VadikV


6
Федор Федорович Чешко: «
Лихой хмель»


Федор Федорович Чешко
Лихой хмель

Рассказы Ц


««Мир фантастики» №42; февраль 2007»:

Аннотация

Война. Жаркий угар рукопашной и
ли расчетливое спокойствие наведения крестиков на мониторе, лихой азар
т схватки или неспешный расчет точки взрыва. Романтика боя и похмелье по
беды. Страшное. Невыносимое…

Федор ЧЕШКО

ЛИХОЙ ХМЕЛЬ

Я нашел его в сиреневой аллее за реабилитационным корпусом, который наши
институтские балбесы окрестили психохранилищем. Собственно, «нашел»
Ц не вполне удачное слово: служба внутреннего контроля докладывает о ме
стонахождении объекта номер один каждые полчаса.
Легкомысленно облаченный в адидасы и дырчатую тенниску, объект, полураз
валясь на скамейке, вдохновенно терзал клавиши крохотной записнушки. Пр
и моем приближении он дернулся было вскакивать и рапортовать по уставу,
но я эту попытку оборвал изящно-небрежным мановением, присел рядом и, чут
ь обождав, спросил как можно более неказенным голосом:
Ц Ну, как настроение-то, Гагарин?
Ключевая фигура в развитии науки о прошлом, как и следовало ожидать, недо
уменно захлопала телячьеватыми своими глазищами:
Ц Почему «Гагарин», господин полковник?
Ц Не знаешь? Эх, ты Ц а еще ракетно-лазерное окончил… Чему вас только уча
т теперь в ваших училищах!
Ц Нет, нам читали, Ц кинулся он на героическую защиту своей альма-матер.
Ц На введении в специальность: первые шаги к созданию орбитальной груп
пировки. Гагарин, Королев… Этот… Циолковский, кажется… Но при чем?..
Ц А при том, дружище, что Гагарин Ц это, пожалуй, единственная равная теб
е по масштабу фигура за всю историю человечества, Ц наставительно сооб
щил я.
А про себя подумал, что станет ли этот вот номер первый ровней Гагарину,
Ц то еще писано, как изъясняются наши остолопы, вилками по водке.
К превеликому сожалению, этот номер первый отнюдь не первый. Оба предыду
щих сейчас в особой палате «психохранилища», и, по мнению спецкомиссии, у
одного из них нет никаких шансов… да и у второго тоже. Так что Гагарин по б
ольшому счету здесь вообще ни при чем. Гагарину грозило всего-навсего вз
орваться или сгореть живьем, а тут… «Не дай мне бог сойти с ума, нет, лучше п
осох и сума…» Впрочем, эскулапы клянутся, будто им уже все понятно, причин
а найдена, меры приняты, и этому, нынешнему, отобранному из полутора тысяч
и успешно выдержавшему какие-то там спецсуперпроверки, уже будто бы нич
его не грозит. Дай бог… Тут я украдкой зыркнул на ногти левой руки, украдко
й же поскреб ими скамейку и трижды по трижды сплюнул через левый погон, ма
скируя это под приступ кашля. Принял, стало быть, меры. Остается надеяться
, что меры, принятые эскулапами, не из того же ассортимента.
Некоторое время мы просидели молча. Одуряюще пахла разогретая солнцем с
ирень, ветерок безнадежно трепыхался в глянцевой жесткой листве столет
них кустов, раскормленный идиот Семен Михайлович на полусогнутых кралс
я к купающимся в пыли воробьям…
А кандидат в «первопроходцы истории», вопреки уставу, позволил себе забы
ть о существовании начальства (то бишь меня). Он опять скукожился над свое
й записнушкой, раздумчиво потянулся пальцами к клавиатуре, да так и закл
як в нерешительности. Не поворачивая головы, только скосившись до отчетл
ивого хруста в глазницах, я сумел разобрать там у него на индикаторе: «…И с
лушать, как прямой клинок… поет на молодецком взмахе…». А дальше уже прос
то откровенный маразм: «Пинок-венок-кивок-силок…» Рифму ищет. В такой де
нь. Детский сад…
Тут он спохватился. Воровато глянул на меня (я, конечно же, превнимательно
следил за эволюциями Семен-Михалыча), ткнул-таки пальцем в клавиатуру, и
тетрадочный индикатор угас. Только как-то не подумалось мне, будто сие уг
асание является следствием уделитивания недорифмованного бредоподоб
ия. Ну и хрен с ним.
И вдруг я сам себя удивил вопросом:
Ц Слушай, а почему ты согласился пойти в испытатели?
Ну вот ей-богу, не собирался я у него это спрашивать, потому что убивать вр
емя было совершенно некогда и мне, и, вообще-то, ему тоже, а вероятность пол
учения честного ответа равнялась квадратному корню из минус единицы. Со
бираться-то я не собирался, но вот спросил (наверное, слишком уж думалось
мне об этом) и, разумеется, ответ получил вполне предсказуемый. Номер перв
ый титаническим усилием превозмог вполне естественное желание послать
господина полковника туда… верней, на то, на что следовало бы послать за с
толь топорную попытку влезть в душу. Превозмог, значит, и завел скучный мо
нолог про «никогда бы себе не простил, если б упустил шанс оказаться у сам
ых истоков ТАКОГО дела».
Я изображал, будто слушаю и сопереживаю, а сам от нечего делать продолжал
любоваться охотничьим пылом Семена Михайловича. Этот до мозолей заглаж
енный самоходный диванный валик уже подобрался к воробьям метра на четы
ре, и, от возбуждения неприлично вихляя хвостом, готовился кидаться в ата
ку. Тут, правда, в реабилитационном корпусе включили вижн, вдоль аллеи хле
стнуло характерным ревом заходящих на штурмовку «самумов», грохотом рв
ущихся «землероек», и воробьи в панике брызнули прочь. Семен Михайлович
проводил их разочарованным взглядом, кажется, даже вздохнул горестно. А
зря. Голову наотрез даю: если этот мямля когда-нибудь сумеет-таки сцепить
ся с воробьем, тот ему наверняка вломит.
Увы, глядя на чуть не плачущего кота, я невольно фыркнул, и объект номер од
ин, естественно, принял это мое ехидное фырканье на свой счет. Он словно бы
поперхнулся недоговоренным, закраснелся, как барышня, и вдруг ляпнул:
Ц Господин полковник, разрешите… а вас самого не корежит от всего этого?

Неопределенный тычок оттопыренным большим пальцем куда-то через плечо
явно имел целью объяснить мне, что именно должно бы меня корежить. И я (не б
ез изрядного труда) сообразил-таки: речь идет о голосящем вижне. Тот продо
лжал щедро поливать аллею грохотом, прилязгивающим механическим ревом
да натужными ударами взрывов, Ц передавали не то фильм какой-то, не то пр
ограмму новостей.
Ответить я не успел. И хорошо Ц потому что вопросец оказался куда как неп
рост.
Ц А вот меня Ц корежит! Ц заявил парень с таким отчаянным вызовом, слов
но бы собрался доказывать нашей ученой братии прогрессивный вклад сред
неазиатских деспотий в становление моральных общечеловеческих ценнос
тей. Ц Ковровые бомбардировки, залповые системы корректировки рельефа
местности, орбитальные «метлы»… лазеры загоризонтного поражения… тепе
рь вот еще «землеройки» эти, от которых даже не закопаешься… Во что превр
атилась война?! Когда только-только появились дальнобойные винтовки и н
арезные орудия, кое-кто начал сокрушаться: солдаты перестают видеть жив
ого противника и оттого превращаются в бездушных убийц. А что же нам тепе
рь говорить?! У нас теперь даже на мониторах не люди, не объекты, не техника
Ц звезды-кляксочки! Совмещаем крестик с ноликом, давим клавир, и где-то з
а тридевять земель горный хребет превращается в Марианскую впадину… А м
ы… Во что мы превратились, господа о-фи-це-ры?!
Стыдно признаться, но я чуть не наорал на него. И не только потому, что он уж
чересчур сгущал краски, и даже не потому, что эти излияния очень напомина
ли истерику. Стыдно, стыдно сказать, но меня заело другое.
«Мы… господа офицеры…».
Ах ты, щенок! Всего-то два месяца как погоны нацепил, войну только по вижну
знаешь, а туда же: «Мы»!
Слава богу, хоть вслух это не прорвалось.
А кандидат в первопроходцы тем временем перешел ко второму акту Ц свист
нул на помощь классиков:
Ц «…Люблю лихой хмель атаки и отблеск пожара на звонком клинке! Но не люб
лю я вертеть ручку котлетной машинки, и оттого мне скучно теперь…».
Ц Ты что, по сабельно-штыковой романтике сохнешь? Ц я успел взять себя в
руки, и спросил это, как нужно было спросить, Ц не раздраженно, а с жалостн
ым удивлением.
Ц «Романтика, молчи, горластая ощипанная птица!» Ц буркнул «номер один
» (цитаты Ц они как стрельба длинными очередями: только начни). Ц А почем
у она должна все время молчать, господин полковник? Вот, посмотрите!
Пальцы его судорожно затыкались в клавиатуру, индикатор брызнул багрян
о-золотым лоском щитов, ясным серебром начищенной стали…
Насколько могу судить (а знания мои тут невеликие) это разворачивался дл
я атаки византийский легион. Я вроде бы даже начал узнавать фильм, но карт
инка уже сменилась. Кони, в бешеном галопе подминающие пыльную степь, лаз
урь и золото выстеленных по ветру ментиков, праздничные сполохи на вскин
утых к поднебесью клинках… И тут же новое: четкая пехотная шпалера, белос
нежные мундиры, каски с орлами, каменно-суровые лица, ряд граненых штыков
, безукоризненность которого лишь на краткий миг ломает себя, когда стро
й деловито и споро смыкается над упавшими…
Там было много чего. Какие-то фрески, картины, кадры древних выцветших хро
ник, и снова отрывки нынешних многосерийных видеоэпосов, от которых млею
т домохозяйки и которые вызывают у наших институтских балбесов припадк
и громоподобного ржания в самых драматичных местах. Общим для всех этих
лоскутьев было одно: ощущение какой-то грозно-суровой праздничности. Ве
зде. Даже в черно-белой пленочной допотопщине, где движения эпилептичес
ки суетливы и дерганы.
Что и сказать Ц ошарашил он меня. Нет, я, конечно, знал все, что мне полагало
сь знать: и про его членство в военно-исторических клубах, и про всякие-ра
зные чемпионаты по «железному» фехтованию, и про перелом ключицы Ц это
его на которой-то из ролевых игр звезданули алебардой (весь госпиталь по
тешался)… Но мне в голову придти не могло, до какой степени сия опогоненна
я великовозрастная дитятя принимает свои игрушки всерьез…
Он чего-то там рассказывал, комментировал, пояснял, но я в его пояснениях
уже не нуждался. Я уже все понял: и отчего он вызвался добровольцем, и поче
му эскулапы из сотен добровольцев выбрали именно его.
А еще я начал подозревать, что сегодняшний эксперимент опять добром не з
акончится.
И надо же было, чтоб именно когда подозренья эти уже почти, без какой-то ни
чтожно ничтожной малости оформились в доказуемую уверенность, черт дер
нул рассвиристеться мой коммуникатор. Правительственная комиссия уже
в аэропорту, через пять минут директор начинает предзапусковое совещан
ие…
Я встал, толчком в плечо помешал вскочить номеру первому… А вместо всего,
что должен был бы ему тогда сказать, сказал только казенно-бессмысленно
е «ни пуха».
Слава богу, суеверия тоже меняются с течением времени. Так что претенден
ту на титул «Гагарин практической историографии» не пришлось вопреки у
ставу посылать к черту старшего по званию и по возрасту. А что он там показ
ал мне в спину Ц оттопыренный палец или исконно-славянскую фигу Ц то уж
е его дело.
Так я и ушел.
Ушел исполнять свои обязанности и не совать нос в чужие.
Век себе не прощу!
* * *
В отличие от предыдущих попыток, эта удалась на славу. Аппаратура отрабо
тала штатно, контакт нащупали почти с ходу и продержали на резонансе поч
ти сорок абсолютных минут…
Когда испытателю помогали выбраться из хронокамеры, он даже шутить проб
овал; от отдыха отказался, а сразу потребовал ноут и ментографа Ц зафикс
ировать впечатления (пока, значит, не утратили остроту).
Да, поначалу-то все было в ажуре.
Но вот потом, когда первый в истории хрононавт объявил, что хочет освежит
ься…
Сперва мне даже в голову не пришло заподозрить плохое. То есть я встревож
ился, конечно, но только минут через десять и совершенно дурацким образо
м: связался со старшим эскулапом и стал выяснять, как может сказаться Про
никновение на работе пищеварительного тракта. И лишь в разгар этой крети
нской консультации до меня, наконец, дошло: санузел Ц единственное поме
щение в экспериментальном блоке, где нет следилок.
В ту же секунду я приказал своим ребятам вынести дверь, но это уже ничему н
е могло помочь.
* * *
«Полдень. Осень. Налитая пшеница под пронзительно синим бездоньем. Конь
нервно приплясывает, топчет кланяющиеся ему золотые колосья… мелкие, ни
зкие Ц нетеперешние.
Ветер. Ледяной, влажный, он горчит прелой листвой и пороховой гарью, а то в
друг принимается теребить стриженую гнедую гриву, врезаясь в ноздри едк
им духом конского пота…
Хрусткое топотанье копыт, сдержанный гомон, металлический лязг… Резкий
отрывистый ропот Ц это знамя, полковой штандарт, по которому ветер гони
т такую же золотую волну, как и по сыплющейся переспелой пшенице.
И тот же ветер рвет у меня с плеч серо-золотой ментик. Серо-золотой… Кажет
ся, Павлоградский гусарский полк… Или у павлоградцев шитье серебряное?».

«Строимся на гребне длинного пологого всхолмья. Далеко справа Ц нарядн
ое холодное пламя березовой рощи, и оттуда, то ли из-за опушки, то ли прямо и
з нее с натужным тягучим громом выхлестываются, стелятся по рыжей шерсти
полей густые черно-сизые космы. Там батарея. Наша.
А далеко (но с каждым мигом все ближе) впереди Ц четкие, неудержимо идущие
в рост квадраты. Вспугнутый орудийными раскатами ветер ошалело мечется
над готовым ко всему полем и раз за разом плещет в лицо барабанным треско
м и визгливой радостью флейт. Над темными близящимися шпалерами уже видн
ы пестрые лоскутья знамен… Цвета не разобрать Ц те знамена точно так же
треплются под раздерганными порывами… точно так же, как наше…
А где-то на левом фланге захлебывается чистой праздничной радостью горн
и долетает оттуда еле слышимое: «По-о-олк, слу-шай…». И сразу же Ц более яв
ственное, подхваченное эскадронными командирами:
1 2