Василий Шукшин: «Калина красная»

Василий Шукшин
Калина красная




Василий ШукшинКАЛИНА КРАСНАЯ История эта началась в исправительно-трудовом лагере, севернее города Н., в местах прекрасных и строгих.
Был вечер после трудового дня.Люди собрались в клубе…На сцену вышел широкоплечий мужчина с обветренным лицом и объявил:— А сейчас хор бывших рецидивистов споет нам задумчивую песню «Вечерний звон»!На сцену из-за кулисы стали выходить участники хора — один за одним. Они стали так, что образовали две группы — большую и малую. Хористы все были далеко не «певучего» облика.— В группе «бом-бом», — возвестил дальше широкоплечий и показал на большую группу, — участвуют те, у кого завтра оканчивается срок заключения. Это наша традиция, и мы ее храним.Хор запел. То есть завели в малой группе, а в большой нагнули головы и в нужный момент ударили с чувством:— Бом-м, бом-м…В группе «бом-бом» мы видим и нашего героя — Егора Прокудина, сорокалетнего, стриженого. Он старался всерьез и, когда «звонили», морщил лоб и качал круглой крестьянской головой — чтобы похоже было, что звук колокола плывет и качается в вечернем воздухе.Так закончился последний срок Егора Прокудина. Впереди — воля.
Утром в кабинете у одного из начальников произошел следующий разговор:— Ну, расскажи, как думаешь жить, Прокудин? — спросил начальник. Он, видимо, много-много раз спрашивал это — больно уж слова его вышли какие-то готовые.— Честно! — поторопился с ответом Егор, тоже, надо полагать, готовым, потому что ответ выскочил поразительно легко.— Да это-то я понимаю… А как? Как ты это себе представляешь?— Думаю заняться сельским хозяйством, гражданин начальник.— Товарищ.— А? — не понял Егор.— Теперь для тебя все — товарищи, — напомнил начальник.— А-а! — с удовольствием вспомнил Прокудин. И даже посмеялся своей забывчивости. — Да-да… Много будет товарищей!— А что это тебя в сельское хозяйство-то потянуло? — искренне поинтересовался начальник.— Так я же ведь крестьянин! Родом-то. Вообще люблю природу. Куплю корову…— Корову? — удивился начальник.— Корову. Вот с таким вымем. — Егор показал руками.— Корову надо не по вымю выбирать. Если она еще молодая, какое же у нее «вот такое» вымя? А ты выберешь старую, у нее действительно вот такое вымя… Толку-то что? Корова должна быть… стройная.— Так это что же тогда — по ногам? — сугодничал Егор вопросом.— Что?— Выбирать-то. По ногам, что ли?— Да почему по ногам? По породе. Существуют породы — такая-то порода… Например, холмогорская… — Больше начальник не знал.— Обожаю коров, — еще раз с силой сказал Егор. — Приведу ее в стойло… поставлю…Начальник и Егор помолчали, глядя друг на друга.— Корова — это хорошо, — согласился начальник. — Только… что ж, ты одной коровой и будешь заниматься? У тебя профессия-то есть какая-нибудь?— У меня много профессий.— Например?Егор подумал, как если бы выбирал из множества своих профессий наименее… как бы это сказать — меньше всего пригодную для воровских целей.— Слесарь…Зазвонил телефон. Начальник взял трубку.— Да. Да. А какой урок-то был? Тема-то какая? «Евгений Онегин»? Так, а насчет кого они вопросы-то стали задавать? Татьяны? А что им там непонятно в Татьяне? Что, говорю, им там… — Начальник некоторое время слушал тонкий крикливый голос в трубке, укоризненно смотрел при этом на Егора и чуть кивал головой: мол, все ясно. — Пусть… Слушай сюда: пусть они там демагогией не занимаются! Что значит — будут дети, не будут дети?! Про это, что ли, поэма написана! А то я им приду объясню! Ты им… Ладно, счас Николаев придет к вам. — Начальник положил трубку и взял другую. Пока набирал номер, недовольно проговорил: — Доценты мне… Николаев? Там у учительницы литературы урок сорвали: начали вопросы задавать. А? «Евгений Онегин». Да не насчет Онегина, а насчет Татьяны: будут у нее дети от старика или не будут? Иди разберись. Давай. Во, доценты, понимаешь! — сказал начальник, кладя трубку. — Вопросы начали задавать.Егор посмеялся, представив этот урок литературы.— Хотят знать…— У тебя жена-то есть? — спросил начальник строго.Егор вынул из нагрудного кармана фотографию и подал начальнику. Тот взял, посмотрел.— Это твоя жена? — спросил он, не скрывая удивления.На фотографии была довольно красивая молодая женщина, добрая и ясная.— Будущая, — сказал Егор. Ему не понравилось, что начальник удивился. — Ждет меня. Но живую я ее ни разу не видел.— Как это?— Заочница. — Егор потянулся, взял фотографию. — Позвольте. — И сам засмотрелся на милое русское простое лицо. — Байкалова Любовь Федоровна. Какая доверчивость на лице, а! Это удивительно, правда? На кассира похожа.— И что она пишет?— Пишет, что беду мою всю понимает… Но, говорит, не понимаю, как ты додумался в тюрьму угодить? Хорошие письма. Покой от них… Муж был пьянчуга — выгнала. А на людей все равно не обозлилась.— А ты понимаешь, на что идешь? — негромко и серьезно спросил начальник.— Понимаю, — тоже негромко сказал Егор и спрятал фотографию.— Во-первых, оденься как следует. Куда ты такой… Ванька с Пресни заявишься. — Начальник недовольно оглядел Егора. — Что это за… почему так одет-то?Егор был в сапогах, в рубахе-косоворотке, в фуфайке и каком-то форменном картузе — не то сельский шофер, не то слесарь-сантехник, с легким намеком на участие в художественной самодеятельности.Егор мельком оглядел себя, усмехнулся.— Так надо было по роли. А потом уже не успел переодеться.— Артисты… — только и сказал начальник и засмеялся. Он был не злой человек, и его так и не перестали изумлять люди, изобретательность которых не знает пределов.
И вот она — воля!Это значит — захлопнулась за Егором дверь, и он очутился на улице небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой. Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась.— Вам плохо?— Мне хорошо, мать, — сказал Егор. — Хорошо, что я весной сел. Надо всегда весной садиться.— Куда садиться? — не поняла старушка.— В тюрьму.Старушка только теперь сообразила, с кем говорит. Опасливо отстранилась и посеменила дальше. Посмотрела еще на забор, мимо которого шла. Опять оглянулась на Егора.А Егор поднял руку навстречу «Волге». «Волга» остановилась. Егор стал договариваться с шофером. Шофер сперва не соглашался везти, Егор достал из кармана пачку денег, показал… и пошел садиться рядом с шофером.В это время к ним подошла старушка, которая проявила участие к Егору, — не поленилась перейти улицу.— Я прошу извинить меня, — заговорила она, склоняясь к Егору. — А почему именно весной?— Садиться-то? Так весной сядешь — весной и выйдешь. Воля и весна! Чего еще человеку надо? — Егор улыбнулся старушке и продекламировал: — Май мой синий! Июнь голубой!— Вон как!.. — Старушка изумилась. Выпрямилась и глядела на Егора, как глядят в городе на коня — туда же, по улице идет, где машины. У старушки было румяное морщинистое личико и ясные глаза. Она, сама того не ведая, доставила Егору приятнейшую, дорогую минуту.«Волга» поехала.Старушка некоторое время смотрела вслед ей.— Скажите… Поэт нашелся. Фет.А Егор весь отдался движению. Кончился поселок, выскочили на простор.— Нет ли у тебя какой музыки? — спросил Егор.Шофер, молодой парень, достал одной рукой из-за спины транзисторный магнитофон.— Включи. Крайняя клавиша…Егор включил какую-то славную музыку. Откинулся головой на сиденье, закрыл глаза. Долго он ждал такого часа. Заждался.— Рад? — спросил шофер.— Рад? — очнулся Егор. — Рад… — Он точно на вкус попробовал это словцо. — Видишь ли, малыш, если бы я жил три жизни, я бы одну просидел в тюрьме, другую — отдал тебе, а третью — прожил бы сам, как хочу. Но так как она у меня всего одна, то сейчас я, конечно, рад. А ты умеешь радоваться? — Егор от полноты чувства мог иногда взбежать повыше — где обитают слова красивые и пустые. — Умеешь, нет?Шофер пожал плечами, ничего не ответил.— Э-э, тухлое твое дело, сынок, — не умеешь.— А чего радоваться-то?Егор вдруг стал серьезным. Задумался. С ним это бывало — вдруг ни с того ни с сего задумается.— А? — спросил Егор из каких-то своих мыслей.— Чего, говорю, шибко радоваться-то? — Шофер был парень трезвый и занудливый.— Ну, это я, брат, не знаю — чего радоваться, — заговорил Егор, с неохотой возвращаясь из своего далекого далека. — Умеешь — радуйся, не умеешь — сиди так. Тут не спрашивают. Стихи, например, любишь?Парень опять неопределенно пожал плечами.— Вот видишь, — с сожалением сказал Егор, — а ты радоваться собрался.— Я и не собирался радоваться.— Стихи надо любить, — решительно закруглил Егор этот вялый разговор. — Слушай, какие стихи бывают. — И Егор начал читать — с пропуском, правда, потому что подзабыл. …в снежную выбельЗаметалась звенящая жуть.Здравствуй, ты, моя черная гибель,Я навстречу тебе выхожу! Город, город! Ты в схватке жестокойОкрестил нас как падаль и мразь.Стынет поле в тоске… какой-то… Тут подзабыл малость. Телеграфными столбами давясь…Тут опять забыл. Дальше:Пусть для сердца тягуче колко, Это песня звериных прав!..…Так охотники травят волка,Зажимая в тиски облав. Зверь припал… и из пасмурных недрКто-то спустит сейчас курки…Вдруг прыжок… и двуногого недругаРаздирают на части клыки. О, привет тебе, зверь мой любимый!Ты недаром даешься ножу.Как и ты — я, отвсюду гонимый,Средь железных врагов прохожу. Как и ты — я всегда наготове,И хоть слышу победный рожок,Но отпробует вражеской кровиМой последний, смертельный прыжок. И пускай я на рыхлую выбельУпаду и зароюсь в снегу…Все же песню отмщенья за гибельПропоют мне на том берегу. Егор, сам оглушенный силой слов, некоторое время сидел, стиснув зубы, глядел вперед. И была в его взгляде, сосредоточенном, устремленном вдаль, решимость, точно и сам он бросил прямой вызов кому-то и не страшился ни тогда, ни теперь.— Как стихи? — спросил Егор.— Хорошие стихи.— Хорошие. Как стакан спирту дернул, — сказал Егор. — А ты: не люблю стихи. Молодой еще, надо всем интересоваться. Останови-ка… я своих подружек встретил.Шофер не понял, каких он подружек встретил, но остановился.Егор вышел из машины… Вокруг был сплошной березовый лес. И такой это был чистый белый мир на черной еще земле, такое свечение!.. Егор прислонился к березке, огляделся кругом.— Ну, ты глянь, что делается! — сказал он с тихим восторгом. Повернулся к березке, погладил ее ладонью. — Здорово! Ишь ты какая… Невеста какая. Жениха ждешь? Скоро уж, скоро. — Егор быстро вернулся к машине. Все теперь было понятно. Нужен выход какой-нибудь. И скорее. Немедленно.— Жми, малыш, на весь костыль. А то у меня сердце сейчас из груди выпрыгнет: надо что-то сделать. Ты спиртного с собой не возишь?— Откуда!— Ну, тогда рули. Сколько стоит твой музыкальный ящичек?— Двести.— Беру за триста. Он мне понравился.
В областном городе, на окраине, Егор велел остановиться, не доезжая того дома, где должны быть свои люди. Щедро расплатился с шофером, взял музыкальный ящичек и дворами, сложно, пошел «на хату».«Малина» была в сборе.Сидела приятная молодая женщина с гитарой. Сидел около телефона некий здоровый лоб, похожий на бульдога, упорно смотрел на телефон. Сидели четыре девицы с голыми ногами… Ходил по комнате рослый молодой парень, поглядывал на телефон… Сидел в кресле Губошлеп с темными зубами, потягивал из фужера шампанское… Еще человек пять-шесть молодых парней сидели кто где — курили или просто так.Комната была драная, гадкая. Синенькие какие-то обои, захватанные и тоже дранью, совсем уж некстати напоминали цветом своим весеннее небо, и от этого вовсе нехорошо было в этом вонючем сокрытом мирке, тяжко. Про такие обиталища говорят, обижая зверей, — логово.Все сидели в каком-то странном оцепенении. Время от времени поглядывали на телефон. Напряжение чувствовалось во всем. Только скуластенькая молодая женщина чуть перебирала струны и негромко, красиво пела, хрипловато, но очень душевно: Калина красная,Калина вызрела,Я у залеточкиХарактер вызнала. Характер вызнала,Характер — ой какой,Я не уважила,А он пошел к другой…А я… Во входную дверь негромко постучали условным стуком. Все сидящие дернулись, как от вскрика.— Цыть! — сказал Губошлеп. И весело посмотрел на всех. — Нервы, — еще сказал Губошлеп. И взглядом послал одного открыть дверь.Пошел рослый парень.— Цепочка, — сказал Губошлеп. И сунул руку в карман. И ждал.Рослый парень, не скидывая дверной цепочки, приоткрыл дверь… И поспешно скинул цепочку, оглянулся на всех…Дверь закрылась.И вдруг за дверью грянул марш. Егор пинком открыл ее и вошел под марш. На него зашикали и повскакали с мест.Егор выключил магнитофон, удивленно огляделся.К нему подходили, здоровались… Но старались не шуметь.— Привет, Горе. (Такова была кличка Егора — Горе.)— Здорово.— Отпыхтел?Егор подавал руку, но все не мог понять, что здесь такое. Много было знакомых, а были не просто знакомые — была тут Люсьен (скуластенькая), был, наконец, Губошлеп — их Егор рад был видеть. Но что они?— А чего вы такие все?— Ларек наши берут, — пояснил один, здороваясь. — Должны звонить… Ждем.Очень обрадовалась Егору скуластенькая женщина. Она повисла у него на шее… И всего исцеловала. Глаза ее, чуть влажные, прямо сияли от неподдельной радости.— Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела…— Ну-ну, — говорил счастливый Егор. — И что я во сне делал?— Обнимал меня. Крепко-крепко.— А ты ни с кем меня не спутала?— Горе!..— А ну, повернись-ка, сынку! — сказал Губошлеп. — Экий ты какой стал!Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не встал. Весело смотрел на Егора.— Я вспоминаю один весенний вечер… — заговорил Губошлеп. И все стихли. — В воздухе было немножко сыро, на вокзале — сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы — все хотят уехать. И среди этих взволнованных, нервных сидел один… Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: «Что пригорюнился, добрый молодец?

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2