась пауза. - Да-да, что еще за Джек такой! - Его сиятельство воззрился на подчиненных с явным неудовольствием. - Все знают, один я не посвящен. И вечно у вас так! - Это, ваше сиятельство, известный английский душегуб, который режет в Лондоне гулящих девок, - пояснил важнейший следователь. - Если позволите, Владимир Андреевич, я расскажу п-подробно. Эраст Петрович достал из кармана блокнот, перелистнул несколько страничек. Князь приложил к уху ладонь, Ведищев нацепил очки с толстыми стеклами, а Ижицын иронически улыбнулся. - Как помнит ваше сиятельство, в минувшем году я провел несколько месяцев в Англии, в связи с известным вам д-делом о пропавшей переписке Екатерины Великой. Вы, Владимир Андреевич, еще выражали неудовольствие моей затянувшейся отлучкой. Я задержался в Лондоне сверх необходимого, ибо внимательно следил за тем, как местная полиция пытается разыскать чудовищного убийцу, который в течение восьми месяцев, с апреля по декабрь минувшего года, совершил в Ист-Энде восемь зверских убийств. Убийца держался пренагло. Писал полиции записки, в которых именовал себя Jack the Ripper, то есть "Джек Потрошитель", а один раз даже прислал комиссару, ведшему расследование, половину почки, что была вырезана у жертвы. - Вырезана? Но зачем? - удивился князь. - Злодеяния Потрошителя п-произвели на публику столь тягостное впечатление не из-за самого факта убийств. В таком большом и неблагополучном городе как Лондон преступлений, в том числе и с кровопролитием, разумеется, хватает. Но манера, с которой Потрошитель расправлялся со своими жертвами, была поистине монструозна. Обычно он перерезал бедным женщинам горло, а после потрошил их, как куропаток, и раскладывал вынутые внутренности наподобие кошмарного натюрморта. - Царица небесная! - охнул Ведищев и перекрестился. Губернатор с чувством произнес: - Что за мерзость вы рассказываете. И что же, так негодяя и не сыскали? - Нет, но с декабря характерные убийства прекратились. Полиция пришла к выводу, что преступник либо покончил с собой, либо... покинул пределы Англии. - И делать ему нечего кроме как отправляться к нам в Москву, скептически покачал головой обер-полицеймейстер . - А ежели и так, то головореза-англичанина выследить и выловить - пара пустяков. - С чего вы взяли, что он англичанин? - обернулся к генералу Фандорин. - Все убийства совершены в лондонских трущобах, где проживает множество выходцев с европейского к-континента, в том числе и русских. Кстати говоря, английская полиция подозревала в первую очередь иммигрантов-медиков - Отчего ж непременно медиков? - поинтересовался Ижицын. - А оттого, что изъятие внутренних органов у жертв всякий раз п-производилось весьма искусно, с отличным знанием анатомии и к тому же, вероятнее всего, хирургическим скальпелем.
1 2 3 4