Ирвин Шоу
Две недели в другом городе



Ирвин Шоу

Две недели в другом городе

Большие слоны обладают качествами,
редко встречающимися у людей,
а именно целомудрием, сдержанностью,
чувством справедливости,
уважением к традиции.
Когда нарождается молодой месяц,
они идут к реке
и тщательно моются в ней;
поприветствовав таким образом планету,
они возвращаются в леса.
Они очень стыдливы
и спариваются только
под покровом ночи, тайком;
прежде чем вернуться в стадо,
они моются в реке.
Плиний в изложении Леонардо да Винчи

1

День был пасмурный, холодный, безветренный. К вечеру следовало ждать дождя. Из нависшей над аэропортом пелены доносился натужный рев невидимых самолетов. В ресторане уже горели огни. Самолет из Нью-Йорка опаздывал; диктор по-английски и по-французски объявил о тридцатиминутной задержке рейса Париж – Рим.
Обычное предотлетное ожидание неприятных сюрпризов усугублялось непогодой. Свет неоновых ламп придавал болезненный вид лицам раздраженных людей. Многие из присутствовавших в зале жалели о том, что предпочли самолет другим видам транспорта.
В углу ресторана, за столиком, украшенным, как и прочие, флажком одной из авиакомпаний, обслуживающих Орли, мужчина и женщина пили кофе, поглядывая на мальчика и девочку; дети прилипли к большому окну, выходящему на летное поле. Мужчина был крупным, с удлиненным худощавым лицом. Его недлинные темные жесткие волосы, чуть тронутые сединой, заметной лишь вблизи, были зачесаны назад. Над глубоко посаженными голубыми глазами нависали густые брови; тяжелые набрякшие веки придавали ему облик отрешенного наблюдателя, холодного, бесстрастного зрителя. Он двигался медленно и осторожно, как человек, рожденный для простора, но вынужденный долгие годы жить в тесноте. Его бледность объяснялась тем, что он всю зиму провел в городе. Похоже, ему с трудом удавалось сохранять маску сдержанности и добродушия. Издали он казался бодрым, здоровым и преуспевающим. Женщине на вид было чуть больше тридцати; строгий серый костюм подчеркивал ее фигуру. Недлинные черные волосы были уложены в соответствии с требованиями последней моды, крупные серые глаза– умело подведены. Она сидела очень прямо, манеры были безукоризненными, каждое движение – отточенным, лаконичным, а голос – свежим, звенящим. Она была француженкой, парижанкой, и это проявлялось во всем; ее лицо, на котором постоянно играла чувственность, свидетельствовало о решительности характера, умении тактично, незаметно управлять окружающими. Дети были хорошо воспитанными, ухоженными; на первый, не слишком пристальный взгляд семья казалась мечтой рекламного фотографа взлетное поле залито солнечным светом, улыбки позирующих говорят о том, как приятно и безопасно путешествовать по воздуху. Но солнце не показывалось над Парижем уже шесть дней, неоновые светильники в ресторане придавали предметам гнетущие оттенки, и никто сейчас не улыбался.
Дети пытались очистить кусочек запотевшего мутного стекла, Чтобы очертания самолетов, стоящих на бетонированной площадке перед ангарами и на взлетной полосе, не расплывались.
– Это «Виконт», – сказал мальчик, обращаясь к сестренке. – Турбовинтовой.
– «Вайкаунт», – поправил его отец. – По-английски это звучит так, Чарли.
Низкий, вибрирующий голос мужчины гармонировал с его внушительной фигурой.
«Вайкаунт», послушно повторил пятилетний мальчик.
По случаю отъезда отца он был одет в строгий костюм и держался с серьезностью.
Женщина улыбнулась.
Не беспокойся, – сказала она. – К совершеннолетию он научится не смешивать два языка.
Она говорила по-английски бегло, с легким французским акцентом.
Мужчина рассеянно улыбнулся ей. Он хотел отправиться в аэропорт один. Он не любил долгих проводов. Но жена пожелала отвезти его на машине, взяв с собой детей. «Они обожают смотреть на самолеты», – сказала она, отстаивая свое предложение. Но мужчина подозревал иное – она, вероятно, надеялась на ГО, что в последний момент, глядя на свою семью, он передумает и откажется от путешествия. Или что запечатлевающаяся в его памяти картинка – хорошенькая мать и симпатичные малыши, прижавшиеся к ее юбке, – ускорит возвращение мужа.
Он отпил горький кофе и с нетерпением взглянул на часы. Ненавижу аэропорты, – сказал он.
– Я – тоже, – отозвалась женщина. – Иногда. Я люблю встречать.
Подавшись вперед, она коснулась его руки. Догадываясь, что его о шантажируют, он сжал ее кисть. Господи, подумал он, что у меня за настроение.
– Я же не надолго, – сказал он. – Я скоро вернусь.
– Не так уж и скоро, – возразила она. – Не так скоро, как хотелось бы.
– Когда я вырасту, – сказал Чарли, – я буду летать только на avians a reaction.
На реактивных самолетах, Чарли, – автоматически поправил его мужчина.
– На реактивных самолетах, – произнес мальчик, не поворачивая головы.
Я должен сдерживать себя, подумал мужчина. Он вырастет с сознанием, что я постоянно одергивал его. Он не виноват, что вечно вставляет французские слова.
– Я не могу упрекать тебя за то, – сказала жена, – что ты радуешься, убегая из Парижа в такую погоду.
– Вовсе я не радуюсь, – отозвался мужчина. – Мне приходится это делать.
– Конечно, – сказала она.
Он слишком хорошо знал ее, чтобы поверить в искренность этого «конечно».
– Речь идет о большой сумме, Элен, – напомнил он.
– Да, Джек, – согласилась она.
– Не люблю самолеты, – сказала девочка. – Они уносят людей.
– Точно, – сказал мальчик. – Глупая. Для этого они и существуют.
– Не люблю самолеты, – повторила его сестренка.
– Это больше, чем мой четырехмесячный заработок, – сказал Джек. – Мы наконец-то сможем купить новый автомобиль. И съездить этой зимой в какое-нибудь приличное место.
– Конечно, – сказала женщина.
Он снова отхлебнул кофе и посмотрел на часы.
– Жаль только, – добавила. она, – что необходимость в этом возникла именно сейчас.
– Я ему нужен именно сейчас, – сказал Джек. – Ну, в этом ты разбираешься лучше меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего особенного. Только то, что ты понимаешь ситуацию лучше меня. Я даже знакома-то с ним лишь по твоим рассказам. Правда…
– Что?
– Правда, если вы такие близкие друзья, как ты утверждаешь…
– Мы были ими.
– Были. Странно, что за все эти годы он ни разу не навестил тебя.
– Он впервые в Европе. Я же говорил тебе…
– Помню, – сказала она. – Но он здесь уже шесть месяцев. И потрудился написать тебе лишь неделю назад…
– Если я стану все объяснять, мы утонем в дебрях прошлого, – сказал Джек.
– Папа…
Мальчик повернулся лицом к отцу.
– Ты когда-нибудь был в горящем самолете?
– Да, – сказал Джек.
И что произошло потом? Огонь потушили. Тебе повезло.
– Да.
Мальчик посмотрел на сестренку.
Папа был в горящем самолете, – сказал он, – и не умер.
– Утром звонила Анна, – сказала Элен. – Она сообщила, что Джо огорчен твоим отъездом.
Анна была женой Джо Моррисона, начальника Джека. Элен дружила с ней.
На прошлой неделе я сказал Джо о том, что хочу взять короткий отпуск. Подошла моя очередь. Он не возражал.
– Но затем, узнав о предстоящей конференции, он сказал, что ты ему нужен, – заметила Элен. – Анна говорит, он отпустил тебя очень неохотно.
Я обещал приехать в Рим. Там на меня рассчитывают.
– Джо тоже рассчитывал на тебя, – сказала Элен. Придется ему обойтись пару недель без меня.
– Тебе известно, какое значение Джо придает лояльности сотрудников, – заметила она.
Джек вздохнул.
– Да, мне это известно.
Он переводил людей бог знает куда за менее значительные проступки, – напомнила Элен. – К следующему сентябрю мы можем оказаться в Анкаре, Ираке или Вашингтоне.
– В Вашингтоне, – с деланным ужасом произнес Джек. – О, Господи!
– Ты хочешь жить в Вашингтоне? Нет, – отозвался Джек.
– Когда мне исполнится восемнадцать лет, – заявил мальчик, я пересеку la barriere de son. Звуковой барьер (фр. Здесь и далее примеч. перев.).


– Я хочу сказать тебе кое-что, – произнесла Элен. – Ты Вовсе не огорчен отлетом. Я наблюдала за тобой последние три дня. Ты рад возможности уехать.
Я рад возможности заработать, – сказал Джек.
Дело не только в этом.
Еще я буду рад помочь Делани, – добавил Джек. – Если окажусь в силах сделать это.
И это еще не все, – сказала Элен. На ее красивом лице появилась грусть. Смирение и грусть, подумал он.
Ты рад случаю покинуть меня. Нас. Рукой, обтянутой перчаткой, Элен указала на детей. Послушай, Элен…
Не навсегда. Я не имела в виду это, – сказала она. – На время. Ради этого ты готов ухудшить отношения с Джо Моррисоном.
– Я не стану отвечать на это, – устало промолвил он. Знаешь, – продолжила она, – ты не спал со мной уже более двух недель.
– Вот почему я не хотел, чтобы кто-то провожал меня в аэропорту. Из-за таких вот разговоров.
– Кто-то, – сказала она.
– Ты.
– Прежде, – заговорила она ласково, сдержанно, без осуждения, – в последние полчаса перед отъездом ты любил меня. Когда все чемоданы уже собраны. Ты это помнишь?
– Да, помню.
– Мне больше нравится «Эйр Франс», – сказал мальчик. Голубой – цвет скорости.
– Ты еще любишь меня? – негромко спросила Элен, подавшись вперед и заглянув мужу в глаза.
Он уставился на нее. Его рассудок признавал, что она очень красива. У Элен были крупные серые глаза, высокие скулы и густые, подстриженные по-девичьи черные волосы. Но в этот миг он не любил ее. Сейчас, подумал он, я не люблю никого. Разве что детей. Но это нечто инстинктивное. Хотя нет, не совсем инстинктивное. Из троих своих детей он любил только этих двоих. Двоих из троих. Вполне пристойное соотношение.
– Конечно люблю, – сказал он.
Она чуть заметно улыбнулась. У нее была прелестная, доверчивая улыбка.
– Возвращайся с лучшим настроением, – произнесла она. Диктор по-английски и по-французски пригласил пассажиров, летящих рейсом 804 Париж – Рим, пройти таможенный досмотр. С чувством благодарности Джек оплатил счет, поцеловал детей, жену и направился к стойке.
– Желаю хорошо провести время, cheri Дорогой (фр.).

, – сказала Элен, возле которой стояли маленький мальчик и стройная белокурая девочка в красном пальто. Ей удалось произнести это так, подумал Джек, словно меня ждет отпуск.
Пройдя досмотр, Джек направился по мокрому бетону к ждущему его самолету. Пассажиры уже взбирались по трапу, держа в руках посадочные талоны, журналы, пальто, ручную кладь с наклейками авиакомпании.
Когда лайнер начал выруливать к началу взлетной полосы, Джек увидел в иллюминатор жену и детей: стоя возле ресторана, они махали руками, и их яркие пальто оживляли серый фон.
Он тоже помахал рукой, затем, откинувшись на спинку кресла, испытал облегчение. Все могло пройти гораздо хуже, подумал Джек, когда самолет начал набирать скорость.
– Хотите чаю?
В голосе стюардессы звучала профессиональная приветливость.
– Что у вас за пирожные, моя дорогая? – спросила старушка, направляющаяся в Дамаск.
– С вишневым вареньем, – ответила стюардесса.
– Сейчас мы пролегаем над Монбланом, – раздался голос в динамике. – Справа вы можете увидеть вечные снега.
– Мне, пожалуйста, одно пирожное и бурбон со льдом, – сказала маленькая старушка.
Она сидела слева и не стала подниматься из кресла, чтобы посмотреть на вечные снега.
– Славный получится полдник, – добавила она и захихикала.
На высоте двадцать пять тысяч футов она была способна на поступок, на который никогда не решилась бы у себя дома, в Портленде, плат Орегон.
– А вы что-нибудь хотите, мистер Эндрус? Стюардесса улыбнулась, склонив голову в сторону Монблана.
– Нет, спасибо, – сказал Джек.
Он хотел виски, но, когда маленькая старушка попросила бурбон, Джек внезапно испытал отвращение к любой пище, принимаемой в самолете.
Он посмотрел вниз на белую вершину Монблана; она лежала среди облаков в окружении других, менее высоких пиков. Он надел темные очки и уставился на снега, залитые солнечным светом, пытаясь отыскать взглядом сломавшийся вертолет с двумя обреченными на смерть альпинистами; когда поднялся ураганный ветер, проводники и летчики отправились к заброшенной горной хижине, надеясь спастись там. Джек не увидел вертолета. Внизу медленно проплывали Альпы; вершины, отбрасывающие четкие синие тени, сменяли одна другую, а над ними висело громадное круглое солнце. Казалось, снова наступил ледниковый период.
Он задернул шторку, откинулся назад, вернувшись мыслями к событиям, из-за которых он оказался в этом самолете. Из газет он давно знал о том, что Морис Делани находится в Риме; последние пять-шесть лет Джек не получал от него писем. Неделю назад, услышав в телефонной трубке на фоне помех голос Клары, жены Делани, звонившей из Рима, Джек удивился.
– Морис сейчас не может подойти к аппарату, – сказала Клара, он все объяснит в письме. Он просит тебя поскорей приехать сюда, Джек. Он говорит, что ты – единственный чело-век, способный помочь ему. Морис в отчаянии. Здешние люди доводят его до безумия. Он заставил их назначить тебе гонорар и пять тысяч долларов – это достаточно за две недели?
Джек рассмеялся.
– Почему ты смеешься?
– Не обращай внимания, Клара.
– Он очень надеется на тебя, Джек. Что мне сказать ему?
– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы приехать. Завтра телеграфирую.
На следующий день, договорившись с Моррисоном, Джек послал телеграмму в Рим.
В письме, полученном Джеком, Делани объяснял, о чем он его просит. Джеку дело показалось незначительным; его легкость не соответствовала вознаграждению в пять тысяч долларов. Несомненно, это приглашение связано с другими, более важными причинами, подумал Джек. Однако Делани не торопился их раскрывать.
Откинувшись с комфортом на спинку кресла, стоящего в салоне первого класса – билет оплачивала кинокомпания, – Джек с наслаждением ощутил, что на две недели ему удалось убежать от однообразия своей работы и семейной жизни.
Он радовался предстоящей встрече с Делани, который в прошлом был его лучшим другом.
1 2 3 4 5 6 7 8