– Мне это в голову не пришло.
– Та-ак, – снова повторил полисмен и опять пересчитал деньги. – Одни сотенные. Странно, что человек с такими деньгами при себе не мог найти лучшего места, чем ваш задрипанный отель. – Положив деньги обратно в бумажник, он прибавил: – Полагаю, лучше забрать их в участок. Кто-нибудь желает пересчитать?
– Мы вам доверяем, – сказал санитар с едва уловимой иронией в голосе. Санитар был молод, но уже искушен и в смертных случаях, и в житейских делах.
Толстыми, похожими на обрубки пальцами полисмен обшарил остальные отделения бумажника.
– Странно, – пожал он плечами.
– Что странно? – поинтересовался санитар.
– В бумажнике нет ни кредитных, ни служебных карточек. Нет даже водительских прав. И это у человека, который носит при себе более тысячи долларов наличными. – Недоуменно покачав головой, полисмен сдвинул фуражку на затылок. – Нормальным это не назовешь, не так ли? – недовольно произнес он, словно мертвец вел себя не так, как положено американцу, который должен знать, что и после смерти, как и при жизни, о нем будет бдительно заботиться полиция. – Вы знаете, кто он такой? – обратился он ко мне.
– Никогда прежде в глаза не видал, – отвечал я. – Он из Чикаго, фамилия его Феррис. Я покажу вам запись в книге регистрации приезжающих.
Полисмен положил бумажник к себе в карман, быстро осмотрел рубашки, носки и белье покойного. Затем открыл стенной шкаф и обыскал карманы висевших там пальто и костюма.
– Ничего, – буркнул он. – Ни записной книжки, ни писем. Совершенно ничего. И это у человека с плохим сердцем. У иных людей, как видно, здравого смысла не больше, чем у лошади. Итак, приступаю к описи вещей в присутствии свидетелей.
Составление описи не отняло у него много времени.
– Вот здесь подпишитесь, – указал он мне. Я бегло пробежал взглядом по списку («Одна тысяча сорок три доллара наличными, чемодан коричневый один, не запертый, костюм один, пальто серое одно, шляпа одна…») и расписался вслед за полисменом.
– Кто набросил на него одеяло? – спросил затем полисмен.
– Я набросил.
– Вы нашли его здесь на полу?
– Нет, он лежал в коридоре.
– Голый, как и сейчас?
– Да, голый. И я втащил его сюда.
– Для чего вам это понадобилось? – как-то сокрушенно спросил полисмен. По лицу его было видно, что он силится понять.
– Здесь же отель, – пояснил я. – Мы должны соблюдать порядок. Делать вид, что ничего не произошло.
– Вы что, хотите быть умнее всех? – проворчал полисмен.
– Вовсе нет. Но если бы я оставил покойника лежать в коридоре и кто-нибудь из наших постояльцев увидел его, то хозяин сжил бы меня со свету.
– В следующий раз, где бы вы ни нашли мертвое тело, не трогайте его до прибытия полиции. Поняли?
– Да, сэр.
– Ночью вы один в отеле?
– Да, один.
– Всю работу делаете сами?
– Конечно.
– Как случилось, что вы очутились здесь? Вам позвонили по телефону или кто-нибудь пришел и сообщил?
– Женщина, уходившая из отеля, сказала мне, что на шестом этаже какой-то голый сумасшедший старик пристал к ней, – словно прислушиваясь со стороны, я отметил, что, отвечая полисмену, ни разу не заикнулся.
– Хотел, что ли, переспать с ней?
– Именно это она и подразумевала.
– Что это была за женщина?
– Должно быть, проститутка.
– Вы когда-либо прежде видели ее?
– Нет.
– К вам в отель приходит много женщин, не так ли?
– Я бы не сказал, что так уж много.
Полисмен опустил голову и уставился на посиневшее исказившееся лицо старика. Потом обратился к санитару:
– Послушайте, приятель, как давно он умер, по-вашему?
– Трудно сказать. Что-нибудь от десяти минут до получаса. Вы вызвали нас сразу, как только нашли тело? – спросил у меня санитар. – Ваш вызов поступил в три пятнадцать.
– Сперва я послушал, бьется ли у него сердце. Потом втащил сюда, накрыл одеялом. После этого спустился вниз и позвонил вам.
– Вы пытались привести его в чувство?
– Нет, не пытался.
– Почему?
В вопросе санитара не было придирки. Был очень поздний час, он, конечно, устал и спросил лишь для проформы.
– Мне не пришло в голову.
– Уж очень многое не приходило вам в голову, – мрачно заметил полисмен. Подобно санитару, он также вел себя по установленному распорядку, в который входило и подозрение. Однако, по существу, все это было ему безразлично и даже, казалось, давно надоело.
– Что ж, давайте мы заберем его, – предложил санитар. – Нет смысла зря терять время. Когда свяжетесь с его семьей, – снова обратился он ко мне, – узнайте, как они собираются хоронить его, и сообщите в морг.
– Сейчас же отправлю телеграмму в Чикаго, – пообещал я.
Санитар и шофер «скорой помощи» уложили тело на носилки.
– Тяжеленный, сукин сын, – заметил шофер. – Жрал, видно, в три горла, старый козел. Ишь ты, голым приставал к бабенке. И хоть бы было чем!
Завернув труп в простыню, они пристегнули его ремнями к носилкам. В лифте носилки пришлось поставить почти стоймя, иначе они не помещались.
– Беспокойная была ночь? – спросил я санитара, когда мы спускались в лифте.
– Четвертый вызов, – ответил он. – Могу поменяться с вами работой.
– Ну да, охота вам просиживать ночи напролет за счетной машинкой, когда скоро вы начнете загребать денежки. В газетах вон пишут, что врачи у нас зарабатывают больше всех.
– Боже, услышь это и благослови Америку, – воскликнул санитар, выходя из лифта.
Я открыл им парадную дверь и глядел, как ловко они поставили носилки с телом в санитарную машину. В патрульной машине второй полисмен крепко спал за рулем, негромко посапывая. Завыла сирена, и «скорая помощь» быстро скрылась из виду.
– Какого черта они торопятся? – сказал полисмен, стоявший рядом со мной на ступеньках.
– А напарник-то ваш заснул.
– Проснется, если будет вызов. Чутье у него, как у собаки. Пусть пока отдохнет. Хотел бы я иметь его нервы, – со вздохом добавил он. – Пойдемте заглянем в вашу книгу регистрации приезжающих.
Мы вернулись в мою конторку. Проходя через смежную комнатку, я старался не глядеть на полку, где среди канцелярских принадлежностей и старых журналов лежал принесенный мной футляр.
– Если хотите выпить, у меня есть бутылка виски, – предложил я, радуясь про себя тому, что пока все идет благополучно. Мной словно управлял компьютер, в который правильно заложили все необходимые данные. Но все же требовалось некоторое усилие, чтобы не глядеть на полку, где лежал футляр.
– Я же на службе, – протянул полисмен. – Но глоточек все же не повредит.
Я отыскал в книге регистрации приезжающих запись о въезде постояльца в 602-й номер, и полисмен старательно переписал ее в свою записную книжку. История Нью-Йорка, по-видимому, наиболее верно отражена в записях этих полицейских книжек. Сочтите это, пожалуйста, интересным археологическим открытием.
– Стакана, извините, нет, – заметил я, откупоривая бутылку виски.
– Ничего, из горлышка сойдет, – сказал полисмен. – Лехаим, – добавил он, приветственно приподнял бутылку и основательно отхлебнул из нее.
– Вы еврей? – полюбопытствовал я, когда полисмен протянул бутылку мне.
– Нет. Напарник научил. А он еврей. «Лехаим». За жизнь! Это я помнил с тех пор, как посмотрел на Бродвее знаменитый мюзикл «Скрипач на крыше».
– Пожалуй, последую-ка я вашему примеру, – произнес я, поднося бутылку ко рту. – Эта ночка мне еще долго сниться будет.
– Ну, эта ночь – пустяки. Нам часто и похуже приходится.
– Да уж, представляю себе.
– Однако пора идти, – сказал полисмен. – Утром к вам пожалует инспектор. Чтоб до его прихода номер был заперт, понятно?
– Передам утром моему сменщику.
– Эх, ночная работа, – вздохнул полисмен. – Вы хорошо спите днем?
– Прекрасно.
– А вот я не могу, – он печально покачал головой. – Видите, какие круги под глазами.
Я проводил его к выходу и следил, как не спеша, вразвалку подошел он к патрульной машине, вскарабкался в нее и разбудил напарника. Они медленно покатили по молчаливой пустынной улице, а я поспешил к себе, чтобы отправить телеграмму.
Прозвучало по меньшей мере десять гудков, пока мне ответили. Страна в полном упадке, подумал я, ожидая. Никакого движения, никто не отвечает.
– Вестерн юнион, – наконец послышалось в трубке.
– Примите телеграмму в Чикаго, – сказал я, затем продиктовал адрес и по буквам фамилию адресата.
– Прошу текст.
– Сожалением извещаем кончине Джона Ферриса сегодня три пятнадцать тчк Прошу немедленно сообщить ваши указания тчк Друзек отель Святой Августин Манхэттен Нью-Йорк, – продиктовал я.
К тому времени, когда придет ответ, Друзек уже появится в отеле, а мое дело сторона. И вовсе ни к чему, чтобы в Чикаго знали мое имя.
Мне сообщили стоимость телеграммы, и я пометил ее на листке с текстом. Старина Друзек поставит ее, конечно, в счет Феррису.
Глотнув еще виски, я уселся во вращающемся кресле и раскрыл Библию. За ней я решил провести время до прихода моего сменщика.

4

Рассказав утром сменщику обо всем (или, точнее, почти обо всем), что случилось прошедшей ночью, я поехал домой на такси. Как обычно, оставил в конверте записку букмекеру, в которой указывалось, что ставлю пять долларов на Глорию во втором заезде в Хайалиа. Пока что было бы разумно вести себя так, как будто ничего не случилось.
Ограбления, причем в любое время суток, отнюдь не были редкостью даже в районе Восьмидесятых улиц восточной части Манхеттена, где я жил. Ехать в такси было, конечно, роскошью, но уж больно мне не хотелось, чтобы меня грабанули именно сегодня. Улучив минутку, когда сменщик был занят, я достал с полки футляр. В вестибюле, никого не было, да если бы кто и встретился, – ничего нет особенного в том; что человек несет с собой картонный футляр для чертежей.
Хотя я не спал всю ночь голова была ясная. Обычно, когда погода, позволяла, весь путь до дома (тридцать кварталов или чуть больше) я преодолевал пешком, заходил позавтракать в бистро на Второй авеню и, возвратясь домой, заваливался спать часов до двух пополудни. Но сегодня я не хотел да и не мог заснуть.
Войдя в свою однокомнатную квартирку – окна в ней запотели от ночного холода, – я, даже не сняв пальто, прошел на кухню и открыл бутылку пива. Потягивая пиво, ножом разрезал футляр и окончательно убедился, что сверху донизу он набит стодолларовыми бумажками.
Одну за другой я осторожно вытаскивал их, тщательно разглаживал и раскладывал на кухонном столе пачками по десять штук в каждой. Когда я кончил, на столе лежало сто пачек. Сто тысяч долларов. Они покрыли весь стол.
Молча уставился я на деньги, лежащие на столе. Допил пиво. Я не ощущал ни страха, ни радости, ни раскаяния – вообще ничего. Машинально взглянул на часы. Без двадцати девять. Банки откроются через двадцать минут.
Достав из стенного шкафа небольшую сумку, я уложил в нее все деньги. Ключ от квартиры был лишь у меня одного, но тем не менее не следовало рисковать. С сумкой в руках я спустился вниз и вышел на улицу. За углом в магазине канцелярских принадлежностей купил пакет резинок и три плотных больших конверта, самых больших, что были в магазине.
Вернувшись обратно к себе, я запер дверь и на этот раз снял пальто и пиджак. Затем уселся и не торопясь, аккуратно обвязав резинкой каждую пачку денег, складывал их в конверты. Тысячу долларов положил к себе в бумажник на всякие расходы.
Запечатывая конверты, я морщился от вкуса клея, когда облизывал края. Открыл еще бутылку пива и пил маленькими глотками, не сводя глаз с толстых конвертов на столе.
Квартирку я снял полностью обставленной. Из моих вещей в ней были только книги. Да и тех немного. Обычно я выбрасывал книги по прочтении. Поскольку тепла в квартире никогда не хватало, мне приходилось, сидя за книгой, натягивать на себя подбитую мехом лыжную куртку. В это утро было, как всегда, прохладно, но, хотя я был в одной рубашке, мне было даже жарко.
У меня уже созрело решение, что следует предпринять. Прежде всего уйти с работы, уехать из города. На дальнейшее пока не было никаких планов, но я понимал, что вскоре несомненно появится тот, кто ищет эти сто тысяч долларов.
В банке на двух специальных карточках я начертал образец своей подписи. Рука у меня была совершенно твердой. Запечатанные конверты с деньгами лежали передо мной на столе, за которым я сидел. Принимал меня молодой, очень вежливый банковский клерк с бесполым лицом монаха. Беседа с ним была короткой и деловитой. До этого я побрился и тщательно оделся. От прежних дней у меня остались два вполне приличных костюма, и я надел тот, что выглядел более строгим. Мне хотелось производить впечатление солидного человека, хотя, может, и небогатого (конечно же, небогатого), но скромно преуспевающего, осмотрительного, у которого могут быть облигации и другие денежные документы, слишком ценные, чтобы держать их у себя дома.
– Пожалуйста, ваш адрес, мистер Граймс.
Я назвал адрес отеля «Святой Августин». Если кто-нибудь, разыскивая меня, забредет в этот банк (а это весьма маловероятно), то ничего нового обо мне не узнает.
– Вы один будете иметь доступ в сейф?
Уж наверняка никого другого не нужно, подумал я, но вслух просто сказал:
– Да, я один.
– Оплата двадцать три доллара в год. Как вы желаете уплатить, наличными или чеком?
– Наличными, – ответил я и протянул клерку сто долларов. На его лице ничего не отразилось. Очевидно, он считал, что я вполне похожу на клиента, который запросто носит с собой стодолларовые бумажки. Я счел это хорошим предзнаменованием.
Благоговейно разгладив кредитку, клерк отправился в кассу. Я же непринужденно сидел у стола, кончиками пальцев притрагиваясь к своим конвертам. Как это ни удивительно, все это время я совсем не заикался.
Мне вручили сдачу и квитанцию, и я последовал за клерком в банковский подвал. Там царила невозмутимая, почти набожная тишина, побуждавшая говорить шепотом. Цветные витражи в окнах были к месту в этом подвале, хранившем легенды о способностях и талантах вкладчиков. Служитель подвала дал мне ключ от моего сейфа и повел в глубь молчаливого храма денег.
Идя со своими конвертами в руках, я невольно спрашивал себя, откуда все эти богатства, как были собраны банкноты, акции, облигации, драгоценности, хранящиеся здесь в запертых ящиках, сколько было пролито пота и крови, сколько совершено преступлений, через сколько жадных рук прошли все эти ценности и деньги, чтобы залечь потом в этой священной стальной пещере.
1 2 3 4 5 6 7