Антун Шолян
Рассказы
Перевод с хорватского Т.Поповой
Семейный ужин
Теперь я уже не только не умею постоять за себя, но даже сбежать да-
леко не могу. Я вижу в этом какой-то опасный упадок жизненных сил, свя-
занный, вероятно, с возрастом или условиями жизни. И на сей раз мне, как
обычно, удалось сбежать лишь в уборную. Не подняв с унитаза крышку и не
спустив брюк, я восседаю на престоле своего крошечного королевства.
Знаю, что этим ничего нельзя решить. Просто так уж у меня повелось - я
привык спасаться в уборной от отчаяния, замешательства и собственного
бессилия. Обычно я выхожу из нее с облегчением, духовным, как другие об-
легчаются физически.
Но здесь, в этом туалете, облегчения я не почувствовал. Прежде всего,
закрыв за собой дверь, я не мог найти выключатель и вынужден был звать
на помощь хозяина, от которого, собственно, и сбежал.
- Да ты посмотри, Лела, - загрохотал хозяин дома так, что эхо разнес-
лось по всей квартире, - он даже не знает, как зажечь свет!
Заполнив своими исполинскими телесами проем двери моего убежища, он
нажал одну из многочисленных кнопок на распределительном щите, который
сгодился бы для небольшого космического корабля; спустя несколько секунд
невидимые мерцающие трубочки озарили рассеянным светом эту санитарно-ги-
гиеническую лабораторию.
- Прогресс, старина, прогресс! - загоготал он мне прямо в ухо. - Тех-
ника для народа! Ты, видать, отстал, не идешь в ногу со временем. Обрати
внимание: сплошь итальянское оборудование - до последнего крючочка!
Керамические плитки на полу, облицовка стен и ванны, даже бачок для
слива воды - все словно сыпью пестрело маленькими красными цветочками по
белому фону, как будто ванная комната заразилась какой-то неведомой фор-
мы оспой. Холодное неоновое освещение дрожало, от цветочков рябило в
глазах, и мне пришлось значительно раньше, чем я намеревался, вернуться
в комнату, где меня поджидал хозяин, огромный и неотвратимый, как
судьба.
Он восседал в новом бидермайерском кресле, высокий, массивный, как
утес, между барочным письменным столом и ампирным комодом, прямо под
хрустальной люстрой. Все эти предметы, да и он сам были слишком громозд-
ки для стандартной комнаты в типовом новом доме. И все было как с иго-
лочки новым: и дом, и мебель, и громадный телевизор, и неимоверно толс-
тые бухарские ковры на полу, и золоченые рамы развешенных по стенам кар-
тин. И только его королевская власть соединяла воедино всю эту разно-
мастную пестроту.
В своем королевстве он явно ощущал себя куда вольготнее, чем я - в
своем. В одной руке, будто яблоко, он держал хрустальный стаканчик с
виски, а в другой, подобно жезлу, - сигару марки "Корона", которую окру-
жали ореолы голубого дыма, словно так это было испокон веков.
Да мне и самому казалось, что испокон веков все было именно так. Роб-
ко, даже раболепно присел я на краешек стула. Величественным жестом он
подтолкнул в мою сторону серебряный портсигар и хрустальную пепельницу,
и они заскользили по полированной глади стола. Но прежде чем подтолк-
нуть, он полюбовался ими, как бы желая подчеркнуть их несомненную цен-
ность.
- Не знаю, что ты думаешь по этому поводу, - сказал он тоном важного
господина, - но если человек хочет иметь что-то настоящее, что-то стоя-
щее, тогда, братец ты мой, нет ничего верней серебра и хрусталя. Разве
не так, Лела? - крикнул он в сторону кухни. - Разве не так?
Ответа из кухни не последовало. Прошло уже более часа, а мы ждали,
пока его жена, Лела, с которой мы вместе учились на одном факультете,
готовила, как он сказал, "скромный домашний ужин для старого товарища".
Он безжалостно истязал меня, Лела из кухни не появлялась, и мне не оста-
валось ничего другого, как время от времени ускользать в уборную, ссыла-
ясь на мочевой пузырь.
Он заставлял меня угадывать сорт виски, возраст его комода, цену, ко-
торую он заплатил за висящую на стене картину художника-примитивиста. Я
должен был выносить его объятия, когда, подведя меня к окну, он показы-
вал свою сверкающую новизной "тачку" среди других "тачек", припаркован-
ных во дворе.
Я не мог просто не слушать его. Устремленный на меня взгляд, вопроси-
тельный тон хозяина требовали постоянного восхищения, одобрения, понима-
ния, что ли? Он буквально наседал на меня. Особенно смешно было, когда,
схватив своими толстыми пальцами какую-нибудь мелкую вещичку - серебря-
ные щипчики для льда или зажигалку Dunhill, он совал мне их прямо под
нос.
И в то же время нельзя сказать, чтобы человек этот был тупым, заев-
шимся выскочкой. Он, как и прежде, считался кем-то значительным, этакой
гранитной глыбой, на которой покоятся основы общества. О нем вс° еще пи-
сали в газетах, как тогда, когда он прославился как первый рабочий па-
рень с завода паровых котлов, окончивший юридический факультет. И руки у
него были, как и тогда, - большие, узловатые рабочие руки. Правда, те-
перь они стали белее и приобрели мягкость, так что кто-нибудь мог бы к
ним и приложиться. Да и весь он излучал царственное величие.
И надо же случиться, что после многих лет, когда мне и в голову бы не
пришло, что мы можем встретиться, я столкнулся с ним на набережной в
Сплите. Можно подумать, что я специально летел из Загреба в Сплит, чтобы
его увидеть! Или что он, подобно какой-то неистребимой амебе, размножил-
ся, запрудив все окрестные города, и повсюду поджидал меня, как судьба!
Временами мне казалось, что он - плод моего собственного партеногенеза.
Ведь мы сами постепенно засоряем землю своим прошлым.
Во всяком случае, как когда-то, встреча с ним сама по себе была malum
omen, предвестием несчастья. Я понимал, что надо срочно смываться. Но он
уже на всю набережную оповестил, что встретил старого товарища; пихая
меня локтями, похлопывая по спине, он буквально толкал меня к своему
гостеприимному дому. Люди недоуменно оглядывались, не понимая, что перед
ними - сердечная встреча или задержание. Пока я ломал голову, как бы от
него отделаться, он уже окончательно меня заарканил и, так сказать, теп-
леньким затащил на этот ужин. Скромный, домашний.
Я, как обычно, сдался, отступил перед ним, безропотно подчинился то-
му, что мне было уготовано. А может, сбежать было нельзя: с некоторыми
людьми нам предназначено не расставаться всю жизнь, как бы редко мы ни
встречались. Это проблема поколений. Может, вообще нельзя сбежать дальше
спасительного сортира. Известно, что у человека в некоторых ситуациях
сами по себе штаны спадают, а побежишь, будут только мешать и путаться
между ногами.
Мы действительно с ним редко встречались, но всегда в какие-то пере-
ломные моменты. И переламывались эти моменты всегда на моей спине, а пе-
реламывающей силой всегда выступал он. Он всегда ходил в одном и том же
мятом пиджаке, в рубашке с расстегнутым воротом и вечно с разных возвы-
шений гремел о чем-то в микрофон, а я в тех же самых залах заседаний,
кинозалах и аудиториях сидел где-нибудь в уголке, затерявшийся среди
масс, и с трепетом ожидал, когда гром его риторики прогремит непос-
редственно надо мной.
И гром обязательно гремел прямо над моей головой. Я помню, как еще в
гимназии, когда мы были мало знакомы, он на каком-то собрании обрушился
на меня с такими филиппиками, что я в момент вылетел из школы. Забыл
уже, за какие грехи вылетел: впрочем, наверняка за то, что теперь греха-
ми не считается! Грехов нет, а грешники остались. Похоже, уже тогда,
авансом на все последующие времена, он собственнолично сочинил мою мел-
кобуржуазную биографию, которая меня, нет, которую я буду сопровождать
всю свою жизнь, и, пожалуй, сейчас я взялся за его жизнеописание только
для того, чтобы восстановить справедливость.
Но ему мало было вытолкнуть меня в жизнь с соответствующей характе-
ристикой, он не отставал от меня и потом. На строительстве электростан-
ции, где я вкалывал, чтобы заработать себе право продолжить учебу, он в
один прекрасный день появился в кожаном пальто и сразу же назвал меня
очковтирателем, прогульщиком. Действительно, я однажды прогулял (в эпоху
созидания и обновления меня засекли в кукурузе с одной девушкой в разгар
рабочего дня), но так там прогуливали все; однако один я, лично, сполна
оплатил его остроумие оратора: "Не потерпим донжуанов на строительстве
плотины!"
На юридический мы поступили одновременно. Я не замечал, чтобы он осо-
бенно усердствовал в учении, но его фотографии часто помещались в газе-
тах, и таким образом мое любопытство в отношении его персоны полностью
удовлетворялось.
Само собой разумеется, как только проводилось какое-то бурное собра-
ние, на котором кого-нибудь прорабатывали и изгоняли или хотя бы просто
велись дискуссии на всякие острые темы, когда надо было определиться,
занять принципиальную позицию, он тут же возникал "как мимолетное ви-
денье" и уже с порога, не дойдя до стола, палил по мне, точно все время,
пока мы не виделись, только к этому и готовился. Я был и буржуем, и про-
западным элементом, и политиканом, и критиканом. Он не отрицал лишь моих
профессиональных способностей, но подчеркивал, что я - "специалист для
мелкобуржуазных элементов" и к тому же страдаю "мелкособственническим
стяжательством". Естественно, и я, да и он, наверное, понимали, что все
это пустые слова: у меня в кармане не было ни гроша, а ему вообще было
наплевать, есть у меня он или нет. Но кто тогда думал, что от слова за-
висит чья-то судьба!
И так постепенно, хотя я уже стал, так сказать, вариться в собствен-
ном соку, пар, вечно клубящийся над его котелком, в котором он заваривал
кашу, видимо, только для меня, окутал нас обоих, объединил и даже сбли-
зил. Для меня любое собрание теряло смысл, если он не присутствовал на
нем. На совещаниях мы сердечно махали друг другу: он - из президиума, я
- из зала. Казалось, и ему не терпелось меня встретить, как хорошо зна-
комого и очень удобного врага. Мы привыкли друг к другу, а иногда могли
даже и погулять вместе, и подискутировать об "исторической необходимос-
ти" или "объективном взгляде на действительность". Мы только что не по-
роднились.
Особенно мы сблизились, когда он начал ухаживать за Лелой, одной из
пяти девушек на нашем курсе (юридический, несмотря на равноправие полов,
оставался весьма однородным), за девушкой истинно буржуазного происхож-
дения и буржуазных наклонностей - мы, остальные, буржуазные замашки про-
являли только на публичных сборищах, - за девушкой, на которую и я
(впрочем, как и большинство на нашем курсе) положил глаз и из-за ее
признанной всеми красоты, а отчасти и из-за оставшихся крох от ее буржу-
азного прошлого (дом на Новаковой улице, богатая тетка в Америке и
что-то там еще).
Я говорю - "положил глаз", но мой глаз не обладал разящей силой, а
характер у меня был переменчивый. Я ухаживал за многими девицами, а с
Лелой постоянно спорил. Надо признаться, помимо всего прочего она была
не глупа. Эмансипированная. Интеллектуалка. Мечтала о дипломатической
карьере, специализировалась по международному праву. Но уже тогда прек-
расно понимала, что буржуазное происхождение не даст ей продвинуться.
"За иностранца выйти замуж мне не удастся, найти его непросто, - объяс-
няла Лела свой внезапный интерес к тому, кто когда-то занимался паровыми
котлами, - а без поддержки такого человека я ничего не добьюсь, это ясно
как день. Да, впрочем, он не так уже и плох. Не лишен амбиций, хочет че-
го-то достичь".
До конца она мне все так и не успела объяснить - студенческие годы
пролетели как миг. И эта пара, каждый из которой мечтал стать в жизни
чем-то, исчезла из моего поля зрения. Прошло десять-пятнадцать лет. И
сейчас на то, что происходило вокруг них, и на них обоих я смотрел уже
совсем другими глазами - не такими безгрешными и не такими сентимен-
тальными. Его фотографии, как и прежде, появлялись в газетах. Газеты ме-
няли названия, фотографии оставались те же. Он и дальше продолжал меня
преследовать, теперь чаще косвенно. Вероятно, сам не понимал, что прес-
ледует: изредка вспоминая обо мне, он уже был уверен, что я изменился,
поумнел.
Для него, как и прежде, это были только слова, и поэтому, встретив
меня после стольких лет в другом городе, уже в другом положении, он, па-
мятуя наше прежнее братство во вражде, бросился ко мне шумно и сердечно,
как к старому товарищу, затащил к себе в дом ("Ты только посмотри, Лела,
кого я привел!") и начал лапать своими ручищами, поить виски и предла-
гать сигары. Лела поздоровалась с куда меньшим жаром и сразу же удали-
лась в кухню, откуда и не появлялась до сих пор.
- Ну, рассказывай - где ты, что ты? - он никак не мог оставить в по-
кое мои плечи. - Частная практика, говоришь? Значит, зашибаешь деньгу?
- Только теоретически, - ответил я.
- Эх, Загреб, Загреб! - вздохнул он. - А мы, видишь, так, попросту,
провинциально. Я очень рад, что ты не ввязался в эту последнюю бучу, -
он посмотрел на меня внимательнее и серьезнее. - Или, может, я что-ни-
будь пропустил в газетах?
- О таких, как я, в газетах не пишут, - сказал я.
- Нынче о какой только шушере не пишут. Ну, я очень рад! Я знаю, что
в душе ты не такой! Но сам понимаешь - всякое бывает! Куда жиды, туда и
велосипедисты.
- Велосипедисты?
- Ты что, не помнишь этого анекдота? О еврее, который бежит, потому
что услышал, будто хватают жидов и велосипедистов? Не помнишь? А его
спрашивают: "Ладно, а почему арестовывают велосипедистов?" - "Вот потому
и бегу, - отвечает, - что никто не спрашивает, почему хватают жидов!"
Он загоготал так громко, что картины чуть не попадали со стен. Мне
хотелось ему сказать, что при моем характере я всегда как-то соотносил
себя с евреями, кем бы в данный момент они ни были, но не смог дож-
даться, когда он отсмеется.
1 2 3 4