Я должна ей больше, чем смогу отдать когда-нибудь. Конечно, она платит мне не так уж много, но это не...
- То, что она платит вам за работу не так уж много, очень для нее характерно, - грубо прервал ее я. - И то, что вы должны ей больше, чем сможете отдать когда-нибудь, скорей, правда, чем поэзия. Как бы то ни было, все это теперь неважно. Ваньер покончил жизнь самоубийством. Это скучно и окончательно. А все ваше поведение - в той или иной степени игра. С вами случился нервный шок, когда вы увидели в зеркале его оскал, и этот шок вызвал воспоминание о другом, давнем потрясении - и вы просто инсценировали ситуацию по своему странному обыкновению.
Она застенчиво посмотрела на меня и кивнула медно-золотистой головкой, как бы соглашаясь.
- И вы не выталкивали из окна Гораса Брайта, - добавил я.
Ее лицо передернулось и страшно побледнело.
- Я... я... - Она зажала рукой рот и потрясенно уставилась на меня.
- Я не говорил ничего, если бы доктор Мосс не уверил меня, что это не повредит вам, и мы можем разобраться во всем прямо сейчас. Наверное, вы действительно верите, что убили Брайта. У вас был и мотив, и возможность, и, может быть, на какую-то долю секунды у вас был порыв воспользоваться этой возможностью. Но не в вашем это характере. В последний момент что-то произошло, и вы потеряли сознание. Он действительно выпал из окна, но вытолкнули его не вы. Вас заставили поверить в вашу виновность. Это было сделано расчетливо, осторожно, с той спокойной жестокостью, какая может быть свойственна только определенного рода женщине по отношению к другой женщине. При виде миссис Мердок сейчас вряд ли может прийти в голову мысль о ревности - но это могло быть мотивом. У нее был и лучший мотив пятьдесят тысяч долларов страховки, все, что осталось от потерянного состояния. Она любит своего сына странной, дикой, властной любовью, характерной для таких женщин. Она холодна, зла, беспринципна; и он использовала вас без всякого сострадания и жалости, как страховку на случай, если Ваньер когда-нибудь заговорит. Вы были для нее просто козлом отпущения. Если вы хотите изменить эту серую, лишенную страстей жизнь, которую вы влачите, вы должны понять все и поверить мне. Это трудно, я знаю.
- Это абсолютно невозможно, - спокойно сказала Мерле, глядя на кончик моего носа. - Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне. Это правда, я не очень хорошо все помню... но вы не должны говорить о людях такие ужасные вещи.
Я достал конверт, который нашел у Ваньера. Две фотографии и негатив. Я подошел к ней и положил снимок ей на колени.
- О'кей, посмотрите вот это. Ваньер снял это с противоположной стороны улицы.
Она взяла снимок.
- Как, это же мистер Брайт, - сказала она. - Не очень удачная фотография, правда? А это миссис Мердок - тогда она была миссис Брайт прямо за ним. Мистер Брайт, кажется, очень рассержен. - Мерле подняля глаза и посмотрела на меня с каким-то тихим любопытством.
- Если он здесь кажется рассерженным, - сказал я, то посмотрели бы вы на него несколькими секундами позже, когда он шлепнулся.
- Когда он - что?
- Посмотрите же, - сказал я с ноткой отчаяния в голосе. - На этой фотографии заснята миссис Элизабет Брайт Мердок, выпихивающая своего первого мужа из окна офиса. Он падает. Посмотрите на положение его рук. Он визжит от ужаса. Она стоит за ним, и ее лицо искажено ненавистью - или чем-то вроде того. Вы что, не понимаете? Именно это доказательство Ваньер и держал у себя все эти годы. Мердоки никогда не видели этого снимка и никогда по-настоящему не верили в его существование. Но он существовал. Я нашел его вчера, благодаря такой же чистой случайности, как та, благодаря которой его удалось сделать. Это можно расценить просто как торжество справедливости. Вы понимаете?
Мерле еще раз посмотрела на фотографию и отложила ее в сторону.
- Миссис Мердок всегда была очень добра ко мне, - сказала она.
- Она сделала из вас козла отпущения, - скзал я неестественно спокойным голосом, как режиссер на скверной репетиции. - Она хитрая, жестокая, хладнокровная особа. Я отдам ей снимок. Я очень хотел бы отдать ей снимок в комплекте с крупнокалиберным ружьем на слонов. От этого меня удерживает только мое хорошее воспитание.
- Да, - сказала Мерле. - Это так. - И я видел, что она слышит только каждое третье слово и услышанному не верит. - Вы никогда не должны показывать это миссис Мердок. Это страшно огорчит ее.
Я взял фотографию, разорвал ее на мелие клочки и выбросил в мусорную корзинку.
- Может быть, вы когда-нибудь пожалеете о том, что я это сделал. - Но о том, что у меня есть негатив и еще один снимок, я умолчал. - Может быть, однажды ночью - три месяца... три года спустя - вы проснетесь и поймете, что я говорил вам правду. И, может быть, тогда вам захочется взглянуть на фотографию еще раз. Но я могу и ошибаться. Может быть, вас как раз очень разочарует тот факт, что вы никого не убивали. Это мило. В любом случае это очень мило. Теперь мы спускаемся вниз, садимся в машину и едем в Вичиту навестить ваших родителей. Не думаю, что вы вернетесь к миссис Мердок, но я и здесь могу заблуждаться. И больше об этом мы говорить не будем. Никогда.
- У меня нет денег, - сказала Мерле.
- У вас есть пятьсот долларов, которые послала вам миссис Мердок. Они у меня в кармане.
- Это ужасно мило с ее стороны, - сказала Мерле.
- О-о, дьявольщина, - простонал я и вышел в кухню хватить полстаканчика перед отъездом.
Мне не полегчало. Мне просто захотелось вскарабкаться по стене и прогрызть себе выход в потолке.
36
Я отсутствовал десять дней. Родители Мерле были робкие, добрые, спокойные люди, жившие в старом домике на тихой тенистой улочке. Они поплакали, когда я рассказал им ту часть истории, которую им можно было знать. Они сказали, что рады возвращению дочери, что будут заботиться о ней, и сильно винили себя во всем - и я не мешал им это делать.
Когда я уезжал, Мерле в домашнем фартучке раскатывала тесто для пирога. Она вышла к двери, вытирая руки о фартук, поцеловала меня в губы, заплакала и убежала в комнату, после чего в коридоре появилась ее мать и с доброй широкой улыбкой проводила меня и помахала вслед моей машине.
Когда их домик исчез за поворотом, у меня возникло такое забавное ощущение, будто я написал стихотворение и оно было прекрасным, но я потерял его и никогда больше не вспомню.
По возвращении я позвонил Бризу и отправился к нему разузнать, как продвигается дело Филлипса. Они раскрыли его очень аккуратно, в правильном соотношении используя жесткую логику и всегда присутствующую интуицию. Супруги Морни в полиции так и не появились, но кто-то позвонил в управление, сообщил о выстреле в доме Ваньера и быстро повесил трубку. Эксперту совсем не понравились отпечатки пальцев на пистолете. Но в конце концов все согласились с тем, что это было самоубийство. Потом один следователь по имени Лэки из Центрального управления решил проверить пистолет и обнаружил, что пистолет с таким описанием разыскивается в связи с делом Филлипса. Хенч опознал его, и, что гораздо важней, на кольте удалось найти половину отпечатка его пальца.
Имея эту информацию, они еще раз проверили квартиры Хенча и Филлипса и нашли один отпечаток пальца Ваньера на кровати Хенча и один - на ручке смывного бачка в туалете Филлипса. Они побегали по округе с фотографией Ваньера и выяснили, что его видели на улице дважды, а в боковой улочке по меньшей мере трижды. Странно, но в самом доме его никто не видел или не признался в этом.
Теперь им не хватало только мотива. Его им любезно предоставил Тиджер, арестованный в Солт-Лейк Сити за попытку сбыть дублон Брэшера коллекционеру, который решил, что монета подлинная, но краденая. В отеле у Тиджера нашли дюжину таких монет - и одна из них оказалась подлинной. Откуда дублон появился у Ваньера, Тиджер не знал, и полиция этого тоже никогда не узнала. Шума в газетах в связи с этим делом было достаточно, чтобы владелец прослышал о нахождении монеты и объявился. Но владелец не объявился. Ваньером полиция больше не интересовалась - раз он оказался убийцей. Его смерть так и оставили самоубийством, хотя некоторые сомнения на этот счет имелись.
Тиджера вскоре отпустили, потому что вряд ли он знал об убийствах, и на него навесили только попытку мошенничества. Золото он покупал легально, а изготовление вышедшей из употребления монеты законом не преследовалось. Штат Юта отказался с ним возиться.
В признании Хенча они не верили ни минуты. Бриз сказал, что просто давил на меня на случай, если я что-то скрываю. Он знал, что я не допущу, чтобы невиновного держали за решеткой из-за меня. Но Хенчу в любом случае не повезло. Они поставили его по стойке смирно и навесили на него и на итальяшку по имени Гаэтано Приско пять вооруженных нападений на винные лавки, во время одного из которых был убит человек. Я никогда не узнал, приходится ли этот Приско родственником Палермо, - но его все равно не поймали.
- Ну как? - спросил Бриз, когда изложил все это.
- Два вопроса не вполне ясны, - сказал я. - Почему Тиджер бежал и почему Филлипс жил на Курт-стрит под вымышленным именем?
- Тиджер бежал, потому что старик-лифтер сообщил ему, что Морнингстара убили, и он почуял, что дело пахнет керосином. Филлипс воспользовался именем Ансона, так как за его автомобилем гонялась налоговая инспекция, а он был практически нищ и в полном отчаянии. Это же объясняет и то, почему такой милый молодой болван, как он, ввязывается в историю, которая кажется темной с самого начала.
Я кивнул в знак согласия.
Бриз проводил меня до двери. Он положил тяжелую руку мне на плечо и крепко сжал его:
- Помнишь, ты распинался о деле Кассиди перед нами со Спрэнглером той ночью у себя в квартире?
- Да.
- Ты потом сказал Спрэнглеру, что никакого дела Кассиди не было. Оно было - только имя другое. Я его вел.
Он снял руку с моего плеча, распахнул дверь и улыбнулся мне.
- Что касается дела Кассиди, - сказал он, - и что я об этом думаю... я могу иногда навесить кому-то больше, чем он заслуживает. Что-то вроде выплаты с грязных миллионов пособия ломающимся на работе паренькам - вроде меня... или вроде тебя. Пока.
Была ночь. Я вернулся домой, влез в старую домашнюю одежду, расставил шахматы, приготовил коктейль и разыграл одну из партий Капабланки. В ней было пятьдесят пять ходов. Прекрасная, холодная, безжалостная игра, почти бросающая в дрожь своей молчаливой неумолимостью.
Закончив партию, я подошел к окну и постоял немного, прислушиваясь и вдыхая аромат ночи. Потом я пошел на кухню, сполоснул стакан, набрал в него ледяной воды и долго стоял возле умывальника, и пил воду маленькими глотками, и смотрел в зеркало.
- Ты - и Капабланка, - сказал я.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26