– И самой большой моей заботой была бы заготовка ковлиевого варенья по осени и подрезка претутковника… – И оба рассмеялись, представив эту нелепую картину…
Грон выехал из ворот, когда верхушки самых высоких пиков только-только окрасились розовым. На этот раз его эскорт был почти в два раза больше, чем обычно. Хмурая Бука шла плавной иноходью, похрустывая инеем, за ночь покрывшим землю тонким ажурным кружевом. Через два часа, когда уже совсем рассвело, они подъехали к первой башне гелиографа. Телеграфист в полной форме торчал навытяжку у двери, встречая своего Командора. Грон остановил лошадь:
– Как дела, сержант?
Седой как лунь телеграфист расплылся в счастливой улыбке. Ну как же, его помнит сам Командор. Хотя, если честно, это было не совсем так. Просто Грон знал, что большинство телеграфистов – ветераны Корпуса. Он сам поощрял такую практику.
– Все отлично, мой Командор! Техника в исправности, последнее сообщение передал час назад. Сменщик уехал в крепость за провиантом.
Грон кивнул:
– Спасибо за службу, старина. – Грон тронул лошадь.
Он знал, что вот такая короткая остановка, пара как бы случайно брошенных слов рождают и поддерживают легенду о Великом Гроне, знающем и помнящем всех и вся и никогда не делающем ошибок. И хотя лично ему это было не очень-то и нужно, армия, безгранично верящая в своего полководца, становится намного сильнее, часто превращая его ошибки в гениальные находки. Как, скажем, произошло в битве у Совиных Ворот, когда он счел, что им не прорваться через практически непреодолимый заслон горгосцев и их единственный шанс – это, оставив заградительный отряд и бросив лошадей, попытаться уйти через ледники. А Корпус, тогда еще называвшийся Дивизией, просто разметал заслон, порвав на холодец втрое превосходящие силы, которые к тому же занимали подготовленные для обороны укрепления…
К исходу луны они добрались до Роула. На ферме все было нормально. После смерти Врена всем здесь заправлял Сторм, сам уже совершенно седой и слегка сгорбившийся. Впрочем, основные заботы лежали на его детях и внуках, каковых насчитывалось уже добрых два десятка. Но Сторм, которому принадлежала треть фермы, был достаточно обеспечен, чтобы дать каждому из них достойное образование, а троим, делавшим в гимнасиуме большие успехи, оплатить учебу в Университете. Так что на самой ферме жило не более десятка потомков Сторма, притом некоторые из них уже имели и собственные семьи.
Вечером Грон со Стормом сидели на лавочке и смотрели на звездное небо.
– …жизнь стала другой, – тяжело вздыхая, говорил Сторм. – Люди мотаются по свету, как перья. Я помню, когда отец после смерти матери ушел с нами из деревни на плато, все считали его не совсем в себе. А теперь двое моих сыновей живут в Эллоре, дочь замужем за торговцем из Саора, а трое внуков обучились в Роуле и теперь служат обучителями в Корпусных школах в Хемте, Атланторе и на Тамарисе. И никто не считает это чем-то необычным.
Грон кивнул:
– Ты прав, Сторм, сегодня все меняется намного быстрее, чем раньше. И я сам не знаю, хорошо это или плохо. Люди стали жить богаче, многие беды ушли, но им на смену пришли другие. И так будет всегда, даже когда человек научится летать как птица или плавать как рыба.
Сторм немного помолчал, потом повернулся к Грону:
– А тогда зачем все это?
Грон несколько мгновений молча смотрел перед собой невидящим взглядом, вздохнул так же тяжко, как и Сторм, и ответил:
– У нас не было другого выхода.
– Но почему все это продолжается? Творец мертв, Орден уничтожен, Горгос повержен, а ты снова мучаешь наш мир новым знанием. Зачем? Неужели нельзя остановиться?
Грон усмехнулся:
– Даже если бы все это было правдой, мы все равно не смогли бы остановиться. Человек живет ради будущего, своего, детей, внуков. И он всегда будет стараться обезопасить это будущее. Но каждый раз, когда ему будет казаться, что еще чуть-чуть, еще один рывок, и можно успокоиться, отныне он самый сильный и самый умный, и больше можно не напрягаться, тут же откуда ни возьмись вылезает новая угроза. Если не Творец с его Катаклизмом, значит, неведомый народ со страшным оружием, пришедший из-за океана, или несколько уродов с праведным гневом в глазах, готовые разнести на куски и себя, и еще кучу народу вокруг, а то и огромная гора, рухнувшая с неба. Так что мы обречены всегда быть наготове и платить своими жизнями и жизнями наших детей за то, чтобы оно всегда существовало, это будущее. А знания как-никак дают возможность платить… несколько меньше. Разменивать не один на одного, а, скажем, одного к трем или к десяти. Так что я просто даю своим… нашим потомкам шанс немного вырваться вперед, обогнать ту, неведомую угрозу. – Грон горько усмехнулся. – Причем еще не факт, что они сумеют им воспользоваться, успеют научиться тому, как отвратить угрозу. Но тут уж от меня ничего не зависит.
Сторм несколько минут размышлял над тем, что услышал, затем осторожно поинтересовался:
– А почему ты сказал – ЕСЛИ БЫ это было правдой? Разве это не правда?
Грон вздохнул:
– И да, и нет. Остров действительно уничтожен, и Горгос тоже повержен, но… Орден жив. И как обстоит дело с Творцом, я тоже не знаю. Вполне возможно, что остатки Ордена сумеют как-то помочь ему возродиться. Патрульные униремы, которые Гамгор регулярно отсылает к остаткам Острова, уже несколько раз встречали там следы пребывания людей. Причем это явно не какие-нибудь глупые паломники. Эти люди изо всех сил стараются скрыть следы своего пребывания на Острове. И если бы в составе команд были следопыты похуже, то, вполне возможно, им это и удалось бы. – Грон замолчал и, прищурившись, посмотрел на Сторма. – А ты и сам изменился, Сторм. Раньше тебя не очень-то волновали такие вопросы.
Старик вздохнул:
– Понимаешь, тут многие знают, что когда ты возвращаешься с севера, то всегда заглядываешь на свою старую ферму. И этой зимой ко мне кое-кто приходил, просили дать знать, когда ты объявишься. Вели разные разговоры… Я, конечно, сразу же послал своего младшенького в Роул, к одному из твоих лейтенантов, но он что-то долгонько собирался. Они приходили ко мне трижды, прежде чем он взял их в оборот. Причем приходило ко мне двое, а лейтенант нагреб аж дюжину. Говорят, у них были арбалеты с отравленными стрелами. И зачем? Всем же известно, что яды на тебя не действуют.
Грон понимающе кивнул и усмехнулся:
– Ясно, значит, ты людей тех отправил куда надо, а сомнения остались?
Сторм неловко поежился:
– Да уж… очень они складно говорили. Оба умолкли. Молчание нарушил Грон.
– А знаешь, вполне возможно, что правы именно они, а не я, или истина лежит где-то посредине, – задумчиво сказал он. – Я ведь тоже привношу в этот мир не все знание, которое мог бы. Но… вся моя жизнь научила меня, что, если ты вляпался в какое-нибудь дерьмо, мучиться сомнениями – последнее дело. Иди вперед и делай то, что считаешь должным, а уж там как получится… – Он замолчал, бросил последний взгляд на купол неба и поднялся.
– Ладно, пошли спать, а то, чует мое сердце, скоро наступят такие времена, когда я начну жалеть о каждой минуте, которую мог бы отдать сну, но не сделал этого.
4
– …и это рыбье дерьмо все, что ты сумел насобирать?
Худой чернявый нищий с лицом, изуродованным ударом обсиданового ножа, зло уставился на Кремня. Сержант спокойно выдержал злобный взгляд и, изобразив подобие насмешливой улыбки, смиренно ответил:
– Да, старшой. Чернявый зло взрыкнул:
– И зачем Убогно навязал мне на шею это убожество? Да у меня любой пацан или старуха собирают за день в три раза больше, чем ты.
И на этот раз голос сержанта был тих и смиренен:
– Я знаю, старшой.
Чернявый раздраженно сморщился, но, как видно, предупреждение, которое Кремень сделал чернявому две луны назад, все еще сохраняло свою убедительность, потому что нищий только дохнул сквозь злобно стиснутые зубы и кивком головы отпустил сержанта. Кремень все так же смиренно поклонился и отошел к дальней галерее, где располагался его десяток. В принципе он мог бы и ничего не приносить, поскольку это был последний день их пребывания в этой крысиной норе.
Они прибыли на «ночной двор» Эллора почти две луны назад. Сначала их всех собрали в Одиннадцатом форте, о котором уже давно ходили всякие странные слухи. Кто говорил, что в нем хранится золото Корпуса и поэтому внутри этого форта устроен специальный лабиринт с жуткими тварями, которых приручил сам Грон, когда ходил внутрь Проклятого острова. Другие рассказывали, что его строители были умерщвлены сразу после завершения работ по страшному степному обряду безногим рабом, бывшим тасожским колдуном из рода Черной змеи, а их изуродованные останки замуровали в стены. Но сам Кремень больше склонялся к версии, что этот форт облюбовали «ночные кошки». Отсюда и вся эта чертовщина с пугающими нечеловеческими воплями и воем, ночными шабашами и иной необъяснимой дребеденью, что регулярно творилась рядом с Одиннадцатым фортом. За время службы он три раза ходил в конвое, сопровождавшем обозы, которые следовали в Одиннадцатый форт. И все три раза конвой доводил обоз до широкой поляны, где повозки с таинственным грузом, плотно укрытые грубым некрашеным полотном, окружали молчаливые фигуры, затянутые в черные и синие комбинезоны «ночных кошек», и на этом работа конвоя считалась законченной. Так что дорога до форта была ему знакома. И когда повозка, которой управлял весело балагурящий и горланящий песни Булыжник, свернула с Восточной рокады на узкую, неприметную дорогу, которая, несмотря на свою крайне скромную ширину, была идеально отсыпана щебнем и лёссо-земляной подушкой, поверх каковой была высеяна тщательно отсортированная травяная смесь, Кремень сразу понял, куда они едут.
В форт прибыли перед самым закатом. Когда повозка со слегка поутихшим Булыжником на облучке миновала знакомую поляну, Кремень влез на козлы и уселся рядом с возницей. Джуг, дремавший в соломе, вскинул морду, но, увидев, что хозяин просто переменил дислокацию, вновь опустил морду на лапы и смежил веки. Такая мелочь, как птичий гомон, боевого пса совершенно не интересовала. Булыжник бросил на присоединившегося к нему Кремня понимающе-насмешливый взгляд:
– Интересуешься? Кремень молча кивнул.
– Командоровых тварей опасаешься?
Кремень скорчил рожу, по которой сразу можно было установить направление, в котором он видал этих тварей, и еще пуще завертел головой, с любопытством оглядываясь. Вокруг все казалось совершенно мирным. То есть окружающий лес спокойным назвать было нельзя. По обеим сторонам дороги вовсю трещала, верещала и заливалась разнообразная пернатая сволочь, в глубине сумрачных лесных прогалин то и дело мелькали рыжие беличьи тела, а где-то впереди с громким треском продирался через бурелом кабан. Внезапно до Кремня дошло, что живности вокруг как-то многовато. Уж какой глухой ни выглядела эта дорога, все же не так далеко, в паре лиг впереди стоял гарнизон числом не менее нескольких сот рыл. И можно было дать голову на отсечение, что эти рыла активно шляются по этому лесу. А значит, все это лесное зверье и пернатые суматошники, по идее, давно должны были выбрать себе для проживания местечко поспокойнее, а их тут было едва ли не больше, чем в самой глухой чащобе. Он озадаченно нахмурился, пытаясь понять, в чем тут секрет. Булыжник некоторое время с усмешкой наблюдал за его потугами, потом спросил:
– Удивляешься, откуда здесь столько птиц?
Кремень неопределенно пожал плечами. Булыжник натянул вожжи, остановил повозку и, соскочив на землю, подошел к ближайшему дереву.
– Вот, смотри. – Он откинул большую ветку и, поманив к себе Кремня, указал куда-то наверх.
Кремень задрал голову и удивленно присвистнул. Вверху, на высоте трех или четырех человеческих ростов, к стволу была примотана конструкция, в которой он с некоторым трудом опознал обыкновенную птичью кормушку.
– И зачем это? Летом в лесу птицам и так еды от пуза.
– Эта кормушка не столько для кормежки, сколько для того, чтобы привязать птиц к нужному месту. Птицы – отличные сторожа и достаточно сообразительны, чтобы отличать тех, кто насыпает им корм, от всех остальных. Как ты наглядно убедился на нашем примере, секреты охранения могут не только услышать, что по дороге или, скажем, через лес следуют какие-то чужаки, но и, используя птичий гомон, издали отслеживать скорость и направление перемещения.
Кремень усмехнулся:
– Хитро придумали. Да тут часовому можно спать в секрете. Такой шум мертвого подымет.
Булыжник усмехнулся в ответ:
– Все не так просто, старина. В линиях птичьей охраны есть довольно большие промежутки. Иногда ведь надо кое-кого, наоборот, провести в форт так, чтобы ни одна живая душа не Догадалась, что кто-то прошел. Так что большинство секретов перекрывает именно те тропы, а охрана вдоль дороги выставляется в основном в случае резкого осложнения обстановки. Кремень кивнул, пару минут подумал и осторожно спросил:
– А почему ты все это мне рассказываешь? Булыжник беззаботно пожал плечами:
– А что?
– Мне казалось, что все это тайны Корпуса. Булыжник усмехнулся:
– Да, ты прав, вот только это те тайны Корпуса, которые отныне придется беречь и тебе тоже. И это еще не самые большие из тайн, которые тебе предстоит беречь.
Об этом Кремень уже и сам догадался. Поэтому он с непроницаемым лицом перебрался обратно на повозку и, завалившись на спину, уставился в темнеющее небо, спрашивая себя: а стоило ли ему вляпываться во все это дерьмо? Впрочем, сейчас вопрос был уже чисто риторическим. Кремень был уверен, что если бы даже он сейчас соскочил с повозки и попытался дернуть в лес, то не успел бы сделать и десятка шагов, как у него между лопаток выросло бы новое украшение в виде черенка арбалетного болта. Джуг повернул морду, лизнул хозяина в ухо и снова отвернулся. В этот момент дорога сделала поворот, и повозка выкатилась из леса на вырубку, в дальнем конце которой возвышалась укрытая вытянувшимися предзакатными тенями мрачная громада Одиннадцатого форта.
1 2 3 4 5 6 7