Малютка, постукивая по мостовой гранеными каблучками, шла рядом со мной и доверчиво, сквозь слезы, рассказывала мне свой анамнез. Зуб заболел у нее среди ночи оттого, что она его простудила. Дрова в этом году плохого качества, очень много осины и мало сосны и березы. У нее есть один знакомый, он обещал доставить три кубометра сосны, но никаких других вольностей она ему не разрешает.
Речь ее, несмотря на страдание, звучала, как маленький серебристый водопад, и я даже не заметил, как мы дошли до Литейного моста.
Увы, его уже развели… Мы опоздали. Но отступать было некуда. Мы решили идти к Охтинскому мосту. Путь предстоял долгий.
… Мы шли по булыжной мостовой в строгом походном порядке. В тишине белой ночи шаги наши звучали гулко и тревожно. Изредка попадавшиеся прохожие с удивлением, переходящим в остолбенение, взирали на торжественно-скорбное шествие. Впереди, держась за обе щеки, шагал Сверхмученик. За ним шли в паре Старушка и Новобрачный. Следом двигался я с Малюткой. За нами топали Бубнист и Гаванец. Четвертую пару составляли Близнецы. Брат-Пароход нес на правом плече штырь громоотвода, брат-Поросенок тащил портрет Игнатия Лойолы, доверенный ему Счастливцем. Сам Счастливец плелся в арьергарде. Все остальные покупки он нес на себе.
Он двигался тяжело, как корабль, груженный выше ватерлинии. Время от времени он вынужден был останавливаться, чтобы положить вещи на мостовую и подержаться за щеку.

3. Тайное задание

Охта в те времена была малолюдным местечком. Это сейчас там высятся огромные жилмассивы, а тогда там стояли маленькие домики, разделенные садами.
Когда мы проходили мимо одного длинного забора, мы почуяли запах сена и конского навоза. Затем увидели на воротах надпись: «Контора No 9 Ленгужтранса». Мы бы спокойно прошли мимо. если бы не Старушка. Она сказала:
– Конский навоз от зубов очень пользителен, от умных людей знаю. Если к щеке конское яблоко привязать – сразу полегчает.
Навозотерапия заинтересовала почти всех. Но пугали препятствия.
– Ворота закрыты, – сказал кто-то из страдальцев. – Ночь ведь.
– А перелезть через забор можно. На то Бог руки-ноги дал, – заявила Старушка. – Надо выделить добровольцев, и пусть себе лезут на здоровье. Греха тут нет, это святое дело.
Братья-Близнецы вызвались сами, но больше никто на это святое дело выделять себя не решался. Тогда опасная Старушка указала на меня и высказалась за голосование. Меня выбрали добровольцем. Только Малютка воздержалась. Зато Сверхмученик поднял сразу обе руки.
Тут Бубнист, у которого в этот момент наступила светлая безболевая минутка, ударил в бубен и запел, приплясывая:

Чтоб угостить приятеля,
Мне денежки нужны,
Меж тем как предприятия
Мне денег не должны!

Но его попросили замолчать, чтобы не разбудить конюхов.
– Нас десять душ, значит, должны вы десять конских яблок достать. Никого не обидьте! – проинструктировала Старушка добровольцев.
– Мне потребны два кругляша! – заявил Сверхмученик.
– А мне не нужно ни одного, – мягко сказала Малютка. – Я боюсь испортить цвет лица.
Все посмотрели на нее с осуждением, как на вероотступницу. Но я почувствовал к Малютке еще большую симпатию.
Близнецы, согнув спины, встали у забора. Я по их плечам поднялся вверх и, ухватившись за торцы досок, подтянулся. Переметнув туловище через верх забора, я уперся ногами в поперечную доску и по очереди подтянул к себе братьев. Мы одновременно спрыгнули внутрь двора, где стояли телеги. Из конюшни доносилось сонное топтанье лошадей. Крадучись пробрались мы туда и остановились у больших распахнутых дверей. Кони спали стоя.
Надо было приступать к выполнению задания, но тут возникла неожиданная закавыка. На полу конюшни имелся конский навоз в достаточном количестве, но не в виде кругляшей. Он был рассыпчатой и даже жидкой консистенции. Мы не знали, во что его собирать и как его транспортировать через забор. Да и годится ли такой навоз для лечения: ведь речь шла только о яблоках?
Вдруг из-за угла конюшни вышла могучая пятнистая собака с большой головой. Вся ее шерсть была в сенной трухе – видно, спала где-то, а теперь учуяла нас и решила проявить оперативность. Мы замерли в неприятном ожидании. Собака степенно подошла ко мне и деловито, без лая и озлобления, укусила меня за ногу. Я подпрыгнул, но смолчал. Мне не хотелось, чтоб мой болезненный крик услыхала Малютка. С другой стороны, я воздержался от крика потому, что боялся появления сторожа. У меня было опасение, что если нас поймают, то могут припаять статью за конокрадство.
Меж тем собака подошла к двум братьям и осуждающе посмотрела на них. Но кусать не стала. Они были так похожи один на другого, что у нее произошло раздвоение сознания, и она не смогла решить, какого брата надо наказать в первую очередь. Собака отошла от Близнецов, вернулась ко мне и задумчиво укусила меня за вторую ногу, для симметрии. Я опять подпрыгнул, но смолчал. Было очень больно, но в то же время я, как это ни странно, чувствовал некоторое облегчение. Очевидно, боль в ногах оттянула на себя боль от зуба. Но тут у меня возник вопрос, почему молчит собака. Не бешеная ли она?
Все это происходило вроде бы при полном согласии и взаимопонимании. Собака меня кусала, но не лаяла. Я был кусаем, но не кричал. Однако на Близнецов такая пантомима произвела угнетающее впечатление, и они с шумом бросились к забору. В это мгновение из домика, примыкающего к конюшне, вышел сторож в ватнике. Я ожидал потока извозчичьей ругани или даже физических действий.
И вдруг увидал, что этот человек держится рукой за щеку. Я понял, что наш брат по страданиям не причинит нам зла.
– Конских яблок сегодня нет, овес дали плохого качества, – произнес незнакомец с каким-то нездешним акцентом. – Что касается собаки, то она не бешеная. Она немая с детства.
Я с изумлением спросил его, откуда он узнал мои мысли и наши намерения.
– Многое знаю я, – уклончиво ответил конский сторож. – А сейчас я присоединяюсь к вам.
Нездешний (так окрестил я его) вернулся в сторожку, разбудил своего напарника, затем повел нас к воротам, открыл их и вместе с нами примкнул к шествию.

4. На краю гибели

Когда мы, усталые и измученные, вышли к Охтинскому мосту, выяснилось, что его развели за шесть минут до нашего прихода. Это был наш последний мост. Выше по течению Невы мостов в те годы не имелось… Но надо было действовать, и вот мы постановили идти дальше вверх по Неве и искать перевоз.
Город кончился. Нева здесь не была одета в гранит: поросший деревьями и кустами берег выглядел совсем не по-ленинградски. Мы шли по пустынной дороге долго-долго.
И вдруг за кустарником мы увидели большой костер, казавшийся неярким в свете белой ночи. Потом послышались голоса. Мы вышли на полянку у самой воды, где вокруг костра сидели пять мужчин разного возраста. Они молча уставились на нас, мы молча смотрели на них. Наконец Самый Пожилой из незнакомцев сказал:
– Мать честная, мы-то думали – облава. А это опять зубники! Ишь, сколько их развелось! Вчера шесть штук приперлось, а сегодня целых одиннадцать!.. Из-за мостов? – обратился он к Сверхмученику, учуяв в нем предводителя.
– Из-за мостов, – скорбно ответил Сверхмученик. – Но нас не одиннадцать штук, а одиннадцать персон.
– Ладно, персоны так персоны, – добродушно согласился Самый Пожилой. – Идите к огню, погрейтесь.
Незнакомцы тактично освободили место, и мы встали вокруг костра. Каждый, подержав руку над огнем, торопливо прикладывал ладонь к щеке; после нескольких таких прикладываний зубу становилось немножко легче. Сверхмученик совал обе руки прямо в пламя, а затем молниеносно подносил их к лицу. Пахло паленым.
Уважаемый Читатель! Вас, конечно, интересует, что это за люди уступили нам место у костра. То были невские речные пираты. В те времена они еще существовали и гнездились главным образом на Охте и выше по правому берегу матушки-Невы. Это были люмпены, которые имели лодки, – большею частью краденые. На корабли они, конечно, не нападали, и черного флага с черепом и двумя костями у них не имелось. С этой мрачной эмблемой они были знакомы лично только по этикеткам на бутылках денатурата. Речные пираты промышляли тем, что продавали налево бревна, оторвавшиеся от сплавных плотов, брали то, что плохо лежит, с береговых пристаней и складов. Они же охотно перевозили пассажиров с одного берега на другой, заламывая за это пиратскую цену. Действовали они главным образом по ночам.
Согрев свои зубы, Сверхмученик вступил в коммерческие переговоры с руководителем пиратов. Самый Пожилой потребовал за перевоз к спуску Летнего сада по полтиннику с души. Мы быстро собрали деньги, причем я уплатил за Малютку: она выбежала из дома без кошелька. Братья-Близнецы скинулись каждый по семнадцать копеек, больше у них не имелось. Со Счастливца руководитель пиратов взыскал рубль, дополнительно за вещи.
– Вас Леша-Трезвяк переправит. В моторке поедете, прямо как графья, – заверил нас Самый Пожилой. – Леша, подгони свою посудку!
От группки пиратов отделился один в кепке цвета восходящего солнца и шаткой походкой пошел по берегу, за кусты. Через несколько минут послышалось тарахтенье мотора, и вскоре Леша-Трезвяк подрулил на моторке к мосткам, находившимся совсем близко от костра. На носу суденышка было написано: «Надежда». Увы, оптимизм внушало только название.
– Страшно на такой лодке плыть, – заявила Старушка. – Вполне затонуть можно.
– Вы, бабуля, на людей панику не нагоняйте! – возразил руководитель пиратов. – Вам давно газета с того света идет, а вы за лодку беспокоитесь.
Мы стали грузиться.
Сверхмученик обосновался на носовой банке, все другие на трех остальных. Моей соседкой оказалась Малютка; она села между мной и Бубнистом.
Счастливец долго грузил свои покупки; пираты помогали ему в этом деле. Леша-Трезвяк занял место на корме и стал возиться с мотором. Тот нехотя завелся. Леша на своем пиратском жаргоне дал совет:
– Сидите спо, не вертухайтесь! А не то мо и уто!
Но какое уж тут вертуханье! Мы понимали, что вполне можем утонуть, если начнем шевелиться. Лодка сидела в воде очень низко.
Когда мы удалились от берега, Леша-Трезвяк вдруг заглушил мотор и, сняв с головы кепку, произнес:
– Прошу пожертво кто сколько мо от чистого се! Но не менее тридцати ко!
Все, конечно, возмутились! Сверхмученик гневно заявил:
– Это безобразие! Мы уже уплатили!
Но пират-моторист сказал, что те деньги – в общий котел, а эти – лично ему. На текущий ремонт. Он пустил кепку по кругу, и каждый из пассажиров внес требуемую сумму. Только Близнецы ничего уже не могли дать. А за Малютку опять уплатил я, и в ее лучистых глазах блеснули слезы благодарности.
Ссыпав в карман пожертвования, Леша-Трезвяк завел мотор, и вскоре мы очутились на середине Невы. И вдруг Счастливец, сидевший ближе к корме, заявил:
– Лодка течет! Мои новые ботинки промокли!
Когда выяснилось, что у всех ноги уже в воде и вода все прибывает, Леша добросовестно объяснил, что в носовой обшивке поломана одна рейка, а лодка перегружена, потому и течет.
– Пора принять срочные пожарные меры против утопления! – вдумчивым басом заявил Сверхмученик. – Нужно облегчить лодку!.. Гражданин, придется вам повыкидывать за борт вещички, – закончил он, обращаясь персонально к Счастливцу.
Но тому не хотелось расставаться с имуществом.
– Кои веки пофартило, а теперь, выходит, я должен свое счастье в воду кидать! Уж лучше я сам за борт сигану, только б вещи были живы!
Однако, чтобы успокоить общественное мнение, он выкинул за борт портрет Игнатия Лойолы, и тот в своей позолоченной раме поплыл вниз по Неве к новым свершениям.
– Мало! Мало! – послышались голоса страдальцев. – Картинками не отделаешься!
Тогда Счастливец, с отчаянием на лице, схватил штырь громоотвода и метнул его за борт. Но он не рассчитал движения: острая железина, перед тем как упасть в воду, ткнулась в бензобак и пробила его. Запахло бензином. Мотор фыркнул два раза и заглох.
В наступившей тишине послышался заинтересованный голос Старушки:
– Боже, ответь, что с нами будет?
Но бог молчал. Лодку кормой вперед несло по стрежню реки. С поворота стал виден Охтинский мост. Нам угрожало две опасности: или моторка затонет сама, или ее нанесет на быки моста и она перевернется.
Тут у Бубниста вдруг наступил краткий безболевой проблеск, и он звонко запел, ударяя бубном по головам соседей:

Нужны, нужны мне денежки
Повсюду и везде,
Мне требуются денежки
На суше и в воде!

Но никто не примкнул к его порыву. У всех возникла мыслишка, что если мы очутимся в воде, то в дальнейшем денежки нам уже не потребуются.
Меж тем Леша-Трезвяк, убедившись в полной неработоспособности мотора, встал на корме во весь рост, повернувшись к нам и скрестив руки на груди, как это любил делать ныне покойный император Наполеон.
– Правильно, значит, в песне поется: лю гибнут за ме! – печально сказал пират.
– Скажите, неужели нет шансов на спасенье? – спросил Лешу Новобрачный, и все замерли в ожидании ответа.
– Возможен оверкиль, – ответил Леша загадочным голосом.
Мученики, услышав этот непонятный для широких сухопутных масс морской термин, заметно приободрились. На симпатичном лице Малютки блеснул светлый луч надежды. Но у меня в яхт-клубе был хороший приятель, и через него я теоретически знал, что означает это слово. «Оверкиль» – это когда судно перевертывается килем вверх. Однако в данных условиях я не счел нужным делиться с окружающими своими морскими познаньями.
Зная, что жить осталось считанные минуты, я решил подарить эти минуты человечеству, то есть использовать их для поэтического творчества. Вытянув из кармана блокнот и карандаш, я стал набрасывать строки моей лебединой песни. Озаглавил я ее так: «Колыбельная аварийная». Не буду приводить ее здесь, ибо если Вы, уважаемый Читатель, человек культурный, то Вы, конечно, знаете ее наизусть, как и другие мои произведения.
Когда до моста оставалось метров пятьдесят, Нездешний вдруг проявил активность.
1 2 3