Сверкнув ослепительной, белозубой улыбкой, парень нетерпеливым движением разорвал бечёвку и, перевернув мешок, приподнял его за углы. Из брезентового, густо пропитанного мазутом, чёрного мешка, в каких паровозные бригады возят инструмент, что похуже, сверкающим потоком хлынули на письменный стол драгоценности: кулоны, браслеты, серьги, массивные портсигары, кольца, бриллиантовые колье, старинные золотые табакерки, украшенные финифтью и каменьями, перстни. Все это, рассыпавшись по зеленому сукну, загромоздило канцелярский стол. Молодой железнодорожник ещё раз дёрнул за концы мешка:
– Все! Пиши, папаша, расписку, что принял семнадцать килограммов золота и прочей драгоценной ерунды.
– И, будьте добры, поскорее, пожалуйста, – прижав пухлую старческую руку к борту кителя, попросил старший; и по манере надевать картуз, и по седой щёточке аккуратно подстриженных усов, и даже по пёстрому носовому платку, который он то и дело прикладывал ко лбу, в нем угадывался главный кондуктор. – Очень прошу, граждане, поскорее!
Митрофан Ильич и машинистка, поражённые, стояли у стола, молча глядя на груду сокровищ, остро сверкающую разноцветными огнями: он – со страхом, она – с детским любопытством.
– Откуда это у вас? – шопотом спросила девушка.
Ей никто не ответил.
– Пиши, папаша: принял семнадцать килограммов ценностей в разных штуковинах от главного кондуктора эшелона номер ноль один восемьсот десять Иннокентьева Егора Фёдоровича и от помощника машиниста Чёрного Мирко Осиповича. И всё.
Митрофан Ильич продолжал стоять в молчаливой растерянности.
– Я не имею права принять эти ценности, – наконец проговорил он. – Отделение эвакуировано, счета закрыты.
– А для чего же тебя здесь оставили? – вспылил молодой. – Для красы? Да тебя за саботаж в военное время… – Смуглый парень угрожающе наклонился через стол к кассиру, коричневатые белки его глаз угрожающе сверкали. – Весы есть?
Уж одно то, что мешок с драгоценностями находился в здании советского банка, а у стола стоял человек, всю жизнь имевший дело с огромными денежными суммами, золотом и «прочей ерундой», казалось молодому железнодорожнику достаточной гарантией сохранности этих богатств.
– Вешай и пиши расписку! – напирал он на Митрофана Ильича.
– Да спусти ты пары, сумасшедший! – остановил его пожилой. – Уж пожалуйста, примите ценности. Нельзя нам это у себя оставить, в банк сдать велено.
– Да поймите вы: не могу я, не могу… – начал сердиться старый кассир, но вдруг обрадовано воскликнул: – Ладно, приму! А вы нас с ней возьмите в свой эшелон. Приедем в тыл, вместе все и сдадим. А?
– Как же мы вас возьмём, мил человек? Разбомбили ж ведь нас, паровоз наш разбили. А другой то ли прорвётся, то ли нет: фашист уж на полотно снаряды кладёт… Пропасть же все это может вместе с нами. Вот беда-то в чем. – И он с надеждой уставился на Митрофана Ильича. – Как же быть? А?
Наступило тягостное молчание. Четыре человека стояли перед грудой лежавших на столе сокровищ, не зная, как им поступить.
Вдруг Митрофан Ильич встрепенулся, в глазах его засветилась робкая надежда. Он бросился к телефону. Может быть, ещё не эвакуировалось то учреждение, из которого он обычно в экстренных случаях вызывал вооружённых инкассаторов для перевозки и охраны в пути крупных банковских сумм и ценных бумаг? Может быть, их машины и люди ещё в городе? Даже наверняка ещё в городе! Тогда он уговорит инкассаторов немедленно вывезти ценности на восток. Как же это сразу не пришло ему в голову!
Чувствуя, как бешено колотится сердце, старший кассир снял дрожащей рукой телефонную трубку. Он страшно обрадовался, услышав знакомый шум и потрескиванье.
– Работает! – радостно вскричал он и, зажав ладонью микрофон, вкратце сообщил железнодорожникам, что он примет от них ценности, если ему пообещают, что за ними будет прислана машина с надлежащей охраной.
– Молодец, папаша! – услышал он возглас молодого.
В это мгновение до него донёсся далёкий знакомый голос: «Станция». Он поднял руку, призывая к молчанию, поспешно назвал номер, и номер сразу отозвался.
Кто-то устало, но спокойно спросил, откуда звонят и что надо.
– Ну, слава богу! – воскликнул Митрофан Ильич.
Он дважды повторил свою фамилию и должность, попросил немедленно выслать на машине людей для приёмки очень больших ценностей, внезапно поступивших в банк. Он шёпотом назвал предполагаемый вес сокровища.
В трубке удивлённо крякнули. Потом сказали, что выслать инкассаторов трудно, так как бой идёт уже на подступах к железнодорожной станции и все, кто мог, ушли на передовую. Митрофан Ильич снова назвал вес ценностей. На миг в трубке послышалось тяжёлое дыхание. Потом голос сказал:
– Хорошо, товарищ Корецкий. Раз такое чрезвычайное дело, людей пришлём.
– Принимать? – спросил старший кассир.
– Принимайте. Постарайтесь заготовить опись. Машина будет самое большее через четверть часа.
Тем временем Муся и смуглый парень – помощник машиниста – приволокли из буфета белые магазинные весы. Стряхнули с тарелок крошки, прикинули мешок, потом торопливо ссыпали в него ценности, положили на весы.
Пока они возились, главный кондуктор, все время вытиравший обильный пот, рассказал историю сокровища. Его бригада вела последний эшелон из Прибалтики. С поездом шёл почтовый вагон. Вражеские самолёты настигли поезд на подходе к городу. Среди других разбитых вагонов был и почтовый. В нем ехали два инкассатора. Они везли ценности рижской конторы Ювелирторга, которые должны были быть сданы в Госбанк. Один из инкассаторов был убит наповал; другой, когда люди из поездной бригады нашли его среди обломков, ещё дышал. Весь израненный, он удивлённо поводил вокруг глазами, точно не понимая, что с ним такое произошло. Потом, должно быть почувствовав, что умирает, он взглядом поманил к себе людей. Инкассатор сказал, что они везли сокровища на большую сумму. Кожаный мешок разорван, все разбросано. Он просил собрать ценности и сдать их под расписку в отделение Госбанка первого крупного города в тылу.
Перед тем как в последний раз закрыть глаза, он взял с бригады слово, что эту расписку они отошлют его начальнику.
Инкассаторов вместе с другими жертвами налёта наскоро похоронили в пристанционном ровике. Ценности собрали в мешок. Начальник станции уверил главного кондуктора, что отделение банка ещё работает. И вот пока на станции, под артиллерийским обстрелом, остатки эшелона ожидают новый паровоз, нужно выполнить волю покойных – сдать ценности и получить требуемую бумагу.
– Семнадцать килограммов двести шестьдесят пять граммов. Точно! Точнее весы не позволяют. Три раза взвешивали! – громко объявила Муся, указывая Митрофану Ильичу на длинную узкую стрелку, неподвижно застывшую на циферблате весов.
Старший кассир присел к столику и, разыскав на полу более или менее чистый лист бумаги, прекрасным, каллиграфическим почерком, тщательно выводя завитушки заглавных букв, написал приёмочную квитанцию. Он расписался под ней и, так как не было у него никаких печатей и штампов, попросил Мусю, вопреки всем законам бухгалтерии, скрепить своей свидетельской подписью этот необычный документ. Расписываясь, Муся от волнения поставила кляксу, и Митрофан Ильич огорчённо покачал головой. Он принялся было составлять и опись ценностей, но смуглый железнодорожник схватил со стола бумажку и, даже не попрощавшись, ринулся из комнаты. Старший бросился за ним. Через мгновение хлопнула внизу дверь, и быстрые шаги затихли на площади, на которую ветер, изменивший направление, снова стал загонять клубы бурого дыма.
– Ой, какие красивые штучки! – воскликнула девушка, восхищённо рассматривая содержимое грязного мешка. – Я таких даже и не видела, верьте слову. Вот это да!
– Глупости у тебя на уме! Садись скорее за машинку. Пока не приехали инкассаторы, надо составить хотя бы самую краткую опись и заготовить сдаточный акт, – говорил Митрофан Ильич, нетерпеливо потирая тонкие, худые руки.
Муся развязала платок. Машинка была водружена на стол.
«Ишь, побежали, обрадовались! Спихнули с себя, и горя им мало… Ну ничего, ничего, надо действовать! Какие огромные, просто колоссальные ценности!» – думал Митрофан Ильич. Ощущение ответственности как-то сразу вывело его из тягостной апатии, которая одолевала его все эти последние дни. Он весь внутренне подтянулся.
– Что ты копаешься? – прикрикнул он на машинистку, вставлявшую в валик лист бумаги. – Приготовилась? Пиши: «Опись ценностей, поступивших в городское отделение Госбанка через старшего…» нет, как его… «…через главного кондуктора железнодорожного эшелона…» Написала «эшелона»? «…эшелона номер ноль один восемьсот десять Иннокентьева Е. Ф. и помощника машиниста паровоза при этом эшелоне Чёрного М. О.». Фамилии подчеркнёшь… Подчеркнула?
Деловито потирая руки, Митрофан Ильич расхаживал взад и вперёд, диктуя опись. Диктовал и прислушивался. Ему хотелось до приезда инкассаторов хотя бы вчерне оформить необычный вклад.
И хотя кругом гудело и грохотало по-прежнему, хотя один особенно близкий взрыв вынес воздушной волной несколько стёкол, увесистый кусок штукатурки упал с потолка на стол, где стояла машинка, а Муся, взвизгнув, бросилась под защиту массивной стены, Митрофан Ильич только поморщился:
– Ах, эти женские нервы… Ведь далеко ж! Давай скорее пиши. Вот-вот приедут…
Когда работа была в разгаре, вдруг послышался рокот мотора, но не оттуда, откуда ожидалась машина с инкассаторами, а с противоположной стороны. И был этот рокот напряжённый, стреляющий, незнакомый. Вскоре в дымную мглу площади с треском ворвались мотоциклисты. На полном ходу, один за другим, они быстро пронеслись мимо банка и свернули на улицу Карла Маркса. Митрофан Ильич и Муся застыли у окна. Площадь не успела стихнуть, как, приближаясь, зарокотали уже другие моторы. Их рёв сопровождался перекатывающимся лязгом. Здание затряслось, зазвенели стекла.
Через площадь, нечётко вырисовываясь в бурой мгле, торопливо двигались в том же направлении приземистые танки. Они шли один за другим с короткими интервалами. То нарастающий, то стихающий шум их моторов упругими волнами вкатывался в окна операционного зала.
Сначала Митрофан Ильич подумал, что это спешит через город подмога частям полковника Теплова, обороняющим станцию. Но вот две машины, вырвавшись из колонны, остановились на противоположных углах площади и начали, медленно поворачивая башни, наводить орудия на смежные улицы.
– Ой, крест! На броне крест! – прошептала девушка, прижимаясь плечом к Митрофану Ильичу и точно ища у него защиты. И вдруг страшным голосом вскрикнула: – Немцы ж, немцы это!
Да, это был враг! Происходило что-то непонятное. У железнодорожной станции, в пяти километрах от города, по-прежнему, даже с нарастающим ожесточением, гремела канонада. Там шёл бой. Части Советской Армии и истребительные батальоны железнодорожников, мукомолов, маслоделов дрались, защищая магистраль, а тут, в центре города, уже были неприятельские танки.
Первой пришла в себя Муся. С трудом оторвав взгляд от чужих машин, она бросилась к телефону и принялась колотить по рычажку аппарата. Она хотела предупредить сражавшихся на станции о том, что тут, в городе, уже враг. Но трубка зловеще молчала.
Тогда – бежать, бежать отсюда, бежать, пока не поздно! Через смежные улицы дворами, садами пробраться к восточной, ещё не занятой, очевидно, окраине и догнать своих. Девушка бросилась было к двери, но сердитый окрик остановил её:
– А золото? – Митрофан Ильич говорил новым, отвердевшим голосом, в самом тембре которого звучало право приказывать. – Мы же с тобой за это отвечаем!
Девушка смерила кассира тем задиристо-насмешливым взглядом, за который её особенно не любили сослуживцы.
– Подумаешь! Стану я из-за какого-то золота попадать к фашистам!.. Мне на это ваше золото – тьфу!
И она действительно плюнула себе под ноги.
– Девчонка!.. Да как ты смеешь! Ты понимаешь, что нам доверено?
Митрофан Ильич смотрел сурово, гневно, и было в этом взгляде что-то такое, от чего озорная девушка сразу притихла и подчинилась.
Грохот и лязг на улицах разом оборвались. Пронеслись последние машины. Развернулись и ушли за остальными и те два танка, что были выставлены для охраны колонны. Площадь опустела, и только облака пыли и дыма тихо клубились над рубчатыми следами гусениц, оставшимися на асфальте. Канонада у вокзала усилилась.
Митрофан Ильич завязал наконец мешок:
– За ним не приедут! Нужно выносить самим. Да, да, самим – мне и тебе.
Он вздохнул и начал, кряхтя, взваливать тяжёлый груз на плечо. Но снова донёсся гул мотора. На этот раз, несомненно, шла легковая машина. Может быть, инкассаторам удалось прорваться через боковые улицы? Старший кассир и маленькая машинистка с надеждой выглянули в окно.
На площадь одна за другой выскользнули три странные машины, похожие на лодки, поставленные на колёса. Шофёры и седоки торчали из этих стальных корыт по пояс. На площади машины разъехались: две направились к зданиям горкома и горсовета, а третья, сердито рокоча приглушённым мотором, подкатила к отделению банка и скрипнула тормозами у парадного подъезда.
– К нам! – прошептал Митрофан Ильич, чувствуя, как похолодели и ослабли у него ноги. И все вокруг: Муся, застывшая в проёме окна, самое окно, стол со стоящей на нем машинкой, круглые часы, висевшие на стене, и самая стена – все это сдвинулось и вдруг стало валиться в сторону.
Случилось самое страшное из всего, что могло произойти в этот роковой день. Военные в чужой форме вылезли у подъезда. Бежать поздно, золото не унести, даже не успеть спрятать. Оно попадёт к врагу, и виной этого страшного события будет он, старший кассир Митрофан Ильич Корецкий, которому железнодорожники доверили огромную государственную ценность.
Вцепившись руками в стол, чтобы не упасть, старик растерянно обводил глазами комнату. Девушка соскочила с окна. Она метнулась к мешку, схватила его обеими руками и, согнувшись от тяжести, отнесла к голландской печи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11