Да сами личность и учение Христа... хорошо, допустим, со
времен юности они могли еще сто раз измениться, хотя лет
двадцать в те века - не такая уж и юность... Все это оставалось
в сознании Кошерского смутным. Зато ясно, как уже напечатанные,
видел он критические отзывы: "самоплагиат", "перепевы
Булгакова" (почему-то образ Иисуса ассоциируется у критиков
всегда не с Евангелиями, не с Леонидом Андреевым, не с Ренаном
и Ллойдом Вебером, а только и именно с Булгаковым), "чужое
амплуа"... Олег уже почувствовал в груди жжение ненависти к
будущим авторам этих будущих пасквилей. Но ничто не могло
омрачить его удовольствия, стоило Кошерскому представить, как
будет воспринята добропорядочными христианами, особенно
новообращенными, первая же фраза, с которой войдет в роман его
Иисус: "Истинно, истинно говорю тебе, базар на том берегу
гораздо дешевле..."
Если бы мысли занимали время, Кошерский додумывал бы все
это в автобусе. Но идеи похожи на землетрясение; первый толчок
застал писателя в ванной, второй - на кухне, во время завтрака,
вслед за третьим по прогнозам метеорологов могло начаться
вулканическое извержение словесной лавы. Этот последний толчок
настиг Олега уже открывающим выходную дверь квартиры. Он
неожиданно замер, произнес громко - на всю лестницу разнеслось:
- Да ну их к черту! - не ту самую фразу, с которой,
видимо, стоило приниматься за работу над романом об Иисусе
Христе, и, с силой хлопнув дверью, вернулся к письменному (он
же и обеденный) столу. За ним, не поднимая головы, Кошерский
просидел до того самого момента, пока его не оторвал телефон.
Звонил Саня Фришберг (вот ведь вспомни о дураке, он и появится:
только утром же о нем подумал!), просил разрешения зайти.
- Очень здорово! Жду с нетерпением и ставлю кофе, -
неохотно сдружелюбничал Олег. Не то чтобы его огорчало, что
Саня отвлекает его от работы, но, Боже мой, как не переваривал
Кошерский этого Фришберга! А ведь поначалу тот и ему показался
милым парнем...
Глава 4
Это уже по-человечески, Господи мой, Господи!
2-я Самуил. 7, 19
- А ведь поначалу он и мне показался вполне нормальным
парнем, - Борух несимметрично, как позволяла его лежачая поза,
развел руками. И что у него за манера такая, куда бы ни пришел,
тут же улечься на хозяйскую постель?!
- А он какой? Ненормальный? - осведомился Яков. При этом в
глазах его засияло любопытство, а рот расползся в
сладко-довольную кошачью улыбку.
- Кажется, ты не питаешь к брату особенно родственных
чувств, - заметил Шимон, дома у которого, кстати, это случайное
сборище и образовалось.
Нет, Яков не питал. Да и откуда им было взяться? В
детстве, несмотря на дружбу родителей, они почти не общались -
пять лет разницы. В последние годы старшего носило Бог знает
где, и объявился он, наконец, дома только в прошлом
Хашване-месяце. Дядя Йосеф устроил тогда праздник на
пол-Назарета. Йехуда - младший из Бар-Йосефов - даже сказал
отцу что-то обиженное, вроде того, что "в мою честь, мол, ты
даже на бар-мицву такого веселья не устраивал", за что получил
две оплеухи и короткий окрик: "Будешь мне разговаривать! Ты и
так всегда при мне." Дядя Йосеф, хотя и тяжел на руку, хороший
мужик, добрый. Но в радости его хватало и показухи - об этом
шушукались по возвращении домой родители Якова. И кабы они
одни! Еще и теперь не изгладилась склочная народная память о
том, как уже очень скоро после свадьбы стало заметно, что
Йосефова Мириам на сносях, и слухи ходили самые упорные, что не
от него. Никто, однако же, не мог бы обвинить Йосефа в
пренебрежении отцовскими обязанностями, и если сын-пасынок
вскоре и почувствовал себя дома неуютно, дело тут было совсем в
другом, а именно - в тех новых идеях, которых он за время
отсутствия где-то набрался. Они - эти идеи - были в основе
своей религиозные, но какие-то странные: не поддерживал их даже
отец, уважаемый книжник, заявив, что его глупый сын решил
переплюнуть в святости Йова и Довида. Любую мелочь, каждое
происшествие - села ли муха на открытую страницу Торы, или
соседка пролила на пол молоко - не оставлял теперь юный философ
без внимания, считал неслучайным, трактовал и лез к каждому со
своими толкованиями, чем надоел всем до смерти. Быт же свой
Бар-Йосеф изменил теперь настолько, в честь чего и домашним
стал выдвигать странные и труднопредсказуемые требования, что
даже тетя Мириам сердилась на сына, хотя и жалела его, начав
подозревать, что ребенок сошел с ума. Короче, неправдой было бы
сказать, что Йошуа Бар-Йосеф ушел из дома опять, потому что
разругался с родителями, но отношения их были уже на грани...
В то же время с родителями Якова он как раз сошелся, и
когда стало известно, что племянник собирается в дорогу, они
сами попросили его взять с собой и мальчика: с одной стороны,
сколько ж можно тому дома сидеть, пора и в люди; с другой -
все-таки под присмотром... Этот присмотр Якова измучил уже за
первую неделю пути, потому что братец, если и не заставлял его
пока выполнять все то, что выполнял сам, то, как минимум,
запрещал делать что-либо, чего не позволял себе. Но больше
строгой диеты, на которую посадил со словами: "Тебе все равно
надо худеть", - родич несчастного Меньшого, нимало не
волновавшегося вопросом о Боге и позволявшего себе порой запить
мяско молочком, мучительна была обязанность убирать по утрам
свою постель и чистить после еды посуду... Нет, это раньше Яков
"не питал к Бар-Йосефу родственных чувств", а тепрь он его
просто ненавидел.
Он, однако, мотнул головой и произнес своим птичьим
голосом:
- Нет, почему? Я просто хочу знать, почему ты, - он еще
раз мотнул головой, как бы проталкивая застрявшую фразу, -
считаешь Святого ненормальным.
- Конечно, ненормальный, - безаппеляционно повторил Борух.
- Ты слышишь эти разговоры? На третий день по приезде он
заявляет, что он - гений...
- То есть как это? - жадно впитывал в себя Меньшой.
- Ай, ну когда от тебя тогда шли, - Борух, хотя и отвечал
как бы Якову, обращался только к Шимону, - он стал
рассказывать, что все эти сказки, которые тогда читал, он
написал за два часа...
- Кстати, сказки действительно обалденные, - вставил
Шимон.
- Да, есть парочка неплохих... Так Хава его в шутку
спрашивает: "Ты что, гений?" А он в ответ: "Да, я гений".
- Ну, знаешь, я бы тоже так ответил. И ты тоже.
- Нет! Он без всяких шуток, совершенно спокойно: "Да, я
гений. И незачем этого стыдиться"...
- Да ладно тебе...
- А что ты скажешь про то, что он говорит, что он Святой?
- подлил еще масла в огонь Яков. Глаза его светились ожиданием
услыхать еще какую-нибудь гадость или колкость в адрес тирана и
мучителя.
Ответил ему Шимон. Не то, чтобы Бар-Йосеф слишком ему
импонировал, но для его защиты требовалось больше изощрять свой
ум, что и определило сейчас его позицию:
- А ты возьмешься утверждать, что это не так? Если
святость - это выполнение Закона, то тут, пожалуй, Бар-Йосефа
не упрекнешь.
- Так ты слушай! - Борух сделал движение встать, но
раздумал и только приподнялся на локте. - Сегодня Мойша назвал
его Бар-Йосефом, а он Мойше влепил: "Я не сын Йосефа, я - сын
Бога".
Борух не получил ожидаемого эффекта от своих слов. В
первую очередь потому, что Шимон знал этим словам цену и то,
что в семи случаях из десяти за ними не стоит вообще ничего. К
тому же, он нашел красивый контраргумент:
- Если вдуматься, то мы все - сыновья Бога.
- Некоторые - дочери. - Как раз на этих словах в комнату
вошла Хава Яффа, похожая, верно, на свою тезку -
прародительницу Хаву: безукоризненно красивая, но без капли
женственности в жестах и мимике. То ли, выйдя за Боруха, не
нуждалась больше в смущенных улыбках и томных взорах, то ли,
скорее, с детства не имела рядом примера для подражания.
- Как сказал бы Бар-Йосеф, - со смехом сообщил Хаве Шимон,
- то, что ты вошла именно в эту минуту, - не случайно.
- Ай, для него все не случайно, - отмахнулась Хава. -
Борух, пошли обедать. Шимон, есть будешь?
- Да нет, спасибо, - отрицательно качнул головой Шимон,
умоляя голодными глазами позвать его еще раз.
- Да что ты ломаешься?! - прикрикнула Яффа. - Пошли есть.
- Кстати, что этот Святой вытворяет с пищей! - предпринял
Яков попытку вернуть разговор в прежнее русло.
- Во всей Иудейке больше тем для разговоров не осталось,
кроме Бар-Йосефа, -недовольно проворчала Хава. - Куда ни
пойдешь - кругом один Бар-Йосеф. Вы есть идете?
- Да, так я же не дорассказал, - воскликнул Борух и с
размаху хлопнул Якова по колену так, чтобы было больно: он так
шутил. - Сегодня же он рассказал, что он Мошиах!
- Че-го?!?!?!
- Вот-вот, - неохотно поддакнул Яков. Кажется, его
расстроило, что не он первый сообщил здесь эту новость.
- Пока он, правда, поведал это по большому секрету, потому
что, говорит : "Мое время еще не пришло".
- Мошиах? Ну, это уже...
- А, скажи? Рядом с этим меркнет даже его обет безбрачия!
- Он не боится, что его побьют камнями? - спросил Шимон,
без особой, впрочем, тревоги: последний раз религиозность
просыпалась в евреях Иудейки, когда обсуждали, сколько денег
потребуется для новой синагоги, и уснула окончательно, когда их
- эти деньги - после обсуждения стали собирать.
Борух не ответил: ему интереснее был вопрос о половом
воздержании Бар-Йосефа, и он стал длинно рассказывать о том,
что Святой, мол, потому и обходился без женщин, что во сне, по
ночам, он на правах Мошиаха входит в гарем царя Соломона и
услаждается там, сколько влезет. А по утрам просыпается в
луже... В течение этой речи Хава несколько раз шумно порывалась
уйти, но все-таки оставалась, как только оскорбленно замечала,
что никто ее и не держит. Шимон же повторял в голове
свежевыученную порцию египетских слов, потому что теперь уж
Борух точно врал, врал, к тому же, безвкусно и не смешно.
И тут вошел Бар-Йосеф.
- Аха, - зловеще прошипел он, завидев Якова. - И ты здесь,
демоняра! Демон, -повторил он окружающим, не глядя ткнув в
сторону брата. - Точно-точно вам говорю. Вы знаете, что он тут
учудил? Сегодня с утра он вздумал просить Бога о том, чтобы
выучить египетский. Я ему объясняю: "Яков! Подобные сугубо
материальные просьбы скорее удовлетворит Сатана. Только он и
рассчитаться потом потребует - после смерти." Так я объяснил?!
- Ну, так...
- А этот Демон, знаете, что мне ответил? "После смерти -
меня не интересует,- и бегал полдня по дому, кричал: "Слава
Сатане!" Правду я говорю?
- Ну, правду, - Яков был смущен, хотя и старался не подать
виду, потому что выглядел в этом эпизоде в глазах каждого хотя
и по-разному, но одинаково глупо. И вдруг ему явилась
неожиданная поддержка в лице Шимона:
- Ну, так все верно, Сатане, конечно же, слава. Как самой
могущественной личности в этом мире, как преданному слуге Бога.
- Шимон улыбнулся, готовый спорить. Единственное, чего он не
ожидал, ляпнув эту привлекшую его парадоксом фразу, это того,
что Бар-Йосеф согласится. Произошло, однако, именно это:
- Ну, разумеется! Разумеется! Но ведь если бы он славил
Сатану в этом качестве!
Тут Хава окончательно поняла, что ей все это надоело.
- Борух! Шимон! Мы уходим, - приказно гаркнула она.
- Да и нам пора, - фальшиво засуетился Бар-Йосеф. - Пошли,
Меньшой.
Так в тот день Шимону и не удалось расспросить земляка о
его мессианстве. А до тех пор, пока он это успел, произошла
одна забавная история.
Глава 5
Во время дружеской беседы
Воткни булавку в зад соседу.
Ред Янш
- ...Забавная история с Сидом, - заявил Саня тоном
продолжения начатого разговора, хотя до этого речь шла только о
политике. - На моем дне рождения столкнул его с некой девицей.
Ну, то есть, как столкнул: единственная "нечетная" девица на
единственного "нечетного" Сида... Страшная!.. Чтоб всем моим
врагам...
Олег глотнул кофе. Ему было интересно, на кой этот тип
приперся, но он знал, что ответ если где бесполезно искать, так
это в Саниных словах. Поэтому он не просто пропускал мимо ушей
Санины байки, а нарочно заглушал их мыслями, более или менее
отстраненными. В данный момент Кошерский думал о том, откуда у
Фришберга эти местечковые еврейские интонации? Ведь он коренной
ленинградец, во втором поколении точно, но кажется - и в
третьем. Специально, что ли, подчеркивает свою инородность? И
бородой этой... А ведь он, конечно, сионист. Как-то никогда не
приходилось заговаривать на национальную тему. Надо будет
попробовать. Но не теперь же...
- Но Сид есть Сид, ты ж понимаешь, он и с этой шмарой
вполне куртуазен...
Кстати, если убрать эти его канторские распевы, ну,
записать, что ли, его болтовню - она же станет абсолютно
бесцветной. Вот Блюмкин его - Кошерского - ругает за
"отсутствие ярких речевых характеристик" (тьфу!). А какие тут
могут быть "речевые характеристики" на фиг, если у него в одной
фразе и "шмара", и "куртуазен", в следующей он загнет два
деепричастных оборота и всунет архаизмов штук пять, а еще через
одну станет материться, как шофер ломанного КамАЗа в мороз... А
может не сделать ни того, ни другого.
- Я ей назавтра звоню: "Галя! Володя от тебя без ума!
Умолял позвонить, запиши номера"... Через два часа Сид ко мне
прилетает, плачется, бьет себя пяткой в грудь: "Саня! Как я
вчера напился! Ты представляешь, я этой каракатице,
оказывается, в любви объяснился, и это бы ладно, дал телефон,
причем не только Фонтанки, - Саня с трудом удерживал хохот,
чтобы глупо не перебить себя, только дойдя до соли шутки, - но
и своей подруги, который, кроме тебя, вообще никто не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11