«Друг мой, вы не должны оставлять этот город до тех пор, пока полностью не очиститесь от контакта с низшими Дайдж-Джинами (духами), которых пришлось использовать для того, чтобы провести вашу неопытную душу в места, которые вы хотели увидеть. Итак, вход в ваше внутреннее существо должен быть закрыт, чтобы не было опасности их вторичного вторжения. Не теряйте же время и позволь– те святому мастеру, стоящему перед вами, очистить вас немедленно».
В гневе всякий становится абсолютно глухим. «Сок разума» боль– ше не мог погасить «пламя страсти». Я был не в состоянии прислушиваться к дружеским советам. Я не могу не вспоминать его лица с искренней любовью и, когда произношу его имя, у меня от волнения прерывается дыхание. Но в тот памятный час я чувствовал почти ненависть к этому доброму старику. Я не мог простить ему вмешатель– ства в мои тогдашние дела, поэтому я ответил ему жестоким упреком. Я с гневом заявил, что не могу относиться к своему видению иначе, как к пустому, ничего не значащему, и считаю ямабуши ничем не лучше любого мошенника.– Я поеду завтра, даже если это будет стоить мне всего состояния, сказал я, побледнев от ярости и отчаяния.
– Вы будете сожалеть об этом всю свою жизнь, если уедете отсюда до того, как этот святой человек закроет входы в вашу душу, через которые могли бы проникнуть духи, следящие за людьми и готовые войти в открытые двери,– ответил он мне.– Дайдж-Джины овладеют вами.
Я оборвал его жестоким смешком и еще более грубо спросил его о гонораре, которого ожидал от меня ямабуши за проведенный эксперимент.
– Он не ожидает наград,– последовал ответ.– Орден, к которому он принадлежит, самый богатый. Его члены ни в чем не нуждаются, так как они стоят выше всех земных и корыстных страстей. Не оскорбляй же доброго человека, который пришел из простого сочувствия к твоему страданию и постарался избавить тебя от душевной боли.
Но я не стал прислушиваться к словам разума и мудрости. Дух мятежа и гордыни овладел мною и заставил отбросить всякое чувство дружбы и даже элементарного приличия. К счастью, когда я повернулся, чтобы выпроводить из своего дома лживого монаха, я обнаружил, что он уже ушел.
Я не видел, как он ушел, и отнес его тайный уход к страху разоблачения.
Каким же я был дураком, каким слепым самодовольным идиотом! Почему же я не смог признать силу ямабуши и увидеть, что покой всей моей жизни уходит вместе с ним? Но я действительно сделал эту ошибку, и даже подлый демон моего долгого страха за родных, демон неопределенности, теперь был побежден чувством свирепого скептицизма, самым глупым из всех чувств. Глухое болезненное неверие, упрямое нежелание верить в свидетельства моих собственных чувств и решительное желание считать мое видение всего лишь игрой утомленного воображения прочно овладели мной.
– Мой ум,– продолжал я спорить.– Что это? Должен ли я поверить вместе с другими суеверными и слабыми людьми, что этот продукт фосфора и серого вещества мозга действительно наивысшая часть моего существа; должен ли я поверить, что он может видеть и действовать независимо от моих органов чувств? Никогда! Так же, как я никогда не смогу поверить в «мудрость» планет астрологии или в «Дайдж-Джина» моего доверчивого и доброго друга-жреца. Как я могу признаться в том, будто верю, что Юпитер, Солнце, Сатурн и Меркурий – это действующие силы? И эти достойные силы управляют каждая своей сферой, и эти сферы заботятся о судьбах смертных? Разве могу я всерьез считать, что какие-то воздушные бестелесные образования могли руководить моей «душой» во время этого неприятного сновидения? Да я с отвращением смеюсь при одной только глупой мысли об этом. Я считаю это оскорбительным для моего интеллекта и для силы человеческого разума говорить о невидимых существах, о субъективных знаниях и тому подобных сумасшедших суевериях. Короче говоря, я попросил своего друга бонзу избавить меня от ненужных споров и тем самым сохранить нашу дружбу.
Вот так я безумно и страстно спорил с почтенным японцем, стараясь изо всех сил заставить его поверить в то, что внезапно сошел с ума. Но его поразительное терпение оказалось более, чем равным моей глупой страсти. И он еще раз стал умолять меня ради будущего позволить провести над собой определенные и необходимые очистительные обряды.
– Никогда! Лучше жить в воздухе, разряженном почти до пустоты воздушным насосом здорового неверия, чем оставаться в тумане глупых суеверий,– возразил я ему, перефразируя слова Рихтера.– Я никогда не поверю, повторил я,– в этот сон, но поскольку я больше не могу выносить неопределенность в судьбе моей сестры и ее семьи, я вернусь в Европу первым же пароходом.
Это решение совсем расстроило моего старого знакомого. Его серьезнейшие мольбы не уезжать до тех пор, пока я снова не увижусь с ямабуши, остались без всякого внимания с моей стороны.
– Друг мой из чужой страны! – вскричал он,– я молю Бога о том, чтобы вам не пришлось раскаяться в своей поспешности и в своем неверии. Пусть же священное существо Кван-Он, богиня милосердия, защитит вас от Джинов, так как если вы отказываетесь от обряда очищения в руках святого ямабуши, он будет бессилен защитить вас от злых влияний, пробужденных вашим неверием и вызовом, брошенным вами истине. Но позвольте мне в час прощания просить, умолять вас выслушать старика, который желает вам добра и хочет предупредить об опасности, убедить вас в существовании вещей, о которых вы до сих пор ничего не знаете. Могу ли я говорить?
– Продолжайте и говорите все, что хотите сказать,– грубо согласился я.– Но позвольте предупредить вас в свою очередь, что ничего из того, что вы можете сказать сейчас, не сможет заставить меня поверить в ваши позорные суеверия,– добавил я с чувством жестокого удовольствия, которое доставило мне еще одно бессмысленное оскорбление.
Но этот прекрасный человек не обратил внимание на новые насмешки. Я никогда не забуду торжественной серьезности его прощальных слов и жалеющего, полного раскаяния выражения его лица, когда он понял, что все его просьбы бесполезны и его доброжелательное вмешательство только погубило меня.
– Прислушайтесь к моим словам, мой добрый господин,– начал он,– и узнайте, что если этот святой и почтенный человек, который открыл ваше «зрение души», чтобы избавить вас от переживаний, не завершит работу, ваша будущая жизнь вряд ли будет достойна назы– ваться жизнью. Ему нужно защитить вас от невольных видений такого же рода. Если вы не согласитесь на это по собственной воле, то останетесь во власти сил, которые будут держать и преследовать вас, доводя до безумия. Знайте, что «развитие дальнего видения» (ясновидение) доступно по собственной воле лишь тому, от кого у Матери Милосердия, великой Квон-Он нет тайн. Начинающие должны обращаться за помощью к воздушным силам (первоначальным духам), которые по природе своей бездушны и поэтому злобны. Знайте также, что Арихат (поражающий врага) подчинил эти существа себе, превратив их в своих слуг, и ему нечего бояться. Те же, кто над ними невластны, становятся их рабами. Нет, не смейтесь в своей великой гордыне и невежестве, но слушайте дальше. Во время видения и в то время, когда внутренние органы чувств видящего направлены на восприятие событий, которые его интересуют, Дайдж-Джин полностью овладевает им, если он, как и вы, неопытен, и в это время видящий перестает быть самим собой. Пока человек находится в этом состоянии, Дайдж-Джин, который направляет его внутренний взор, надолго делает его душу низкой и подлой, превращая его на этот промежуток времени в существо подобное ему самому. Лишаясь божественного света, человек становится бездушным. Пока он связан с Дайдж-Джином, он не будет знать человеческих чувств – ни жалости, ни страха, ни любви, ни милосердия.
– Подожди! – невольно воскликнул я, так как его слова ясно вы– звали в моей памяти то равнодушие, с которым я смотрел на отчаяние сестры и внезапную потерю разума, которую она пережила во время моей галлюцинации.– Подождите… Ну нет, это было бы еще большим безумием для меня прислушиваться или искать какой-то смысл в вашей смехотворной истории! Но если вы знали, что это будет так опасно, почему вы посоветовали мне провести этот опыт? – добавил я насмешливо.
– Опыт должен был продолжаться всего несколько секунд и не причинил бы вам никакого зла, если бы вы сдержали свое обещание и позволили провести обряд очищения,– последовал печальный и скромный ответ.– Я желал вам добра, друг мой, сердце мое разрывалось при виде ваших страданий, которые усиливались с каждым днем. Этот опыт безвреден, если его проводит тот, кто знает, и становится опасным, когда последней предосторожностью пренебрегают. Тот самый Владыка Видений, который открыл вход вашей души, должен сам закрыть его, воспользовавшись особой печатью очищения, которая защищает от дальнейших, уже намеренных вторжений…
– Владыка Видений, вы только послушайте,– вскричал я, грубо обрывая его,– сказал бы лучше Владыка Обмана!
Его доброе старое лицо стало таким печальным, в нем была такая боль, что я понял, что зашел слишком далеко, но было поздно.
– В таком случае, прощайте! – сказал старый бонза, поднимаясь. И, совершив обычный церемониал вежливого прощания, Тамоора вышел из моего дома в молчании, исполненном достоинства.

VI Я уезжаю, но не один

Несколько дней спустя я отплыл из Японии. Все это время я не видел моего почтенного друга бонзу. Очевидно, в тот последний, навеки памятный для меня вечер он был действительно серьезно обижен моим более чем непочтительным обхождением и оскорбительными замечаниями о человеке, которого он почитал. Мне было жаль его, но колесо страсти и гордыни непрерывно вращалось во мне и не позволяло хотя бы на мгновение почувствовать раскаяние. Что же это было, что заставляло меня так наслаждаться своим гневом? Как только я на какое-то мгновение забывал о предполагаемой обиде, которую нанес мне ямабуши, я тут же словно плеткой подхлестывал свой искусственный гнев. Ведь он совершил только то, что от него ожидали и то, на что я молчаливо согласился; более того, я сам лишил его возможности сделать для меня больше ради моей же собственной безопасности. Если бы я только поверил бонзе, человеку, которого считал совершенно честным и надежным. Может быть, это было сожаление о том, что моя гордость вынудила меня отказаться от предложенных предосторожностей, или страх раскаяния, который заставлял меня выкапывать и собирать в кучу в те долгие часы малейшие подробности предполагаемых оскорблений, которые были нанесены моей самоубийственной гордыне? Раскаяние, как правильно отметил один старый поэт, похоже на сердце, в котором они рождаются:

…когда в душе печаль и гордость,
Оно, как и анчар стрелой пронзенный,
Лишь кровью плачет.

Возможно, страх перед чем-то подобным стал причиной моего упрямства и, бросая мне вызов, позволил простить себе ничем не спровоцированные оскорбления, которыми я осыпал моего доброго и всепрощающего друга-жреца. Однако было уже поздно, и вернуть свои слова я уже не мог, поэтому мне пришлось удовлетвориться лишь тем, что я пообещал себе послать ему дружеское письмо, как только доберусь до дома. Глупцом, слепым глупцом, вдохновленным собственным наглым самодовольством, вот кем я был! Я был настолько уверен, что мое видение – результат какого-то трюка ямабуши, что уже злорадно предвкушал, с каким торжеством я напишу бонзе о том, что вполне справедливо отвечал на его печальные слова прощания улыбкой неверия, так как и моя сестра, и ее семья были здоровы и счастливы!
Я не провел в море и недели, как у меня появился повод вспомнить предупреждения жреца!
С того самого дня, когда я взглянул в волшебное зеркало, я обнаружил, что состояние моего организма резко изменилось, но поначалу я отнес все это на счет душевной депрессии, с которой я боролся в течение нескольких месяцев. Днем я часто обнаруживал, что вдруг теряю ощущение окружающих вещей и людей, как бы исчезаю. Мои ночи стали беспокойны. Сны подавляли меня, иногда они были ужасны. Я всегда был хорошим мореплавателем и морской болезни не испытывал, да и погода была хорошей, а океан был гладким, как пруд. Несмотря на все это, я часто чувствовал странное головокружение, знакомые лица пассажиров приобретали в такие мгновения самый невероятный вид. Так например, молодой немец, с которым я был знаком и раньше, вдруг превратился на моих глазах в своего собственного отца, которого мы вместе с ним похоронили на маленьком кладбище европейской колонии три года назад. Мы стояли на палубе, говорили о покойном и о каком-то деле, которое он провел, когда мне вдруг показалось, что голову Макса Грюна покрыла какая-то странная пленка. Довольно плотный сероватый туман окружил его голову, он постепенно сгущался и оседал на здоровой коже его лица, превращая его голову в упрямую голову старика, которого я сам похоронил под шестью футами земли. В другой раз, когда капитан рассказывал о воре-малайце, которого он помогал поймать и посадить в тюрьму, я увидел рядом с ним желтое лицо какого-то негодяя, которое соответствовало описанию вора. Я никому не говорил о таких галлюцинациях. Поскольку они появлялись все чаще и чаще, меня это сильно обеспокоило, хотя я по-прежнему относил их к действию естественных причин, вроде тех, о которых я читал в книгах по медицине. Однажды ночью меня внезапно разбудил долгий и громкий вопль. Это был женский голос, жалобный и похожий на голос ребенка. В нем слышались ужас и бессильное отчаяние. Я вздрогнул и проснулся. Я увидел себя на суше в незнакомой комнате. Молодая девушка, почти ребенок, отчаянно боролась с сильным мужчиной средних лет, который неожиданно настиг ее в комнате, когда она спала. Я увидел, что за закрытой и запертой дверью стоит старая женщина, чье лицо, несмотря на злобное выражение, показалось мне знакомым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16