Эд ухватил смысл сказанного. «Вот дерьмо!», громко сказал он. «Нас эвакуируют!»
Он услышал, как кричит его сосед напротив – мистер Борд, как откликается жена мистера Борда. Везде по соседству вспыхивали огни. Он услышал, как завелась машина. Он поискал свежую пару носков, потом направился в ванную, слово «эвакуация» бродило в голове. Почисть зубы, подумал он, кто знает, когда еще выпадет шанс…Он вытащил из-под раковины свой маленький набор для путешествий и пробежался по нему: бритва, зубная щетка, мини-деодорант. Куда они пойдут? Наверное, в убежище, в какую-нибудь школу или церковь. К черту все это, они с Лайзой смогут найти отель. Он не станет проводить ночь на коврике в школьной аудитории.
«Принеси мою сумочку! Большую!», прокричала снизу Лайза. Он нашел сумку на полу у лестницы. Что еще, черт побери? Он проверил бумажник, лежавший на ночном столике. Восемьдесят баксов и две кредитные карточки. Этого хватит. Они легко найдут еду и убежище, даже если придется проехать дальше на юг, может быть даже до побережья возле Полулунного залива или возле Девенпорта. Он представил дороги, ведущие в район залива, забитые людьми, бегущими от тарелок, и до него дошло, что, вполне возможно, они не вернутся назад никогда.
«Ты спускаешься?» Лайза включила в доме все огни.
«Ага!», крикнул он. «Просто схватил пару вещей!» Он вытащил из шкафа твидовый плащ. Немного носков и белья тоже неплохая мысль. И рубашка для боулинга! Ее он никак не может бросить.
«Они что-то объявляют!», прокричала снизу Лайза, и он подошел к окну, выходящему на улицу, и открыл створку.
«Без паники!», приказал голос, чудовищно усиленный каким-то устройством, в которое говорил человек. Голос, очевидно, исходил из пожарной машины, ползущей вверх по улице с вращающимися огнями. Взгляд Эда привлек мистер Борд, выходящий из своей двери с картонной коробкой, тяжелой, судя по тому, как он ступал.
«…окрестности эвакуируются в течении двадцати минут…», говорили из машины. Двадцать минут – у них еще есть время! Он снова подошел к противоположному окну и поднял глаза на холмы. Перевернутая тарелка еще парила там, жуково-черный шар, излучающий белую корону, и этот шар сразу напомнил ему его шар для боулинга, который там, в гараже, вместе с остальным его барахлом, вместе с остальной его жизнью, как казалось ему теперь.
В глаза бросились несколько книг на ночном столике – его настольные книги, исчерченные пометками экземпляры, которые он годами читал и перечитывал, и все они стоили того. Он сложил книги и одежду на расстеленный твидовый плащ вместе со своим набором путешественника, потом выдернул из розетки шнур своей настольной лампы и положил ее рядом со все прочим, связав все в узел. Лампа была древней, со слюдяным абажуром в форме колпака колдуна и солидной медной подставкой на шарообразном основании, похожем на громадную грушу. Как и книги, она была невозместимой. Он вдруг подумал о своих игрушечных поездах, о своих комиксах и альбомах пластинок, и о бог знает чем еще в гараже. Маленький узелок показался ему жалким, и он увидел, что в каком-то неопределимом смысле его маленький сверток это живая история: жизнь Эдварда Келли, иллюстрированная лампой, несколькими книгами, старым твидовым плащом и рубашкой для боулинга.
Он пошел вниз, держа узелок незаметно за королевского размера сумкой Лайзы. Она встретила его в гостиной, где уже шарила в большом ящике, полном фотографий, выгружая их в коробку. Клетка с попугайчиками стояла у входной двери, вычищенная и обильно снабженная водой и едой. Эд вручил Лайзе сумку и направился прямо к двери.
«Что за барахло?», спросила она. «Твоя лампа?»
«Ага», сказал он. «Набор для путешествий.» Но он уже вышел из двери, нащупывая в кармане ключи от машины. Он открыл заднюю дверцу своего Форда-Эскорта, положил свое барахло на сидение и рысью помчался за дом. Ворота почти загораживала куча вчерашних пустых коробок, и он подхватил их несколько штук, швырнул через голову на дорожку, а потом пинками отбросил оставшиеся в сторону, чтобы распахнуть ворота настежь. Он шагнул к двери гаража, толкнул их и щелкнул выключателем, но вместо того, чтобы войти за другими своими вещами, он повернулся и помчался вниз к машине, на ходу подхватив пару пустых коробок. Фактически, все соседи вытаскивали из домов барахлишко. Воздух полнился тявканьем, лаем и воем собак, криками людей, орущих друг на друга. Он все еще слышал визг и гудение из леса, контрапункт к шумам человеческого страха, доносящимся сверху и снизу квартала.
Он свалил книги на дно пустой коробки, потом аккуратно запаковал лампу, закутав ее в одежду, чтобы сохранить абажур.
Лайза подошла сзади, неся собственную коробку. «Что ты делаешь?», скептически спросила она.
«То, что делают все», ответил он. «Гружу машину. Одна коробка мне, одна тебе, делим поровну.» Он дружелюбно улыбнулся, взял у нее коробку и поставил ее на сидение рядом со своей, осознавая, что не слишком удачно подобрал слово. Не было времени объясняться.
Она помедлила мгновение, словно о чем-то хотела поспорить, но вместо этого схватила у него еще одну пустую коробку и направилась к дому. Через три шага она остановилась и повернулась. «Нам надо забрать кучу вещей», сказала она, поднимая бровь.
«У нас мало времени», ответил он. Громкоговоритель как раз снова забубнил, металлически выговаривая слова эвакуационного сообщения где-то на примыкающей улице.
Она пошла дальше без единого слова, что по-видимому не было добрым предзнаменованием. Однако, истина заключалась в том, что она никогда не понимала его лампу больше, чем понимала шар для боулинга или игрушечные поезда. И все-таки он действовал в высшей степени рационально, когда был готов поровну поделить пространство в машине, сколько бы мало его не было. Они женатая пара; они обязаны идти на уступки, как она сама объясняла ему прошлым вечером. Он открыл багажник, который был пуст, если не считать пары стадионных одеял, запаски и дорожного атласа. Все это может остаться. Он снова пошел вверх по дорожке в открытые ворота. Если это есть некий семейный тест, проверяющий их способность встретиться на полпути, то он к нему полностью готов.
Он огляделся в гараже изучающим глазом. Не следует быть чрезмерным, в Эскорте нет места излишествам. Коробки с игрушечными поездами лежали стопкой у задней стены, но ни одна из них не вошла бы в Эскорт, даже если оставить крышку багажника открытой. Их следовало бы перебрать и перепаковать, но для этого нет времени. Полцарства за фургон, подумал он, поворачиваясь к поездам спиной. На верстаке лежала пара оленьих рогов, подаренных ему дядей Оскаром двадцать с лишком лет назад. Они прикреплялись к доске красного дерева с кожаной полоской, где стояло его имя. Оскар, его любимый дядя, сейчас уже умер, что является достаточной причиной не оставлять рога пришельцам. До него дошло, что рога образуют клетку размером с громадную корзину, куда можно заложить все, что угодно, поэтому они сами фактически не будут занимать места.
Сумка для боулинга тоже стояла на верстаке, но в данный момент он игнорировал ее и вышел в ночь, неся рога и торопясь вниз к машине, где положил их в багажник. Потом он перенес коробку с одеждой с заднего сидения и запаковал набор путешественника и все остальное среди гнутых отростков рогов. Он помедлил над рубашкой для боулинга. Почему бы не надеть ее?, спросил он сам себя, и без дальнейших раздумий натянул ее поверх свитера. Она была немного помятой, однако мгновенно придала ему ощущение безопасности, неких доспехов от грозящих пришельцев. Он пристроил лампу среди одежды в роговой корзине и проверил часы: отправляться надо уже через десять минут.
Подхватив еще одну пустую коробку, он вернулся в гараж. Он потратит на себя еще две минуты, а потом, повинуясь долгу и идя на уступки, все оставшееся время отдаст Лайзе. Он услышал, как захлопнулась дверца машины, пока был в гараже – Лайза за работой. Хорошо. Он схватил свой шар для боулинга вместе с сумкой и прочим и темную коробку, полную рыбьей блесны, что принадлежала его отцу. Там же стояла коробка, наполовину полная старыми журналами «Mad», которые он хранил с детства, и еще одна – с виниловыми пластинками. У него больше нет крутилки, но всегда же можно ее купить…
Он взглянул на пару старых выцветших конвертов и на него нахлынула волна ностальгии. Пластинки составляли солидную часть его прошлого, а без прошлого он был почти ничем, обрывком картона, прожившим утомительную жизнь-мгновение. Его снова пронзила епифания, когда он взглянул вверх на полки в свете летающей тарелки пришельцев – эти предметы, заброшенный в темный лимб шкафов и гаражей, в каком-то существенном смысле слова были им. Человек определяется хламом собственной жизни. Даже волочащийся нищий что-то имеет в своей краденой магазинной тележке, что-то такое, что он будет стремиться сохранить, каким бы жалким оно ни было. Поэты понимают эту истину. Жены, очевидно, нет.
Он запихнул вместе журналы и пластинки и пошел обратно по дорожке, неся это бремя. С холмов раздавался новый шум, звучащий как рев и выхлопы громадного двигателя, пробудившегося к жизни, наверное, это прогревались лучи смерти, испарители крови, вакуум-душилки, анатомические пробники. Он прибавил шагу, побежав вприпрыжку по дорожке, где чуть не столкнулся об оленьи рога, валяющиеся на траве с его барахлом, аккуратно упакованным внутри. Лайза выкинула их из багажника.
Три картонные коробки с фотографиями стояли там, где были рога. Спокойно и неторопливо он выволок лайзины три коробки и поставил их на траву, вернув назад рога. Потом он загрузил шар для боулинга, картонку с журналами и пластинками, полностью заполнив свою долю места. Приведя мысли в порядок, он побежал назад в гараж, вместо дома, как он поклялся. Поведение Лайзы устранило одну из его уступок. Если дойдет до драки, то либо она должна играть по правилам, либо сами правила катятся к черту. Он снова взглянул на часы, сознавая, что секунды тикают и улетают прочь на тревожной скорости, но когда снова вошел в гараж, то был поражен количеством барахла, разбросанного на полу и верстаке. Он двигал коробки и ящики, открывая крышки, ища свои сокровища, движимый острой ностальгией.
Он нашел свой старый баскетбольный мяч, на котором готическим немецким шрифтом друг написал «Сэр Дюк», таким тогда было его прозвище. Он сунул мяч в свежую коробку вместе с настоящими гавайским тики, вырезанными из пальмового дерева, потом швырнул туда же свою коллекцию бейсбольных шапочек, многие из которых были по-настоящему коллекционными, или могли бы быть, не будь они так поношены. Он схватил свою старую форму «Ред Сокс», прекрасно на нем сидевшую, когда он играл за Пони-Лигу, но теперь слишком маленькую. Удовлетворенный, он выключил свет и закрыл дверь гаража, выйдя из помещения и выпав из времени. Вот она, его маленькая, жалкая коллекция безделушек. Пустяки, вспомнил он где-то читанное, составляют сумму нашей жизни и далеко не всегда элегантную сумму.
Он задумался, не слишком ли чрезмерен со всем этим барахлом, и повинуясь импульсу забросил форму «Ред Сокс»в кусты. Что он хочет делать с формой, которая к тому же на него не лезет? Что до остального – черт, да это же дело принципа, не так ли? Вот до чего дошло, до старого клише.
Он пошатнулся, увидев, что Лайза еще раз опустошила все до единой вещи, из тех, что он уложил в багажник. Коробка с пластинками и журналами стояла на траве рядом с рогами. Она действовала хладнокровно и очень осознанно, делая тем самым простое заявление. И он понимает ее заявление. Она не желает спорить. Выставка его барахла на лужайке является ее точкой зрения. Он поднял глаза на открытую переднюю дверь и увидел ее в доме, торопливо вытаскивающей вещи из китайского комода – наверное, серебро и хрусталь, «ценности», если такова направленность вашего мышления. Ее деревянная шкатулка для украшений стояла на крыльце, готовая к отправлению.
Напротив взревела машина Бордов и задом поехала по дорожке, семейство сгрудилось внутри, подняв стекла для защиты от ужасного шума пришельцев. В спешке Борд сбил мусорные баки, ожидающие на обочине, которые покатились под гору в кильватере машины, с грохотом и звоном рассыпая по улице пакеты с мусором и траву после стрижки газонов. За Бордами следовали другие машины, проезжая по мусору Бордов, отбрасывая металлические баки. Один из баков набрал скорость, вращаясь на ходу, и врезался в обочину в добрых шестидесяти ярдах ниже, где с грохотом остановился, открытым концом глядя вниз, словно отработанная первая ступень стартовавшей ракеты.
Он еще раз посмотрел рациональным взглядом на почти полный багажник, удалив точно половину того, что здесь установила Лайза, и заполнив освободившееся пространство своими вещами, которые он снова подобрал с лужайки. Он затолкал баскетбольный мяч и остальные вещи из гаража позади переднего сидения, оставив место на заднем для того, что принесет Лайза. Ему вдруг сильно показалось, что отсутствует шар для боулинга. Он осмотрел лужайку, но шара там не было. В припадке гнева он зашагал к дому, но потом собрался и заставил себя сделать глубокий вдох. Он начал ощущать меру собственного терпения, но остановился, когда в глаза бросились собственные мусорные баки, стоявшие на обочине. Он с подозрением заспешил к ним, и точно, там среди опавших листьев и срезанной травы лежал шар для боулинга, там, куда она его бросила, сделав совершенно ясное заявление. Мрачно улыбаясь, он вытащил шар, вернулся к машине, отпихнул в сторону коробки в багажнике и вклинил свой шар для боулинга за ними, подальше от взгляда.
Именно тогда появилась Лайза, доверху нагруженная шкатулкой с украшениями и вещами из комода, тихо подойдя сзади. Он весь подобрался для неизбежного.
«Заднее сидение!», с надеждой сказал он, жестом указывая на открытую дверцу. «Осталась прорва места.»
«Возьмешь попугайчиков?», спросила она таким тоном, словно это не вопрос, а приказ.
1 2 3