OCR Xac
Аннотация
Историк Таволгин собрался на рыбалку на реку Руна и встретил там своего друга детства, Родиона Шадрина. Шадрин к этому времени стал радиофизиком, а на реку он приехал ставить научный опыт в области биологии по регуляции видов.
Дмитрий Биленкин
И все такое прочее…
* * *
Близился поворот, за которым должна была открыться река Счастья, как Таволгин её называл, — Руна, как её называли географические карты. В глухих берегах, где от ягод черники сизовела трава, речка, свиваясь в тугие узлы струй, неслась через перекаты к долгим и тихим заводям, куда поплавок падал, как в поднебесное зеркало, и не было в ней числа быстрым хариусам, тёмным сигам, краснопёрым язям, всему, что встречалось так редко на нынешней Земле.
Дрожа от сладостного предвкушения, Таволгин повернул руль. И Руна открылась.
Нельзя дважды войти в одну и ту же реку…
Под обрывом, как прежде, в солнечных вспышках бежала вода, взгляд, как прежде, очарованно устремлялся вдаль, к кипучим порогам, нависшим теням сосен, чреде скал, за которыми угадывался другой столь же извечный пейзаж. Но посреди заветной поляны три вездехода тупыми рылами капотов осадили громоздкий, с чем-то радиотехническим наверху автофургон, вокруг которого сновали люди, все ловкие как на подбор, в одинаковых зеленоватых куртках.
Первым намерением Таволгина было развернуть машину и поскорее умчаться. Но куда? Другого подъезда к реке не было. Правда, дальше по берегу оставались сырые полянки, куда в ожидании приезда друзей можно было приткнуться, мирясь с нечаянным и досадным, но, может быть, временным соседством.
Таволгин медленно тронул машину. Тут её заметили, и несколько лиц повернулись в каком-то недоумении. От группы отделился человек постарше и пошёл наперерез тем уверенным шагом, от которого Таволгину сразу стало как-то не по себе.
И точно. Лениво приказывающий взмах руки был красноречивей слов Странно чувствуя себя уже в чем-то виновным, Таволгин затормозил.
— Запретного знака не видели? — бесстрастно, как и шёл, спросил человек и только после этого обратил на Таволгина взгляд.
Тот ещё ничего не успел ответить, только распахнул дверцу, чтобы объясниться, когда лицо спрашивающего внезапно удивилось и не то чтобы обрадовалось, но приобрело живой интерес.
— Фью! — присвистнул он. — Родимчик!… Ты здесь какими судьбами?
Слово “Родимчик” напомнило Таволгину все, и он тоже узнал человека. Таволгина звали Вадимом, но в детстве, желая взбеленить, его дразнили Вадимчиком-Родимчиком, а придумал это прозвище Родя, Родион Щадрин. И вот, постаревший, он был здесь, на Руне.
Воспоминания детства, как и положено, давно подёрнулись лирической дымкой, и Таволгин даже обрадованно выскочил из машины, пожал протянутую руку и от ошеломления выпалил явно неуместный контрвопрос:
— А ты здесь откуда взялся?
В глазах Щадрина зажглась та давняя насмешливость, какой он, бывало, отстранял неуместные расспросы о деятельности возглавляемого им школьного совета.
— Обычное задание, старина. А ты, никак, порыбачить собрался? И даже “кирпич” проморгал? Завернуть тебя следовало бы, да уж…
— Постой, о чем ты толкуешь? Почему, какой запрет?
— Какой надо. Машину убери к нашим.
— Но…
— Или набегаешься с её ремонтом. Делай, делай, как сказано.
Знакомые нотки! В школе Родиона Щадрина недолюбливали за тон превосходства и прозвали Пружинчиком — из-за манеры живо вскакивать на собраниях для подачи нужных реплик и слов. Но парнем он был деловым, в общем, свойским, первым в футболе, танцах и умении к общей выгоде ладить с учителями, так что его аккуратно избирали и переизбирали, благо особого желания возглавлять, проводить мероприятия, давать накачку за плохую успеваемость ни у кого не было, а у него — было.
Усмехаясь и поварчивая, Таволгин подогнал машину, куда указал Щадрин. Встреча его заинтересовала. Хотелось выяснить и то, долго ли ещё намерена пробыть здесь вся эта команда. Не давала покоя и такая мысль: по какому, собственно, праву Щадрин взял да и закрыл для всех реку?
Выйдя из машины, Таволгин коротко поклонился зелено-курточным молодцам, ожидая, что парни в ответ щёлкнут каблуками. Ничего подобного не произошло. Он был удостоен лёгких, впрочем, уважительных кивков, беглых полуулыбок, и все снова принялись за дело — тянули кабель, расставляли шатровую палатку, таскали в фургон какую-то аппаратуру.
— Думаете поймать здесь сигналы космических пришельцев? — настраиваясь на небрежный тон старого знакомого, кивнул в их сторону Таволгин.
— Вроде того, только наоборот, — усмехнулся Родион Щадрин. — Ладно, рассказывай. Кто ты теперь?
Таволгин не любил таких подразумевающих ранг и службу вопросов, поэтому ответил привычно:
— Человек, как видишь.
— Хм… — Сощуренный взгляд Щадрина будто взвесил его со всем содержимым. — Вижу. Наблюдаю признаки сидячего образа жизни, книжной анемии и интеллигентной близорукости. Да, время, время… Спорт, надо полагать, забросил?
— А ты?
— Предпочитаю яхту и теннис.
Щадрин повёл плечами, как бы проверяя налитость мускулов. Был в этом месте подтекст, был. Время, что и говорить, пошло Щадрину на пользу. В нем мало что осталось от былой гибкости Пружинчика, он заматерел, посолиднел, обрёл уверенность крепкого на вид мужчины.
— Яхты не имею, — прочеркивая контраст, сказал Таволгин.
— И зря! Кто же ты все-таки по профессии?
— Историк.
— А-а! В каком году была битва при Саламине и все такое прочее. Ясно, ясно…
Как ни привык Таволгин к тому, что упоминание об истории сплошь и рядом вызывает такую реакцию лёгкого пренебрежения, сейчас она его задела. Конечно, другому не навяжешь свою убеждённость, что лишь знание и понимание хода истории, то есть опыта всех проб, достижений и ошибок человечества, способно остеречь от глупостей и наметить разумную тактику на будущее. Но уж суд таких, как Родя…
— Да, да, битва при Саламине и все такое прочее, — будто соглашаясь, сказал Таволгин. — А у тебя, — он быстрым взглядом окинул становище, — антенны, железки и все такое прочее?
— Маракуем помаленьку, — снова усмехнулся Щадрин. — Надо же и НТР кому-нибудь двигать. Я, видишь ли, радиофизик, но теперь меня перебросили на биологию, поскольку это сейчас самое существенное звено. А ты небось в своей области тоже доктор-профессор?
Насторожённое внимание Таволгина не уловило в вопросе скрытой издёвки. Хотя подобная встреча с однокашником почти неизбежно таит в себе момент ревнивого сопоставления успехов, а Родион был куда как честолюбив, сейчас, приподнятый важностью своего дела, он, похоже, спрашивал даже с желанием видеть Таволгина не слишком обделённым судьбой. “Толстый и тонкий!” — пронеслось в уме и предрешило ответ.
— Да, — кивнул он небрежно. — Доктор, профессор, лауреат и все такое прочее…
Ему тут же стало совестно за эту достойную вельможи или глупца самотитулатуру, но у Родиона подпрыгнули брови.
— Скажи-и, кого я чуть не шуганул, как зайца! — протянул он и тут же добавил поспешно: — А в академию ты избран?
— Нет, не удостоился.
— Ничего, старина, ничего. — Обретая добродушие, Щадрин приятельски потрепал его по плечу. — Будем ещё там, будем, наш класс широко шагает… Решено: сейчас мы тут разместимся, потолкуем накоротке… Ни-ни-ни! Никаких возражений, ты мой гость!
— Но у тебя дело, какие-то опыты, я, право…
— О, опыты! — Не переставая широко улыбаться, Родион доверительно понизил голос: — Строго между нами: это… Впрочем, увидишь сам. Тоже своего рода история!
— Вроде битвы при Саламине?
— А что? Нынче НТР на дворе. Извини, я тебя ненадолго покину, а то, боюсь, мои мальчики что-нибудь напутают… Ты пока распаковывайся, распаковывайся!
Родион шариком откатился к центру деловых событий, и его чёткий, уверенный голос сразу переключил работу на высшую скорость. Таволгин остался со своими смутными мыслями наедине.
Он отошёл к высокому обрыву, зачем-то постоял на юру, безотчётно любуясь живым током воды. В голове был лёгкий сумбур, досада на непредвиденные обстоятельства, умеряемая интересом к многозначительным намёкам Щадрина и к нему самому. Что бы значила вся их таинственная тут деятельность?
Таволгин склонен был очень серьёзно относиться к тому, что зреет в тишине, ибо прекрасно понимал, что облик будущего часто определяют не громкие для современников события, а как раз незаметные. Главы учебников посвящены крестовым походам, неудачной попытке Запада овладеть торговыми путями Востока. Но — какова ирония? — не громоносные битвы религий в конечном счёте изменили расстановку сил, а скорей уж “латинский парус”, придуманный, кстати сказать, не европейцами, а безвестными арабскими мореходами. Перекочевав к потомкам побеждённых крестоносцев, этот парус умножил возможности европейских кораблей, открыв им со временем простор океана. И началась эпоха Колумба, и сдвинулись пути мировой торговли, и мохом порос источник былого могущества, и точно злой волшебник погрузил в спячку блистательные дворцы мусульманских владык. А чем в конечном счёте стали для феодализма суппорт и паровая машина? Будущее идёт скрытыми путями…
От размышлений отвлёк новый этап деятельности родионовской команды. Откуда-то появились колья, мотки колючей проволоки, и площадку с машинами скоро опоясало крепкое ограждение. Щадрин распоряжался всем, как прораб, его зычный голос далеко разносился окрест. Складывалось впечатление, что Родя немного играет на публику и эта публика прежде всего он, Таволгин. А почему бы и нет? В школе меж ними не возникало соперничества, ибо там, где Родион был первым, Таволгин оказывался едва не последним, только учились оба одинаково. И все-таки что-то было… И даже понятно что. В мальчишеском возрасте свойственная Родиону победительность особо привлекательна. И наоборот, пренебрежение Таволгнна к вещам, которые Родион так высоко ценил, уж не воспринималось ли им как скрытый вызов? Недаром же он тогда придумал это насмешливое и умаляющее прозвище — Родимчик… Не задеваешь того, к кому равнодушен. Тем, верно, неприятней было Родиону узнать, что скромный сверстник достиг, согласно им самим принятой шкале оценок, больших, чем он сам, успехов. “Смешно, если это действительно так, — покачал головой Таволгин. — Какие же мы все-таки дети…”
Удивление его при виде колючей ограды возросло.
— Блиндаж строишь? — бросил он, когда Родион приблизился.
— А ты чего не распаковываешься? Все философствуешь? В тихом омуте, знаешь ли… Пошли!
— Прежде объясни, пожалуйста…
— Все в своё время или немного позже, — сверкнул улыбкой Щадрин. Он взял его под руку и отвёл за ограду. — Эй, орда, прошу любить и жаловать: мой однокашник и друг, светило исторической науки Вадим Таволгин!
Ребята повскакали.
— Во-первых, — сморщился Таволгин, — мы уже…
— А во-вторых, — немедля перебил Родион, — мы тебя сейчас напоим-накормим и кое-что покажем! Как, ребята, покажем?
— Покажем! — охотно и не без гордости грянул одобрительный хор.
— Хороши молодцы, а? — восхищённо подмигнул Щадрин. — Все лучшие мои ученики, энтузиасты, за передовое готовы в огонь и в воду, что Костя, что Феликс, что Олег, что…
Таволгин едва сдержал ироническую улыбку, ибо дурашливый бесёнок рефлексии некстати шепнул ему, что Родион сейчас малость похож на хвалящего своих мужиков Собакевича. Разумеется, Таволгин тут же вышвырнул глупого бесёнка из мыслей и принял достойный вид.
Покончив с представлением, Родион легонько подтолкнул Таволгина к приветливо распахнутому пологу шатровой палатки. Там уже был стол, накрытый по-походному, мужской рукой, но щедро. К своему неудовольствию, Таволгин обнаружил в центре и пару бутылок: ему всегда казалось преступлением вот так, походя, травмировать свой мозг, лишая себя ни с чем не сравнимого удовольствия ясно и чётко мыслить. Правда, выпивки не так и много вроде бы. Но кто знает, что ещё тут будет вечером…
Парни за столом набросились на нехитрую снедь, ели так, что за ушами трещало. Порой вспархивал разговор, но все о вещах специальных, понятных всем, кроме Таволгина, который все более чувствовал себя лишним в этой крепко сбитой родионовской команде. Про себя он лишний раз отметил, что о существенном, о деле, люди все чаще разговаривают на марсианском для постороннего языке, — и к чему же все это ведёт?
Но интонации были доступны Таволгину. В них улавливалась какая-то напряжённость. Не взаимоотношений, нет: тут была полная спаянность. Что-то внешнее или предстоящее скользило меж слов подавленным волнением.
— Двинем сегодня на полную мощность, — внезапно, не в лад предыдущему, сказал Родион. Стало тихо. — Вот так!
Он рубанул воздух и обвёл всех взглядом. Кто-то крякнул, послышались нестройные голоса: “Верно…”, “Все равно придётся…”, “Давно пора!”. Голоса точно подбадривали друг друга. В них лёгким диссонансом вплелось сомнение Кости в устойчивости какого-то частотного фильтра.
— Как бы нас самих… ненароком…
— Не ходите мальчики в Африку гулять? — откинувшись, с жёсткой насмешкой глянул на него Родион. — Во-первых, мной все просчитано. Во-вторых, мы сами выбрали этот ха-ароший обрывчик… И вообще, на нас смотрит история!
Он поднялся, багроволицый, накалённый, сгрёб Таволгина за плечи.
— Эх, Вадюша, тебе не понять, какие дураки на какой идее спали! Если бы не мы…
— Это точно, — с облегчением зашумели за столом. — Если бы не Родион Степанович… За Родиона Степановича!
Таволгин удивился — так жадно потянулись руки к новой, невесть откуда выпорхнувшей бутылке.
— Ша! — обрезал Родион. — Не время! Всем быть по местам, чтобы к восемнадцати ноль-ноль…
Он строго глянул на часы. Всех сдуло.
— Вот так, Вадюша, — сказал он тихо. — Живём, экспериментируем, боремся… Подожди, ты же сути дела не знаешь. Как бы тебе объяснить…
Он отвёл взгляд к реке, и её блеск отразился в глазах точечными вспышками.
— В общем, так, чтобы тебе было понятно. Есть лес, и в нем всякая живность. Пичужки-зверюшки и тому подобное.
1 2