Полагаю, теперь головной нашей болью становится Жервез д'Аржаньяк. Я слышал, прошлой ночью он выиграл огромную сумму. У меня нет сомнения, что граф ее вскорости спустит, но какое-то время он все же продержится на плаву. Нищий Жервез нам полезен, богатый – опасен, ибо может взбрыкнуть. Призываю вас действовать осмотрительно и никого из наших к нему не пускать. За дело должен взяться Шеню-Турей – он, кажется, намеревался вступить в наше братство. Дайте ему поручение окоротить любезного д’Аржаньяка, и поскорей – пока тот не примирился с женой. Граф снова должен почувствовать себя загнанным в угол, затравленным кредиторами и своенравной супругой, только и мечтающей, как бы загнать муженька под каблук. Это единственный способ заручиться его помощью в очередном туре охоты на Монталье. А времени у вас мало, куда как мало, любезный мой шевалье. Доставить ко мне девушку следует не позднее десятого числа сего месяца. Она моя, она обещана мне еще до рождения, и лучшей жертвы для будущего обряда нельзя и желать. Мне понадобится сорок дней, чтобы приготовить Мадлен к тому, что ее ожидает, и окончательно сломить ее волю. Учтите, что меньшим сроком не обойтись. Каждый из нас возьмет ее как захочет, и эта кровь свяжет нас и вольет в нас новые силы. Простое убийство мне отвратительно. Нет, жертву следует полностью уничтожить, ее душа, ее тело должны обратиться в ничто.
Вы, Жуанпор и Шатороз отвечаете за поимку Мадлен Монталье в десятидневный срок, и более я не потерплю никаких отговорок. В случае неудачи гнев мой будет ужасен. Во всей Франции не найдется местечка, какое укрыло бы вас от меня, помните же об этом.
Попутно поглядывайте по сторонам, есть еще один человек, который нам интересен. Князь Ракоци, его якобы видел в Париже Ле Грас. Этому князю известно многое о природе вещей, но вряд ли он добровольно поделится своим знанием с нами. Заманив его в наши сети до дня зимнего солнцестояния, мы получим возможность усилиться многократно. Ракоци знает секрет изготовления драгоценных камней, а там рукой подать и до философского камня. У нас имеются способы развязать ему язычок. Кроме того, смерть этого мудреца, будучи правильно организованной, освободит для нас его силы, а потому весьма нам желательна. Возложив на алтарь не только Монталье, но и Ракоци, объединив плоть с интеллектом, мы чрезвычайно выиграем во всех отношениях.
'Так что действуйте, дорогой Донасьен. Вы многое получили от круга: состояние, власть, силу. Ну не обидно ли будет утратить все в одночасье? И жизнь в придачу, да и не только ее. Впрочем, ревностное отношение к своим обязанностям позволит вам избежать этих утрат. Чего я вам, собственно, и желаю.
Засим всегда к вашим услугам,
барон Клотэр де Сен-Себастьян».

ГЛАВА 1

Четверо верховых в мирном согласии продвигались попарно по неширокой тропе. Жервез в пятый раз рассказывал Клодии о событиях прошлой ночи.
– А когда началась дуэль, – говорил граф, расширяя глаза, – что-то меня снова толкнуло. Я поставил десять тысяч на Сен-Жермена и, представь себе, не прогадал. Он победил, и я утроил всю сумму. Я утром же сообщил Жуанпору о погашении самых крупных долгов. Но у меня на руках остается еще двадцать тысяч! Это само по себе целое состояние, однако вскоре я непременно удвою его.
Графиня, казалось, не слушала. В своей светло-голубой амазонке с военной кокардой на модной шляпке она выглядела молоденькой барышней, ее старили только морщинки на лбу.
– Удовольствуйтесь своим выигрышем, Жервез, – произнесла наконец Клодия.– Почему бы нам не покинуть Париж? Мы могли бы поселиться в вашем анжуйском поместье. Вы всегда говорили, что это ваша мечта.
– Но ты же любишь Париж, дорогая, – возразил он с оттенком упрека.
– Конечно, – согласилась она.– Но мне не особенно нравится денно и нощно пребывать в ожидании, что нас выселят из дома за какие-то там долги. Я с удовольствием предпочту всему этому жизнь без подобных волнений, правда вдали от света, – но что нам суетный свет?
– Но я же тебе говорю, – произнес Жервез терпеливо, – что у меня сейчас пошла светлая полоса. Вот увидишь, теперь все будет иначе.
– Ах, Жервез, – обреченно вздохнула графиня, опять ощутив, что жизнь ее входит в привычную колею.
– И так всегда, – закипятился вдруг граф.– Ты постоянно одергиваешь меня, не доверяешь. Не удивительно, что удача мне изменяет. Она не любит тех, кого вечно клюют.
– Это неправда, – возразила графиня, зная, что он не услышит ее. Она обернулась к парочке, державшейся в отдалении.– Мадлен, эй, Мадлен! Если тебе не терпится устроить свою сумасшедшую гонку, этот участок как раз для нее. Сен-Жермен, вы поскачете с ней?
Мадлен обратила к своему компаньону сияющее лицо.
– Хотите проветриться? Скажите, что да. Не дожидаясь ответа, она закричала:
– Вам лучше бы съехать с дорожки, тетушка! Моя испанка очень резва.
Она бросила на Сен-Жермена насмешливый взгляд, пришпорила свою андалузскую кобылу и перешла в галоп.
Сен-Жермен выждал с минуту, затем погнал своего жеребца. Обгоняя графиню, он махнул ей рукой.
С одной стороны к тропе подступал лес. Листва уже почти облетела, и обнаженные ветви деревьев отбрасывали длинные тени на воду мелкой речушки, бежавшей с другой стороны тропы. Парк был хорошо спланирован и ухожен, дабы созерцание дикой природы не пробуждало тревоги в сердцах чувствительных барышень и дворян, облюбовавших эти места для загородных прогулок.
Стоял холодный осенний денек – из тех, что в каждой детали пейзажа таят обещание скорой зимы. Воздух был абсолютно недвижен, будто осень невольно придержала дыхание, пугаясь близости холодов. По небу вычурной вереницей текли облака, в нескольких лье за рекой к ним поднимались дымки. Пахло сыростью и грибами.
Тропа, по которой неслась Мадлен, была идеально ровной. Желтое платье наездницы развевалось, щеки пылали, разгоряченные быстрой ездой. После охоты в Сан-Дезэспор она долгое время не садилась в седло, опасаясь, что верховые прогулки станут теперь вселять в нее тихий ужас. Но ничего подобного не случилось, и Мадлен желала лишь одного – чтобы скачка никогда не кончалась.
Пепельный бербер ее нагонял. Топот копыт делался все громче. Мадлен не оглядывалась. Послышался окрик: «Поберегись!»
Девушка покорно сдала вправо, освобождая место рядом с собой. Всадник и всадница какое-то время неслись галопом бок о бок, холод жалил им лица.
– Остановимся возле моста! – предложил Сен-Жермен.– Нам надо дождаться ваших.
Мадлен не хотелось никого дожидаться – общество графа вполне устраивало ее; но она чувствовала, что лошадка устала. С легким сожалением девушка придержала свою кобылку и перешла на легкий галоп, затем на рысь. Наконец, она пустила испанку медленным шагом и бросила повод. Сен-Жермен спрыгнул с седла, взял жеребца под уздцы и повел по тропе, давая ему остыть. Арочный мост, переброшенный через речушку, был уже рядом.
– Мне тоже спешиться? – спросила Мадлен, когда ее спутник остановился.
– Только если хотите, – ответил Сен-Жермен, глядя на нее снизу вверх.– В любом случае мне доставляет удовольствие ваше присутствие.
Странные огоньки блуждали в его глазах.
– Впрочем, вы всегда со мной, дорогая.– Сен-Жермен протянул руку и снял с ее платья несуществующую пылинку.
– Что вы имеете в виду? Мадлен наклонилась, он потянулся к ней и замер, словно бы натолкнувшись на невидимую преграду.
– Что вы – во мне. Хотя бы своей кровью. Вы были правы, сравнивая это с причастием. Любовь освящает все.
В ее голове внезапно зароились вопросы, она задала первый, пришедший на ум:
– Сен-Жермен, вы католик?
– По обстоятельствам. Мадлен нахмурилась.
– По обстоятельствам? – удивленно повторила она и оперлась на спинку седла.– Что это значит?
– Ну… я, например, не испытывал особенных чувств при крещении, однако потом поддерживал церковь, делал пожертвования… Впрочем, прошло время, и я стал мудрее. Конечно, я не хожу к причастию, но…
Тон его голоса изменился, на губах мелькнула улыбка.
– Но все-таки… причащаюсь.
Она игриво шлепнула его концом повода.
– Граф! – В душе ее разгоралась тихая радость.– Там, в церкви…
Он пожал плечами.
– Это не то, что вы думаете. Только не вообразите, что я принадлежу к кругам Сен-Себастьяна.– Он уже смотрел сквозь нее на быстро бегущую воду, лицо его сделалось отстраненным.– Общее заблуждение ваших прелатов состоит в том, что они относят к слугам христианского дьявола всех, кто способен действовать после смерти. Нас причисляют к ним, но это вздор. Возьмите историю Иисуса. Судя по тому, что о нем говорят, он тоже воскрес из мертвых.
– Сен-Жермен! – Мадлен откровенно шокировало такое кощунство.
– Существует поверье, что люди, рожденные в пору зимнего солнцестояния, делаются вампирами. А когда рожден Иисус? – Он заметил, что девушка вздрогнула, и усмехнулся.– Если все так, то на его воскресение можно взглянуть по-иному. Вы не задумывались, почему в память о нем надо пить кровь? Символическую, согласен, но все-таки – кровь! В этой истории много загадок…
Губы его улыбались, губы – но не глаза.
– Вам с детства внушали, что существа, мне подобные, боятся креста и трепещут пред ликом Господним. Тем не менее многие из нас лежат в освященной земле, под крестами, даже в церквах. Нет такого священного символа, который мог бы остановить нас, Мадлен. Я спокойно могу прикасаться к распятию, не испытывая при том никаких неудобств. Это тех, кто поклоняется дьяволу, страшат христианские символы. Это они, а не мы, не выносят крестов. Это их, а не нас, повергает в трепет один вид знаков силы Господней…
Мадлен направила лошадь к мосту и, когда копыта испанки ступили на замшелые камни, натянула поводья.
– А как насчет воды? – спросила она, повернувшись.– Она ведь должна вас пугать. Он тоже взошел на мост.
– Не беспокойтесь, я защищен.
Граф смотрел на Мадлен. Он снял треуголку, свернул ее и сунул под мышку. В рассеянном свете осеннего дня его волосы приобрели медно-каштановый цвет.
– Да, кое-какие поверья соответствуют истине. Я действительно не могу перейти через бегущую воду. Но смотрите, – добавил он и топнул каблуком по камням моста– Давным-давно я придумал эту уловку – наполнять каблуки и подошвы землей. Пока я обут – ни вода, ни солнце мне не страшны.
Мадлен рассмеялась.
– А я-то сочла, что вам хочется казаться выше чем есть! И все удивлялась, глядя на ваши громоздкие туфли.
Напуганная этой вспышкой веселья кобыла вскинула голову и едва не взбрыкнула. Мадлен успокоила ее, ласково похлопав по шее.
Граф тоже рассмеялся, лицо его прояснилось.
– Мадлен, дорогая, я ведь и впрямь невысок.
– Если я действительно вам дорога, все остальное не имеет значения.
Голос ее дрогнул, граф удивленно вскинул глаза. Мадлен быстро спросила:
– Когда? Отвечайте же, Сен-Жермен. Я жду вас и жду, я устала.
Она помолчала и, не дождавшись ответа, повторила глухим голосом:
– Когда? Отвечайте. Я совершенно измучилась. Вы ведь не можете вот так меня бросить?
Сен-Жермен вертел в руках повод с таким видом, словно не понимал, как он к нему попал.
– Мадлен, я… я забочусь о вас. Кровь… это лишь малая часть… вершина горы, уходящей в пучину. Если я вновь отворю ваши жилы… так скоро… – Он смешался, речь его прервалась.
– Тогда отворите мне ваши. Пожалуйста, Сен-Жермен… во имя любви, о которой вы так хорошо говорите и о которой я, к сожалению, так мало знаю…
Он зажмурил глаза, словно от боли, затем очень тихо сказал:
– Нет.
– Почему нет? – Она в нетерпении соскочила на землю.– Я ведь дарю вам себя. Почему бы и вам не ответить мне тем же?
Его ответ был решительно резок.
– Нет!
– Почему? – Она стояла на гребне моста, преграждая ему дорогу.– Почему? Отвечайте!
– Ну хорошо, – сдался он.– Попробовав моей крови, Мадлен, вы наверняка сделаетесь такой же, как я. Обратного хода не будет.
Он ощутил сильное головокружение, какое всегда испытывал при виде бегущей воды, и отвернулся от речки.
– Что в этом ужасного? – Мадлен приблизилась к Сен-Жермену и всмотрелась в его лицо.– Вы можете мне сказать, что в этом ужасного?
– Одиночество.
Он хотел отвернуться, она не давала, он принужден был смотреть ей прямо в глаза. Со времен Деметрис прошло два века, и ни одна женщина после нее не повергала его в такое смятение. У него были тайные, можно сказать односторонние, связи, порой напоенные чувствами, подобными тем, что внушала ему Люсьен де Кресси. Однако его избранницы не ведали, кто он и что он, они принимали его визиты за порождение собственных измышлений. Правда несомненно бы их потрясла и наполнила отвращением – как к себе, так и к ночному безгласному визитеру. Но Мадлен сама догадалась, кто он такой, и… не отпрянула, не ужаснулась. Она ищет с ним встреч, она добивается их, она не хочет внимать голосу разума. Он, со своей стороны, страшится ее потерять и в то же время надеется оберечь от собственных посягательств. Сен-Жермен сделал усилие и повернулся к Мадлен спиной.
Поток под мостом грохотал непрерывно, словно нетерпеливый любовник, барабанящий в закрытую дверь. Заводь, в которую он вливался, была местами подернута рябью, но там, где вода оставалась гладкой, в ней отражались две лошади, мост и молодая темноволосая женщина. И… никакого намека на присутствие кого-то еще.
– Одиночество? Только-то? – Она взяла его за руку и мысленно улыбнулась. Он не отпрянул – это хороший знак.
Он все еще не оборачивался.
– Вы не поймете. Бессмертие начинает восприниматься как наказание, а постоянная жажда – и пуще того. И то и другое становится ненавистным.
– И что же? Чем это хуже той жизни, которая уготована мне? Разве без вас я в меньшей опасности, чем рядом с вами? Вспомните круг моих кавалеров, вспомните Сан-Дезэспор. Разве моя невинность – защита от Сен-Себастьяна? Куда вы толкаете меня, Сен-Жермен?
Мягким движением она заставила его повернуться.
– Неужто моя любовь ничего не значит для вас? Он попытался высвободиться, она не пустила. Он решился на крайность и выдохнул с горьким смешком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38