Попомните мои слова, грядет страшное время. – Мужчина в пенсне, с благообразной бородкой, окаймлявшей снизу его скорбно сморщенное лицо, с выражением которого так не вязался яркий румянец его щек, сокрушенно покачивая головой, обвел взглядом своих собеседников.
Один из них, крупный мужчина в добротном шерстяном костюме, обремененный объемистым брюшком, открыл было рот, чтобы ответить, но подавился. Наконец ему удалось все же судорожным глотком протолкнуть соленый грибочек в свое солидное нутро, и он, бодро вскинувшись, повернулся к собеседнику:
– Чепуха, сударь, совершеннейшая чепуха! Мы, осенисты, предупреждали его величество, что столь явное небрежение правами граждан, дарованными им самим в его благословенном осеннем манифесте, небрежение, демонстрируемое людьми, которых он облек своим доверием, пренепременно пагубно отразится на нем самом. И, как видите, мы были правы. Но сейчас все позади. – Он сделал паузу, чтобы приложиться к рюмке и закусить розовой пластиночкой соленого сальца, потом деликатно рыгнул, заслонив рот ладонью, и продолжил уже более благодушно: – Конечно, некоторые эксцессы неизбежны, но, как только князь Эйген получит портфель премьера, он быстро сумеет все привести в порядок. Вот помяните мои слова.
Другой собеседник, высокий худой мужчина с наголо бритым черепом и черными, вытянутыми в нитку усами, одетый в длинный черный сюртук, иронично скривился, раздраженно сорвал с шеи салфетку, нервным движением вытер губы и, скомкав, бросил ее на стол.
– Наивный бред! – Его голос был, под стать наружности, хрипловато-скрипуч. – Осенисты – это толпа благодушных мечтателей, а ваш князь Эйген – крикун и суматошник. Я скорее поверю в то, что можно убедить суверена денонсировать свое отречение, чем в то, что осенисты смогут сделать что-нибудь путное с этой страной.
Упитанного мужчину, казалось, столь явная грубость ничуть не обидела.
– Зря вы так категоричны, барон.
Он неодобрительно покачал головой и попытался сделать недовольное лицо, что, впрочем, ему совершенно не удалось. Поэтому он оставил эти попытки и, потянувшись через стол к большому блюду, подцепил вилкой колечко еще горячей чесночной колбаски, покрытое хрустящей золотистой корочкой, поднес его к глазам и несколько мгновений придирчиво разглядывал, потом со вздохом отправил в рот. Прожевав, он опять отпил наливочки из рюмки и повернулся к барону:
– Так вот, как я уже говорил, вы слишком категоричны. Наша партия объединяет людей, которые составляют гордость нашей империи. Ставкин, Осензей, граф Колнемчин, ваш земляк маркграф Заксензих… и к тому же – кто еще может принять на себя ответственность за судьбы империи после отречения суверена? Конституционалисты? Монархисты? Или, – он хохотнул, – Черная тысяча? Вот это уж, милостивый государь, действительно бред.
Барон набычился:
– Отнюдь. Пусть в Черной тысяче нет громких имен, но мы многочисленны и сплоченны. У нас широкая поддержка в низах…
Его оппонент благодушно рассмеялся:
– Ну что вы, батенька. Какая поддержка? Несколько десятков лавочников, приказчики да мелкие торговцы.
Барон побагровел, но третий собеседник вовремя заметил, что дело неладно, и торопливо замахал руками:
– Господа, господа, ну будет, будет. Мы же с вами культурные люди. Еще не хватало, чтобы мы разругались, как граф Сомскин и Крайненгоф на вечере у князя Элбрана третьего дня. Право, суверен поступил очень опрометчиво, согласившись подписать отречение. Положительно все помешались на политике. Барон Койроф, так тот вообще, верите ли, велел от своего дома натянуть через всю улицу плакат: «Да здравствует Конституционное собрание!», а когда хозяин доходного дома, что напротив, не позволил крепить скобу к стене, так барон тотчас выкупил у него дом и, говорят, Господи прости, за сорок тыщ, – тут говоривший сморщился и покачал головой, – а дом-то, дом – гниль одна, потолки бревнами подперты. Лет сорок уж как ремонта не было. Тьфу, а не дом, пятнадцать тыщ красная цена.
Бритый усмехнулся:
– Да ладно вам, милейший господин Максин. Для барона дело ведь не в доме, плакат-то он уж наверное повесил?
– Конечно, тотчас. Еще чернила на договоре не просохли.
– Вот видите. Хотел барон – и сделал, как хотел. А на это никаких денег не жалко.
Упитанный согласно кивнул и потянулся к блюду с пирогами, стоящему под его левой рукой.
– Полностью с вами согласен, господин барон. Хотя я бы был снисходителен к нашему милейшему хозяину. Я думаю, что подобное расточительство лишило бы душевного спокойствия любого банкира. – Он замолчал, отдавая должное пышному пирогу с грибами, и круто сменил разговор, благодушно улыбаясь хозяину: – А кухарка у вас отменная, уважаемый, все мечтаю переманить, да никак не решусь. А ну как не согласится, а вы обидитесь, от дома откажете. Как мне тогда? – И он утробно расхохотался.
Его смех был столь заразителен, что спустя несколько мгновений к нему присоединились и остальные.
Когда все немного успокоились, барон покачал головой:
– Да-а-а, прошу простить, профессор, но я больше не знаю ни одного человека, способного столь изящно перейти от разговора о судьбах бывшей империи к… – тут он не выдержал и снова хмыкнул, – к собственным гастрономическим пристрастиям. Профессор кивнул:
– Ну и что? Жизнь, батенька, слишком коротка, чтобы растрачивать ее на этакие глобальные вещи. Надобно уметь радоваться и малому. Кстати, – он повернулся к хозяину дома, – я слышал, днями возвращаются ваши домашние? И что вы предполагаете насчет старшенькой?
Хозяин на мгновение задумался, тщательно прожевывая кусочек белорыбицы, который отправил в рот как раз перед самым вопросом, и, запив его глотком белого вина, пожал плечами:
– Не знаю, не знаю. Она у меня девица несколько экзальтированная, ну, вы же знаете современную молодежь, а посему вполне вероятно, что ее эксцентричный порыв уже прошел, но… Нет, ничего не могу придумать.
Барон скривил губы в саркастической улыбке, но от комментариев воздержался, а профессор, наоборот, открыл рот, чтобы что-то сказать, однако в этот момент раздался нервный стук в дверь. Все трое невольно повернули головы на звук. Хозяин недоуменно вскинул брови:
– Да-да?
Дверь со скрипом распахнулась, и на пороге вырос пожилой слуга с роскошными седоватыми бакенбардами. Он был явно взволнован:
– Прошу прощения, барин, там… это, Прол. – Слуга осекся и смущенно отвел глаза, застыдившись, что вот так, без зову, ввалился к трем важным господам и испортил им обед.
Хозяин сердито насупился:
– Так что случилось, Агафин, говори толком.
– Так Прол с утра поехал в деревню. Ну, за припасом к завтрему. Да и задержался чуток. У деверя. А как срок пришел обратно ехать, он и решил, чтоб побыстрее, аккурат через Волчью балку. С ночи-то подморозило, вот он и думал, что проскочит. – Слуга перевел дух и, собравшись с мыслями, продолжил рассказ: – Едет это он, значит, едет, а тут сверху чтой-то как шибанет, как ухнет. Его с телеги как ветром сдуло. А наверху-то треск, а наверху-то шум. А Пролу и деться некуда, кроме как под телегу. Вот он и сидит, Господа поминает и святым кругом себя осеняет.
Хозяин поморщился:
– Полно, Агафин, давай покороче. Слуга покраснел.
– Как угодно, барин. Так вот, когда Прол из-под телеги-то вылез, глядь – трое голых мужиков на косогоре.
– Голых? – удивился упитанный.
– Как есть голых.
Сидящие за столом недоуменно переглянулись. Барон подался вперед:
– Значит, сначала шум и гром, а потом откуда ни возьмись трое голых мужиков, так?
– Как есть истинная правда, барин, – закивал слуга. Барон с сомнением покачал головой:
– М-м-м, ну и что они говорят?
– Так без памяти все, – пояснил слуга, – Прол их было потряс, да где там. Вот он их на телегу и сюда. Двое-то, говорит, ничего, а с третьим намаялся. Здоров дюже.
– Интересно, интересно, – упитанный засуетился и начал вылезать из-за стола, – если позволите, я их осмотрю. Чрезвычайно любопытно.
Хозяин тоже поднялся со своего места.
– Буду весьма благодарен, профессор. И все трое, оставив накрытый стол, торопливо двинулись вслед за слугой вон из комнаты.
Трое мужчин, привезенных Пролом, были уже выгружены из телеги и уложены в людской на сено. Когда господа спустились в людскую, конюх как раз заботливо укрывал их лоскутным одеялом и старыми попонами. Вокруг толпилась прислуга и дворовые, суетливо расступившиеся, когда Агафин влепил ближнему пареньку затрещину и зычно выкрикнул:
– Брысь отседова, барину дорогу заслонили. Упитанный профессор тут же выскочил вперед и подбежал к стоящему рядом с импровизированным ложем табурету, на ходу доставая часы из жилетного кармана.
– Нуте-с, нуте-с, – бормотал он, захватив запястье крайнего пухлыми, но, по всему было видно, умелыми пальцами. Посчитав пульс первого, он перешел ко второму, а когда взял руку третьего, его брови удивленно вскинулись: – Посмотрите, господа, каков богатырь. И пульс не нащупаешь, руки не хватает. – Он поерзал пальцами, приспосабливаясь, потом положил руку на лоб, сделал еще несколько манипуляций и оттянул веко. Потом повернулся к остальным: – Что ж, похоже, эти господа абсолютно здоровы. Вы только посмотрите, какие здоровые зубы. А кожа… будто только из табесской бани с благовониями. – Он весело хохотнул, но тут же принял серьезный вид. – Однако я диагностирую у них шок. Да-да, глубокий, я бы даже сказал, чрезвычайно глубокий шок, – он задумчиво покачал головой, – чрезвычайно интересно. С чем-то подобным я встречался только полтора года назад. Помните ту известную катастрофу на ипподроме, ну, когда погиб популярный авиатор… – Тут профессор осекся, и в следующее мгновение его лицо озарилось довольной улыбкой: – Ну конечно, господа, – он вскочил и забегал, размахивая руками, – эти господа, несомненно, авиаторы! Видимо, их аэроплан потерпел крушение, отсюда и весь тот шум, гром и все остальное. Да-да, так оно и есть.
Барон криво усмехнулся:
– Но позвольте спросить, почему они голые?
– Голые? – Профессор недоуменно уставился на лежащих. – Э-э-э… не знаю. Возможно… – Он замолчал, не зная что ответить.
На помощь пришел хозяин дома:
– Полноте, барон, вполне вероятно, что они по каким-то причинам сняли одежду. Может быть, у них на аэроплане начался пожар, а их одежда оказалась запачкана газолином. Ну что мы будем гадать. Подождем, когда они очнутся, и спросим их самих. – Он повернулся к профессору: – Кстати, а не скажете ли, как долго у них будет длиться этот ваш шок?
Профессор развел пухлыми ручками:
– Не знаю, батенька, шок – это дело такое. Может пройти за час, а иногда пациент пребывает в нем и неделями. Тут уж как бог положит. – Он повернулся к лежащим. – Одно могу сказать. Похоже, что в вашем случае одним часом не обойтись.
Хозяин дома кивнул и повернул голову в сторону двери, возле которой по-прежнему толпились дворовые:
– Агафин, распорядись, чтобы этих господ немедля перенесли наверх в гостевую. И пошли кого-нибудь, чтобы непременно были рядом.
Профессор согласно кивнул:
– Я с утра телефонирую своему приятелю Неклюди, он приват-доцент кафедры психиатрии Медицинской академии, так что это ему наверное ближе, чем мне, костоправу. – Он привычно хохотнул. – Я думаю, он сумеет выхлопотать койки в болезном доме при академии. Так что, возможно, завтра к вечеру эти господа вас больше обременять не будут.
Хозяин помотал головой:
– Да ни в коем случае, профессор. Не беспокойтесь. Дом у меня большой, место найдем, да и присмотреть за ними есть кому. У меня дочь кухарки работает сестрой милосердия в доме призрения инвалидов, а нынче как раз в отпуске. Вот ее к ним и приставим.
– Ну и славно, – обрадовался профессор, – а то, сказать по правде, болезный дом при академии битком забит. Прямо госпиталь какой-то. Слава богу, хоть на фронте последнее время затишье, а то уж столько народу покалечено, а все везут и везут. – Он сокрушенно вздохнул, но тут же вскинул голову и, растянув губы в привычной улыбке, повернулся к хозяину дома: – Кстати, батенька, а ведь мы еще не закончили. Я, признаться, всю неделю мечтал о ваших изумительных ватрушках с вареньем, а мы их еще и не попробовали. Не вернуться ли нам в столовую?
Барон усмехнулся:
– По-моему, профессор, вы и на смертном одре попросите принести себе бутерброд с ветчиной.
– А как же, батенька, а как же, – закивал профессор, – за дамами не бегаю-с, возраст, возлияниями балуюсь в меру, новомодными штучками типа авто и паровых катеров не увлекаюсь, чем еще сердце порадовать?
В столовой разговор, как и можно было ожидать, завертелся вокруг неожиданных гостей. Барон был настроен скептически:
– А я вам говорю – пьяное мужичье. Последнее в кабаке пропили и по пьяни в лесу и заплутали… Профессор, похохатывая, возразил:
– Нет, батенька, если наш мужик и пьет, так только до исподнего. В этаком виде из кабака не выйдешь. Да и ручки у них не те, нет-с, я вам скажу, не мужицкие это пальчики. У первых двух вроде как наши с вами, а у третьего, ну того, самого здорового, так вообще интересно. – Профессор вытянул над столом пухлую руку и, указывая пальцами другой, пояснил: – Вот тут, на костяшках, а также тут и тут – нашлепки, вроде как мозоли или пятки, будто сей господин на руках ходил или отчаянно колотил по чему-то твердому. Очень, я скажу вам, странная аномалия. – Он покачал головой и протянул руку к следующей ватрушке. – Очень бы мне было интересно с этим господином побеседовать.

* * *

На следующий день профессор прикатил в усадьбу ближе к вечеру. Когда пролетка остановилась у высокого крыльца, профессор разглядел хромированную решетку радиатора авто, хищно высунувшуюся из-за дальнего угла дома, и, по обыкновению хохотнув, повернулся к своему спутнику:
– О, барон уже здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9