(495)988-00-92 https://Wodolei.ru
И снова я опустился в морскую долину, меня подхватило течение, во власти которого я чувствовал себя беспомощным, как деревянная щепка.
Сначала было не особенно холодно – надо отдать должное одежде. Холод пришел позже, но я старался поменьше двигаться, чтобы сохранить теплоту тела.
Человеку, которого несет морское течение, заняться нечем. Часы у меня были водонепроницаемые, со светящимися стрелками; посмотрев на них, я неожиданно обнаружил, что нахожусь в воде уже двадцать минут. На востоке сквозь черноту неба начинал пробиваться рассвет. Еще одна огромная волна высоко подняла меня, и я бросил последний взгляд на «Гордость Гамбурга». Корабль все еще сидел на Остроконечных скалах. А за ним надвигалась огромная стена воды из Атлантики, сметая все, что попадалось на пути. Она обдала риф огромной завесой брызг, а когда схлынула, «Гордость Гамбурга» исчезла навсегда.
* * *
Время перестало существовать. Я отдал себя на волю течения – пусть несет, куда хочет. Когда-то оно вынесло нас на берег Штейнера – вынесет ли теперь?
«Берег Штейнера»? Странно, что я никогда не мог думать о том месте как-либо иначе. Время – вещь относительная. За короткое время может случиться то, чего не будет во всю оставшуюся жизнь.
Теперь я здорово застыл, лицо и глаза разъедала соль. Видимость была не очень хорошей, луна спряталась, наступал рассвет, утесы казались темными тенями; форт Мари-Луиза выступал над ними мертвой громадой прошлого.
Если меня не выбросит на берег, то отнесет к дальнему краю течения и я проплыву мимо юго-восточной оконечности острова, а там, в отдалении, уже берег Бретани. Уж туда-то меня доставит как пить дать, но не слишком скоро и в виде замороженной туши, годной лишь на съедение рыбам.
Я устал до изнеможения. Появилась сонливость – первый признак скорой смерти от переохлаждения; но вдруг, когда меня опять подняло вверх волной и я глянул поверх изодранного белого ковра бурунов на утесы, чернеющие на фоне серого предрассветного неба, я увидел под ними берег – берег Штейнера. Послышался голос, окликнувший меня по имени, высокий и чистый, как далекий зов трубы, донесшийся из прошлого, из детства. Когда это происходило: тогда или сейчас? Я нырнул, затем, изо всех сил барахтаясь, снова выплыл; волна подняла меня – и я увидел ее явственно и отчетливо, стоящую по пояс в воде, с развевающимися на ветру волосами. Симона ждала меня; ждала, когда Мельничный жернов вынесет меня на песок так же, как вынес нас обоих когда-то в далеком прошлом.
А волны все накатывали, беспощадные и неумолимые; и вот огромная смердящая волна подбросила меня чуть не до луны и опустила, все горло мне забил тяжелый привкус соли; течение снова подхватило меня своей тяжелой рукой и прощальным пинком вышвырнуло на берег.
Чувство было такое, что вода проникла всюду: в уши, в глаза, под череп. Я отчаянно заскреб руками по дну; море снова настигло меня, тряхнуло, ухватило за ноги и потащило назад. Я хотел крикнуть – дыхания не хватило; судорожно зашарил в поисках опоры – и тут ощутил железную хватку чьей-то руки, которая впилась в плечо и выдернула из воды на берег...
Я лежал на спине, кто-то будто колотил меня кувалдой между лопатками. Припадок убийственного кашля закончился как обычно – меня вывернуло морской водой.
Отдышавшись, я едва слышно просипел:
– Ладно... хватит. Я жив.
Повернувшись, я увидел стоявшую надо мной на коленях Симону. Она обвила мою шею руками.
– Слава Богу, Оуэн! Я знала, что ты попытаешься так, как... тогда – через Мельничный жернов. Падди и Эзра не верили, что это возможно, но я знала...
Они оба стояли по другую сторону. Эзра протянул мне фляжку:
– Хлебни-ка. Что с майором Фитцджеральдом?
Прикладываясь к фляжке, я рассказал ему, что произошло. Слушая меня, он печально кивал.
– Я так и подумал, – сказал он, – когда увидел твой сигнал, но мне не дали ответить.
Я смотрел, не понимая, и Падди сказал:
– Радль убил майора Брандта в доме приходского священника вчера под вечер. Мы не знаем, как это случилось. Он со своей шайкой поджидал нас на пристани.
– Вот почему мы не смогли вернуться за тобой, парень, – объяснил Эзра.
– А Штейнер? – спросил я, с трудом приподнимаясь.
– Радль собирается повесить его на старом буке возле церкви, чтобы все видели. И солдаты, и рабочие «Тодта» – все. Чтоб неповадно было, понимаешь?
– Когда? – медленно, но настойчиво спросил я чужим голосом.
– Назначено на восемь, – сказал Райли, взглянув на часы. – В его распоряжении около часа, и думаю, твоим американским друзьям тоже недолго осталось жить.
Симона горько зарыдала.
Глава 16Похоронный звон по Штейнеру
Когда я вернулся на берег залива Лошадиная Подкова, там ничего не изменилось: дождь, ветер, дымка, еле видный вдали форт Виктория. Не было только горы трупов у подножия утеса.
Я нашел свой бушлат в той выемке, где его оставил. Маузер со сферическим глушителем по-прежнему был в кармане; на мне – желтый дождевик со спасательной шлюпки. Теперь я сбросил его, дрожа от холода, и надел бушлат и старую боцманскую шапочку, которую тогда запихнул в карман.
И вот я готов. Я – тот самый человек, который высадился здесь ночью и просидел, скорчившись под выступом скалы, Бог знает сколько, но это было лет сто назад. Тот же – и не тот. Я глубоко и с наслаждением вдохнул холодный воздух и вновь подумал – теми же словами: «Хорошее утро. Прелестное утро для того, чтобы умереть». Если это конец, пусть так и будет.
Я взобрался на утес, где стояла старая машина Падди Райли – единственная привилегия, дарованная немцами единственному лекарю на острове. Они с Симоной сидели в машине, а Эзра стоял под дождем и набивал свою старую трубку ужасным французским табаком-самосадом, который он очень любил.
– Нашел, что хотел? – заметил он. – Отцов бушлат, да?
– Верно, Эзра.
– Дважды под парусами обогнул мыс Горн, и я был с ним. Бушлат тоже.
Я извлек из кармана маузер, вынул обойму и опорожнил ее. Оставалось семь патронов. Я тщательно перезарядил обойму, затем снова вставил ее в гнездо.
– Не думаешь ли ты завоевать весь мир с этой штукой, а? – пошутил он.
– Если понадобится. Я не собираюсь дать немцам вздернуть Штейнера, если ты это имеешь в виду, да и рейнджеры, если помнишь, под моим командованием.
– Будь благоразумней, парень. Радль – законченная свинья, но он знает, что делает. У него двадцать два эсэсовца, люди из его прежнего полка. Они повесят, снимут и четвертуют тебя, скажи он лишь слово. Если он прикажет им прыгнуть с форта Эдвард, с высоты двести футов, в море, они это сделают.
– Оуэн, для тебя сейчас появляться в Шарлоттстауне – самоубийство, – вставил Падди Райли. – Радль думает, что ты мертв. Для тебя это шанс уцелеть.
– Интересное наблюдение, – сказал я. – Напоминает мне одну историю. Про некоего уважаемого сорокапятилетнего терапевта из Дублина, который еще в двадцатом году числился врачом летучего отряда ИРА в Коннемаре. Он тогда, кажется, вполне допускал, что несколько тысяч партизан расколошматят всю британскую армию.
Падди шмыгнул носом и поднял руки в знак поражения.
– Ладно, сдаюсь. Только чтобы и мне нашлось дело! Я тоже еще кое-что могу успеть перед тем, как меня кокнут.
Открыв медицинский саквояж, стоявший у его ног, он достал британский армейский револьвер старого образца.
– Долго я берег эту штуку, Оуэн. Настало время снова пустить ее в ход.
– Вы оба с ума спятили, – сказал Эзра. – Ни черта не получится.
– Ты прав, старина, – поддакнул я. – Дохлое дело. Совсем как вести спасательную шлюпку к самому опасному рифу в Северной Атлантике с наспех собранной командой, да еще в бурю.
Он проглотил эту пилюлю. И тогда заговорила Симона, возбужденная и очень бледная:
– Ты попытаешься, Оуэн? Выручишь его?
– Я – мастер по завоеванию всего мира в одиночку, несмотря на то, что Эзра в этом сомневается, – сказал я. – У меня пять лет стажа. А теперь поедем в Шарлоттстаун и посмотрим, что там происходит.
Все сказанное было так славно и убедительно, что я и сам поверил.
* * *
Сразу за взлетно-посадочной полосой, на другой стороне дороги, на гребне холма над Шарлоттстауном стояла главная водонапорная башня. Оттуда обзор был изумительный: каждая улица, каждый переулок просматривались до самой бухты, как на карте. Доносился звон церковного колокола – приятный и в то же время жуткий. Очевидно, Радль развлекался. У Райли в машине был отличный цейсовский бинокль, он достал его и навел на церковный двор.
Передавая его мне, он мрачно сказал:
– Плохо дело, Оуэн.
В поле зрения появились церковь и кладбище. Все делалось для устрашения. У стены стояли сотни полторы рабочих «Тодта», построенных в несколько длинных шеренг. Перед ними сорок – пятьдесят саперов, все – с винтовками. Впереди стоял Шмидт с оружием наготове.
Вспомнив о Шелленберге, я отыскал и его. Он стоял рядом с Грантом и Хагеном, двумя оставшимися в живых рейнджерами; их сторожили эсэсовцы с автоматами, что было очень скверно.
Я стал искать глазами бранденбуржцев; увидел Ланца, Обермейера и Хилльдорфа – они были возле главных ворот под охраной трех жандармов, чьи латунные нагрудные бляхи отсвечивали в сером утреннем свете.
Штейнера нигде не было видно, но все явно чего-то ждали, вероятно, прибытия Радля. Большие двойные железные ворота были открыты. Интересно, что здание Вестминстерского банка, в котором размещалась плац-комендатура, задней стеной примыкало к кладбищу. Окна первого этажа в соседнем доме, где помещался узел связи, были открыты и отлично просматривались. В бинокль мне были видны два солдата, которые с явным интересом глядели на то, что делается, но при этом держались подальше от окна – видимо, боялись гнева Радля.
Все так, как в былые времена, когда я работал в подполье во Франции. Там тоже не хватало времени. Надо было уметь оценивать обстановку в считанные минуты, находить уязвимое место и действовать быстро. Я опустил бинокль; его взяла Симона.
– Узел связи рядом с плац-комендатурой, – сказал я. – Каков он изнутри?
– Старый дом Грувиля, – сказал мне Падди. – Ты там бывал раз сто.
– Что там сейчас? – настаивал я.
– Заходил я туда пару раз, – сказал Эзра. – Внизу – спальные помещения. Радиорубка в бывшей гостиной, на втором этаже, в задней части дома. Окнами выходит на церковный двор.
– Сколько человек?
– Иногда только дежурный оператор, но я видел троих или четверых, которые появлялись там время от времени. А что?
– Похоже, это – слабое место. Я бы смог, наверное, выстрелить в Радля оттуда.
– И что это дает?
– Война окончена, и большинство солдат это знают, – сказал я, пожав плечами. – Стоит убрать Радля, и они прекратят сопротивление и сдадутся. Все они уважают Штейнера, как вы помните.
– Включая эсэсовских молодчиков? Как они поведут себя, если с Радлем что-то случится?
Симона внезапно вскрикнула. Я взял у нее бинокль и поднес к глазам. Через ворота двое эсэсовцев вели Штейнера.
Они подошли к буку и остановились.
Было без десяти минут восемь.
– Спектакль начинается, – проговорил я. – Не хватает только Радля. Идете со мной?
Обращался я к Эзре, и он это понял. Он вздохнул и кивнул:
– Угу. Все сделаю, как ты хочешь, Оуэн. В случае чего в стороне не останусь.
– Хорошо, тогда доставьте меня к узлу связи как можно скорее, а по дороге я объясню, что делать.
Я улегся на пол машины, и Симона накрыла меня старым одеялом. Времени у нас было немного, едва-едва, чтобы успеть. Я точно знал: Радль назначил на восемь часов – в восемь часов все и начнется. Немецкая точность, пропади она пропадом!
Когда мы остановились, Эзра вышел из машины первым, потом Симона. Наступила пауза, и Райли прошептал:
– Быстро, как ты и хотел, Оуэн.
Я выбрался пригнувшись и шмыгнул туда, где остановился Эзра, – на крыльцо старого дома Грувиля. Эзра держал для меня дверь открытой. Я вошел в прихожую, держа маузер наготове у бедра.
Там было темно и мрачно, на всем чувствовалась печать военного лихолетья. Ковры исчезли, краска на полу местами стерлась, местами облупилась. Даже прекрасная коллекция Веджвудского фарфора, украшавшая стены, была поколота и побита.
Осталось большое зеркало в золоченой раме в глубине прихожей, и там меня поджидал маленький хмурый человек странного, но грозного вида. Он был на моей стороне, этот человек, способный убивать так решительно и умело.
Я осторожно стал подниматься по ступеням. Райли и Эзра последовали за мной, сказав Симоне, чтобы она осталась внизу. У Райли был наготове старый револьвер 45-го калибра, и я прошептал:
– Без надобности шума не поднимать. Только в крайнем случае.
Я тихо открыл дверь и вошел в комнату. С одной стороны тянулся ряд стоек с радиоаппаратурой, там же сидел дежурный оператор в наушниках. У окна стоял и смотрел во двор унтер-связист, а рядом с ним – эсэсовец с автоматом Шмайссера на плече.
Телефонист-оператор первым заметил меня, но я приставил палец к губам и извлек маузер. Подойдя на цыпочках к эсэсовцу, я приставил холодное дуло к его шее сзади. Он сжался, а я потянулся и легонько снял автомат с его плеча.
Передав его Эзре, я отступил.
– Повернитесь оба и отойдите от окна. На всякий случай знайте, эта штука работает бесшумно, так что ведите себя как надо.
Они выполнили приказ, но каждый по-своему: связист – опасливо, в то время как эсэсовец смерил меня глазами, нисколько не испугавшись. Если что, он кинется на меня с голыми руками.
– К стене! – сказал я.
В это время на улице послышался шум автомобиля.
Райли выглянул в окно.
– Радль едет.
«Мерседес» въехал в ворота и остановился. С заднего сиденья поднялся Радль. Он был в парадной форме и выглядел весьма браво.
– Ты можешь снять его отсюда? – настойчиво спросил Райли.
– Думаю, да. Приходилось кое-кого доставать.
До восьми оставалось не более минуты, как вдруг телефонист-оператор вскочил и сказал тихим, но взволнованным голосом:
– Пожалуйста, полковник Морган, не убивайте нас. Это было бы глупо. Война почти окончилась. В Люнебурге ведутся переговоры и обсуждаются условия капитуляции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Сначала было не особенно холодно – надо отдать должное одежде. Холод пришел позже, но я старался поменьше двигаться, чтобы сохранить теплоту тела.
Человеку, которого несет морское течение, заняться нечем. Часы у меня были водонепроницаемые, со светящимися стрелками; посмотрев на них, я неожиданно обнаружил, что нахожусь в воде уже двадцать минут. На востоке сквозь черноту неба начинал пробиваться рассвет. Еще одна огромная волна высоко подняла меня, и я бросил последний взгляд на «Гордость Гамбурга». Корабль все еще сидел на Остроконечных скалах. А за ним надвигалась огромная стена воды из Атлантики, сметая все, что попадалось на пути. Она обдала риф огромной завесой брызг, а когда схлынула, «Гордость Гамбурга» исчезла навсегда.
* * *
Время перестало существовать. Я отдал себя на волю течения – пусть несет, куда хочет. Когда-то оно вынесло нас на берег Штейнера – вынесет ли теперь?
«Берег Штейнера»? Странно, что я никогда не мог думать о том месте как-либо иначе. Время – вещь относительная. За короткое время может случиться то, чего не будет во всю оставшуюся жизнь.
Теперь я здорово застыл, лицо и глаза разъедала соль. Видимость была не очень хорошей, луна спряталась, наступал рассвет, утесы казались темными тенями; форт Мари-Луиза выступал над ними мертвой громадой прошлого.
Если меня не выбросит на берег, то отнесет к дальнему краю течения и я проплыву мимо юго-восточной оконечности острова, а там, в отдалении, уже берег Бретани. Уж туда-то меня доставит как пить дать, но не слишком скоро и в виде замороженной туши, годной лишь на съедение рыбам.
Я устал до изнеможения. Появилась сонливость – первый признак скорой смерти от переохлаждения; но вдруг, когда меня опять подняло вверх волной и я глянул поверх изодранного белого ковра бурунов на утесы, чернеющие на фоне серого предрассветного неба, я увидел под ними берег – берег Штейнера. Послышался голос, окликнувший меня по имени, высокий и чистый, как далекий зов трубы, донесшийся из прошлого, из детства. Когда это происходило: тогда или сейчас? Я нырнул, затем, изо всех сил барахтаясь, снова выплыл; волна подняла меня – и я увидел ее явственно и отчетливо, стоящую по пояс в воде, с развевающимися на ветру волосами. Симона ждала меня; ждала, когда Мельничный жернов вынесет меня на песок так же, как вынес нас обоих когда-то в далеком прошлом.
А волны все накатывали, беспощадные и неумолимые; и вот огромная смердящая волна подбросила меня чуть не до луны и опустила, все горло мне забил тяжелый привкус соли; течение снова подхватило меня своей тяжелой рукой и прощальным пинком вышвырнуло на берег.
Чувство было такое, что вода проникла всюду: в уши, в глаза, под череп. Я отчаянно заскреб руками по дну; море снова настигло меня, тряхнуло, ухватило за ноги и потащило назад. Я хотел крикнуть – дыхания не хватило; судорожно зашарил в поисках опоры – и тут ощутил железную хватку чьей-то руки, которая впилась в плечо и выдернула из воды на берег...
Я лежал на спине, кто-то будто колотил меня кувалдой между лопатками. Припадок убийственного кашля закончился как обычно – меня вывернуло морской водой.
Отдышавшись, я едва слышно просипел:
– Ладно... хватит. Я жив.
Повернувшись, я увидел стоявшую надо мной на коленях Симону. Она обвила мою шею руками.
– Слава Богу, Оуэн! Я знала, что ты попытаешься так, как... тогда – через Мельничный жернов. Падди и Эзра не верили, что это возможно, но я знала...
Они оба стояли по другую сторону. Эзра протянул мне фляжку:
– Хлебни-ка. Что с майором Фитцджеральдом?
Прикладываясь к фляжке, я рассказал ему, что произошло. Слушая меня, он печально кивал.
– Я так и подумал, – сказал он, – когда увидел твой сигнал, но мне не дали ответить.
Я смотрел, не понимая, и Падди сказал:
– Радль убил майора Брандта в доме приходского священника вчера под вечер. Мы не знаем, как это случилось. Он со своей шайкой поджидал нас на пристани.
– Вот почему мы не смогли вернуться за тобой, парень, – объяснил Эзра.
– А Штейнер? – спросил я, с трудом приподнимаясь.
– Радль собирается повесить его на старом буке возле церкви, чтобы все видели. И солдаты, и рабочие «Тодта» – все. Чтоб неповадно было, понимаешь?
– Когда? – медленно, но настойчиво спросил я чужим голосом.
– Назначено на восемь, – сказал Райли, взглянув на часы. – В его распоряжении около часа, и думаю, твоим американским друзьям тоже недолго осталось жить.
Симона горько зарыдала.
Глава 16Похоронный звон по Штейнеру
Когда я вернулся на берег залива Лошадиная Подкова, там ничего не изменилось: дождь, ветер, дымка, еле видный вдали форт Виктория. Не было только горы трупов у подножия утеса.
Я нашел свой бушлат в той выемке, где его оставил. Маузер со сферическим глушителем по-прежнему был в кармане; на мне – желтый дождевик со спасательной шлюпки. Теперь я сбросил его, дрожа от холода, и надел бушлат и старую боцманскую шапочку, которую тогда запихнул в карман.
И вот я готов. Я – тот самый человек, который высадился здесь ночью и просидел, скорчившись под выступом скалы, Бог знает сколько, но это было лет сто назад. Тот же – и не тот. Я глубоко и с наслаждением вдохнул холодный воздух и вновь подумал – теми же словами: «Хорошее утро. Прелестное утро для того, чтобы умереть». Если это конец, пусть так и будет.
Я взобрался на утес, где стояла старая машина Падди Райли – единственная привилегия, дарованная немцами единственному лекарю на острове. Они с Симоной сидели в машине, а Эзра стоял под дождем и набивал свою старую трубку ужасным французским табаком-самосадом, который он очень любил.
– Нашел, что хотел? – заметил он. – Отцов бушлат, да?
– Верно, Эзра.
– Дважды под парусами обогнул мыс Горн, и я был с ним. Бушлат тоже.
Я извлек из кармана маузер, вынул обойму и опорожнил ее. Оставалось семь патронов. Я тщательно перезарядил обойму, затем снова вставил ее в гнездо.
– Не думаешь ли ты завоевать весь мир с этой штукой, а? – пошутил он.
– Если понадобится. Я не собираюсь дать немцам вздернуть Штейнера, если ты это имеешь в виду, да и рейнджеры, если помнишь, под моим командованием.
– Будь благоразумней, парень. Радль – законченная свинья, но он знает, что делает. У него двадцать два эсэсовца, люди из его прежнего полка. Они повесят, снимут и четвертуют тебя, скажи он лишь слово. Если он прикажет им прыгнуть с форта Эдвард, с высоты двести футов, в море, они это сделают.
– Оуэн, для тебя сейчас появляться в Шарлоттстауне – самоубийство, – вставил Падди Райли. – Радль думает, что ты мертв. Для тебя это шанс уцелеть.
– Интересное наблюдение, – сказал я. – Напоминает мне одну историю. Про некоего уважаемого сорокапятилетнего терапевта из Дублина, который еще в двадцатом году числился врачом летучего отряда ИРА в Коннемаре. Он тогда, кажется, вполне допускал, что несколько тысяч партизан расколошматят всю британскую армию.
Падди шмыгнул носом и поднял руки в знак поражения.
– Ладно, сдаюсь. Только чтобы и мне нашлось дело! Я тоже еще кое-что могу успеть перед тем, как меня кокнут.
Открыв медицинский саквояж, стоявший у его ног, он достал британский армейский револьвер старого образца.
– Долго я берег эту штуку, Оуэн. Настало время снова пустить ее в ход.
– Вы оба с ума спятили, – сказал Эзра. – Ни черта не получится.
– Ты прав, старина, – поддакнул я. – Дохлое дело. Совсем как вести спасательную шлюпку к самому опасному рифу в Северной Атлантике с наспех собранной командой, да еще в бурю.
Он проглотил эту пилюлю. И тогда заговорила Симона, возбужденная и очень бледная:
– Ты попытаешься, Оуэн? Выручишь его?
– Я – мастер по завоеванию всего мира в одиночку, несмотря на то, что Эзра в этом сомневается, – сказал я. – У меня пять лет стажа. А теперь поедем в Шарлоттстаун и посмотрим, что там происходит.
Все сказанное было так славно и убедительно, что я и сам поверил.
* * *
Сразу за взлетно-посадочной полосой, на другой стороне дороги, на гребне холма над Шарлоттстауном стояла главная водонапорная башня. Оттуда обзор был изумительный: каждая улица, каждый переулок просматривались до самой бухты, как на карте. Доносился звон церковного колокола – приятный и в то же время жуткий. Очевидно, Радль развлекался. У Райли в машине был отличный цейсовский бинокль, он достал его и навел на церковный двор.
Передавая его мне, он мрачно сказал:
– Плохо дело, Оуэн.
В поле зрения появились церковь и кладбище. Все делалось для устрашения. У стены стояли сотни полторы рабочих «Тодта», построенных в несколько длинных шеренг. Перед ними сорок – пятьдесят саперов, все – с винтовками. Впереди стоял Шмидт с оружием наготове.
Вспомнив о Шелленберге, я отыскал и его. Он стоял рядом с Грантом и Хагеном, двумя оставшимися в живых рейнджерами; их сторожили эсэсовцы с автоматами, что было очень скверно.
Я стал искать глазами бранденбуржцев; увидел Ланца, Обермейера и Хилльдорфа – они были возле главных ворот под охраной трех жандармов, чьи латунные нагрудные бляхи отсвечивали в сером утреннем свете.
Штейнера нигде не было видно, но все явно чего-то ждали, вероятно, прибытия Радля. Большие двойные железные ворота были открыты. Интересно, что здание Вестминстерского банка, в котором размещалась плац-комендатура, задней стеной примыкало к кладбищу. Окна первого этажа в соседнем доме, где помещался узел связи, были открыты и отлично просматривались. В бинокль мне были видны два солдата, которые с явным интересом глядели на то, что делается, но при этом держались подальше от окна – видимо, боялись гнева Радля.
Все так, как в былые времена, когда я работал в подполье во Франции. Там тоже не хватало времени. Надо было уметь оценивать обстановку в считанные минуты, находить уязвимое место и действовать быстро. Я опустил бинокль; его взяла Симона.
– Узел связи рядом с плац-комендатурой, – сказал я. – Каков он изнутри?
– Старый дом Грувиля, – сказал мне Падди. – Ты там бывал раз сто.
– Что там сейчас? – настаивал я.
– Заходил я туда пару раз, – сказал Эзра. – Внизу – спальные помещения. Радиорубка в бывшей гостиной, на втором этаже, в задней части дома. Окнами выходит на церковный двор.
– Сколько человек?
– Иногда только дежурный оператор, но я видел троих или четверых, которые появлялись там время от времени. А что?
– Похоже, это – слабое место. Я бы смог, наверное, выстрелить в Радля оттуда.
– И что это дает?
– Война окончена, и большинство солдат это знают, – сказал я, пожав плечами. – Стоит убрать Радля, и они прекратят сопротивление и сдадутся. Все они уважают Штейнера, как вы помните.
– Включая эсэсовских молодчиков? Как они поведут себя, если с Радлем что-то случится?
Симона внезапно вскрикнула. Я взял у нее бинокль и поднес к глазам. Через ворота двое эсэсовцев вели Штейнера.
Они подошли к буку и остановились.
Было без десяти минут восемь.
– Спектакль начинается, – проговорил я. – Не хватает только Радля. Идете со мной?
Обращался я к Эзре, и он это понял. Он вздохнул и кивнул:
– Угу. Все сделаю, как ты хочешь, Оуэн. В случае чего в стороне не останусь.
– Хорошо, тогда доставьте меня к узлу связи как можно скорее, а по дороге я объясню, что делать.
Я улегся на пол машины, и Симона накрыла меня старым одеялом. Времени у нас было немного, едва-едва, чтобы успеть. Я точно знал: Радль назначил на восемь часов – в восемь часов все и начнется. Немецкая точность, пропади она пропадом!
Когда мы остановились, Эзра вышел из машины первым, потом Симона. Наступила пауза, и Райли прошептал:
– Быстро, как ты и хотел, Оуэн.
Я выбрался пригнувшись и шмыгнул туда, где остановился Эзра, – на крыльцо старого дома Грувиля. Эзра держал для меня дверь открытой. Я вошел в прихожую, держа маузер наготове у бедра.
Там было темно и мрачно, на всем чувствовалась печать военного лихолетья. Ковры исчезли, краска на полу местами стерлась, местами облупилась. Даже прекрасная коллекция Веджвудского фарфора, украшавшая стены, была поколота и побита.
Осталось большое зеркало в золоченой раме в глубине прихожей, и там меня поджидал маленький хмурый человек странного, но грозного вида. Он был на моей стороне, этот человек, способный убивать так решительно и умело.
Я осторожно стал подниматься по ступеням. Райли и Эзра последовали за мной, сказав Симоне, чтобы она осталась внизу. У Райли был наготове старый револьвер 45-го калибра, и я прошептал:
– Без надобности шума не поднимать. Только в крайнем случае.
Я тихо открыл дверь и вошел в комнату. С одной стороны тянулся ряд стоек с радиоаппаратурой, там же сидел дежурный оператор в наушниках. У окна стоял и смотрел во двор унтер-связист, а рядом с ним – эсэсовец с автоматом Шмайссера на плече.
Телефонист-оператор первым заметил меня, но я приставил палец к губам и извлек маузер. Подойдя на цыпочках к эсэсовцу, я приставил холодное дуло к его шее сзади. Он сжался, а я потянулся и легонько снял автомат с его плеча.
Передав его Эзре, я отступил.
– Повернитесь оба и отойдите от окна. На всякий случай знайте, эта штука работает бесшумно, так что ведите себя как надо.
Они выполнили приказ, но каждый по-своему: связист – опасливо, в то время как эсэсовец смерил меня глазами, нисколько не испугавшись. Если что, он кинется на меня с голыми руками.
– К стене! – сказал я.
В это время на улице послышался шум автомобиля.
Райли выглянул в окно.
– Радль едет.
«Мерседес» въехал в ворота и остановился. С заднего сиденья поднялся Радль. Он был в парадной форме и выглядел весьма браво.
– Ты можешь снять его отсюда? – настойчиво спросил Райли.
– Думаю, да. Приходилось кое-кого доставать.
До восьми оставалось не более минуты, как вдруг телефонист-оператор вскочил и сказал тихим, но взволнованным голосом:
– Пожалуйста, полковник Морган, не убивайте нас. Это было бы глупо. Война почти окончилась. В Люнебурге ведутся переговоры и обсуждаются условия капитуляции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25