– Должен признаться, Коймбра – первый человек в моей жизни в которого я стрелял, – ответил я.
– Четыреста тысяч франков в месяц, – предложил он, – и полное содержание.
– Включая и саван? Слышал, они тут довольно грубые.
Он мгновенно изменился, тут же став другим человеком. Рассмеявшись, потянулся ко мне и сжал мою руку.
– Я научу тебя, Стаси, научу всему. Мы пройдем Конго из конца в конец и вернемся смеясь, с карманами, набитыми золотом.
Раскаты грома прогрохотали вдали, как эхо барабанного боя, и следом хлынул тяжелый, теплый дождь, глухо стуча в брезентовую крышу. Воздух вокруг был наэлектризован. Меня охватило возбуждение – наверное, оттого, что я страстно хотел стать таким, как он. Жестким, бесстрашным, невозмутимо смотрящим жизни в лицо и управляющим ею.
Мы тряслись в кузове грузовика, пробиравшегося сквозь ночь, наполняя свои легкие пылью Африки. Господи, как же я был счастлив тогда, счастлив впервые за много лет.
Глава 3
Головорезы Бёрка – так стала писать о нас пресса после первой вылазки в Катанге. Тогда мы понесли большие потери, но у противника они оказались еще больше. На какое-то время газеты сделали, из Бёрка легенду, а потом забыли о нем, но слава элитного подразделения прочно закрепилась за нами. Вербовка новобранцев перестала быть проблемой, так что Берк мог даже выбирать.
Наступили замечательные времена – самые лучшие в моей памяти. Тяжелая походная жизнь, изматывающая подготовка. Тогда я впервые оценил физическую силу и понял, что такое сила духа, обнаружил, как, наверное, и многие мужчины, что могу преодолеть страх. А радость преодоления и есть, наверное, самое стоящее в жизни.
Бёрк никогда не был удовлетворен. Во время одного из коротких периодов затишья он даже заставил нас пройти парашютную подготовку, мы прыгали над аэропортом в Лумбо. Нам очень пригодились тренировки, когда, опередив силы Симба, мы месяц спустя десантировались в Касаи, одном из ключевых пунктов операции. Нам удалось пройти пару сотен миль сквозь занятые неприятелем джунгли, освободить блокированных там девятерых монахинь – миссионерок.
Увеселительная прогулка прибавила еще одну звезду на погоны Бёрка, он стал полковником, а я дослужился до капитана, а будь все иначе, я учился бы только на третьем курсе Гарварда. Однако моя нынешняя жизнь была увлекательна, полна энергии и романтики, и деньги текли к нам рекой, как он и обещал. Спустя два года те из нас, кто уцелел, мечтали выбраться оттуда, хоть в чем мать родила.
* * *
Вопреки распространенному мнению, большинство наемников шли воевать в Конго по тем же причинам, по каким юноши вступают в Иностранный легион. Это происходит, когда понимаешь, что можешь примириться с действительностью. Я имел возможность видеть, что осталось от противников режима, распиленных местными карателями циркулярной пилой на лесопилке. Мои знакомые наемники, которые разделывались с пленными, сбрасывая их в озеро Киву, упаковав в старые ящики от боеприпасов, правда, поступали так, если уж им очень надоедала стрельба по живым мишеням.
Положение между двумя крайностями сильно повлияло на мой характер, но Пьет Джейгер, один из немногих, оставшихся в живых из нашего самого первого состава, не изменился нисколько. Как ни странно, он не был расистом, хотя происходил из маленького городка в Северном Трансваале, где, например, кафров не считали людьми.
Пьет присоединился к нам потому, что дух приключений и наличие денег в кармане выгодно отличались в сравнении с нудной работой на семейной ферме, где вдобавок ко всему хозяйничал его отец, а он принадлежал к типу суровых воспитателей с хлыстом в одной руке и Библией в другой. Хлыст гулял по спине Пьета столь же часто, как и по спинам кафров, которые имели несчастье работать на ферме. Пьет боготворил Бёрка и без сомнений последовал бы за ним хоть в самый ад.
Теперь я наблюдал в зеркало, как этот молодой светловолосый бог с бронзовой кожей, идеал режиссера на роль образцового офицера СС, раздираемого угрызениями совести и в финале жертвующего собой ради девушки, с бесконечным терпением сбривал мне бороду.
Легран стоял в дверях, упершись плечом в притолоку, его добродушное крестьянское лицо не выражало никаких эмоций, из-под густых усов торчала галльская сигара. Как я уже говорил, большинство из нас искали приключений. Один из них – Легран – убийца без снисхождения и жалости. Бывший боевик ОАСа, он скрывался в Конго. Несмотря на мою молодость, Легран почему-то всегда выказывал ко мне недоброжелательное отношение. Подозреваю, что причиной тому послужило мое умение стрелять, как, впрочем, и все остальные преимущества.
Пьет осторожно отнял горячее полотенце и отступил назад: из зеркала на меня смотрел изможденный незнакомец с почерневшим от солнца лицом и неподвижным взглядом, устремленным куда-то вдаль, будто в ожидании неприятностей.
– Нарастить немного мяса на костях, вот и все, что тебе надо, – улыбнулся Пьет. – Хорошая пища и побольше красного вина.
– И еще женщину, – добавил Легран совершенно серьезно. – Хорошую бабу, чтобы выходила тебя. Здесь нужна женская ласка.
– Говорят, всего этого полно на Сицилии, – заметил Пьет.
Я пристально взглянул на него, но, прежде чем успел спросить, что он имел в виду, на террасу вошла женщина. По виду гречанка лет тридцати – тридцати пяти, трудно сказать точно, сколько лет привлекательной женщине в таком возрасте. Она остановилась, нерешительно глядя на нас добрыми, спокойными глазами. У нее были слегка округлые формы тела, кожа оливкового цвета, а по плечам струились волны черных как ночь кудрей.
Лагрен и Пьет расхохотались, и Пьет стал подталкивать француза к выходу.
– Мы оставим вас наедине, Стаси.
Их смех еще доносился из-за закрытой двери, когда женщина подошла ближе и положила на постель два чистых полотенца и белую рубашку. Она улыбнулась мне и произнесла что-то по-гречески. Языка я не знал и поэтому попытался объясниться по-итальянски, вспомнив, что итальянцы стояли на острове во время войны. Но ничего не помогло; не понимала она и по-немецки.
Я безнадежно развел руками, она вновь улыбнулась в ответ и почему-то взъерошила мне волосы, как мальчишке. Я все еще сидел перед туалетным столиком, за которым Пьет сбривал мне бороду, и она подошла так близко, что ее грудь оказалась совсем рядом, на уровне моего лица. Она не пользовалась духами, но ее дешевое хлопчатобумажное платье выглядело, словно только что из прачечной, и пахло чистотой и свежестью. И во мне вновь проснулось уже давно забытое желание.
Проводив ее взглядом, пока она пересекала комнату и шла через террасу, я сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться. Сколько времени пролетело, утекло безвозвратно, и вот Легран вновь точно нашел болевую точку. Я снял свою арабскую накидку и начал одеваться.
* * *
Вилла стояла на холме, возвышаясь над белым песчаным пляжем на пару сотен футов. В ней явно угадывались черты бывшего фермерского дома, который кто-то с любовью перестроил.
Я сел за стол в углу террасы, и женщина поставила передо мной поднос с грейпфрутом, яичницей с беконом и чисто английским чаем. Мой любимый завтрак. Конечно, это Бёрк – он успевает подумать обо всем. Уверен, мне никогда не приходилось есть ничего вкуснее этого завтрака на краю террасы с видом на Эгейское море и острова Киклады, теряющиеся в дымке на севере.
Над всей красотой и вокруг меня витала сюрреальная атмосфера; вещи имели резкие очертания, как на фотографии. Где же я на самом деле? Здесь, в раю, или там, в «яме»?
Я быстро закрыл глаза, а когда открыл их, обнаружил, что за мной внимательно наблюдал Бёрк. Он стоял в выцветшей полевой рубашке, широких брюках цвета хаки, в старой фетровой шляпе и в руках держал карабин «мартини» двадцать второго калибра.
– Стараешься держать форму? – спросил я.
Он кивнул:
– Стрелял во все, что движется. Утренняя разминка. Как ты себя чувствуешь?
– Значительно лучше. Твой доктор накачивает меня одним лекарством за другим. Между прочим, спасибо за завтрак. Ты все помнишь.
– Просто я давно тебя знаю. – Он улыбнулся той редкой для него улыбкой, когда кажется, вот-вот растает что-то замерзшее у него внутри, но ничего так и не происходило.
Его фетровая шляпа и охотничья рубашка вновь напомнили мне нашу первую встречу в Мозамбике. Он оставался прежним: прекрасная физическая подготовка, как у борца тяжелого веса, энергичность человека, вдвое моложе его лет, – но все же в нем появились какие-то едва заметные изменения. Мешки под глазами, небольшой жирок на теле – раньше их не было. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я решил бы, что он пьет или сильно увлекается женщинами, но Бёрк никогда не проявлял интереса ни к тому, ни к другому и выказывал мало терпимости к моим потребностям на этот счет.
Когда же он сел и снял солнечные очки, меня сразило окончательно. Его глаза – замечательные серые глаза – были пусты, подернуты пеленой безразличия. Только на короткое мгновение, когда гнев при воспоминании о лагере в Порт-Фуаде озарил их, я увидел прежнего Шона Бёрка. Теперь же передо мной сидел человек, незнакомый самому себе.
Он налил чашку чая, достал пачку сигарет и закурил, чего раньше я не мог себе даже представить, его рука, державшая сигарету, слегка дрожала.
– У меня прибавилась пара недостатков, пока мы не виделись, Стаси, мальчик мой, – грустно улыбнулся он.
– Кое-что я уже заметил.
– Там тебе досталось?
– Сначала нет. Тюрьма в Каире не хуже, чем где-нибудь еще. Вот в каторжном лагере действительно чуть не загнулся. Хуссейни, наверное, свихнулся после Шоная. Ему чудились евреи под каждой кроватью.
Он удивленно посмотрел на меня, и я стал ему рассказывать. Когда кончил, Бёрк утвердительно кивнул.
– Я уже как-то видел человека, с которым произошло то же самое.
На некоторое время за столом воцарилась тишина, будто он не знал, что сказать. Я налил себе еще чаю и взял сигарету из его пачки. Дым перехватил мне горло, словно вдохнув кислоту, я на минуту задохнулся.
Он поднялся с весьма озабоченным видом.
– Что с тобой? Что случилось?
С трудом переведя дыхание, я указал на сигарету.
– Есть кое-какая польза от пребывания в местах не столь отдаленных. Ощущение такое, словно закурил впервые в жизни. Не волнуйся, привыкну.
– Но зачем тебе привыкать?
Я затянулся еще раз. Мне стало гораздо лучше, и я улыбнулся.
– Согласен с Вольтером. Есть удовольствия, ради которых стоит укорачивать жизнь.
Он нахмурился и бросил окурок через балюстраду, как бы не в силах примирить то, что я только что сказал, со своими собственными убеждениями. Для него мужчина – настоящий мужчина – был полностью независимым, волевым субъектом, контролирующим свой внутренний и внешний мир, не имеющим страстей и пороков.
Теперь, когда он сидел неподвижно на стуле, слегка нахмурясь и устремив отсутствующий взгляд в пространство, мне удалось рассмотреть его лучше. Это был он, Шон Бёрк, лучший, совершеннейший из людей войны, какого я когда-либо знал, прирожденный солдат. Ахиллес с неуязвимой пятой. Но все же что-то с ним происходило. А что? Как я уже говорил, он никогда не улыбался, как будто нечто страшное случилось с ним в прошлом, оставив в его душе глубокий след. Уверен, армия, только армия настоящая – его истинное призвание. По всем меркам, его ждала головокружительная армейская карьера.
Во время короткого периода славы в Конго газетчики раскопали все подробности его прошлого. Ирландец по происхождению, Бёрк был сыном министра англо-ирландского протестантского правительства, в свое время страстного борца за республику. В семнадцать лет, во время Второй мировой войны, он пошел в ирландскую гвардию. Вскоре его перевели в воздушно-десантный полк. Позже, в Арнеме, он стал заместителем командира батальона в чине лейтенанта, затем командиром бригады в чине капитана во время малайских событий, после чего получил майора. Почему, будучи на подъеме, он вышел в отставку? Никаких официальных объяснений на сей счет не приводилось. Сам же Бёрк высказывался в том смысле, что армейская служба стала слишком пресной для него. Но еще одна статейка, в другой газете, осторожно намекала на другие обстоятельства. Над ним якобы висела угроза трибунала, который мог его разжаловать и уволить из армии с позором, если бы Шон не ушел в отставку добровольно. Я вспомнил нашу первую встречу в кафе «Огни Лиссабона». Что тогда Лола сказала о нем? Неполноценный. Гигант во всем, кроме самого главного. Возможно. Все что угодно возможно в этом испорченном мире.
Но все выглядело не так, я не мог поверить в иное тем теплым солнечным утром. Меня окружал умопомрачительно-прекрасный мир без «ямы», мир тепла, воздуха, света, чистых звуков, ярких красок и солнечных бликов.
Бёрк встал и оперся на балюстраду, устремив взгляд на море.
– Неплохое местечко, как считаешь?
Я кивнул.
– Чья это вилла?
– Одного человека по имени Хоффер – Карл Хоффер.
– Кто он такой?
– Финансист из Австрии.
– Ничего не слышал о нем.
– И не должен. Его не прельщает газетная шумиха.
– Он богат?
– По моим меркам, а не по вашим, американским, – миллионер. Между прочим, той ночью, когда тебя египтяне сцапали, ты переправлял его золото.
Информация становилась довольно интересной. Крупный финансист, занимающийся контрабандой золота в качестве хобби, казался столь же редким явлением, как смесь ежа и ужа. Герр Хоффер представлялся человеком неограниченных возможностей.
– Где же он сейчас?
– В Палермо, – сказал Бёрк с некоторой горячностью. Будто ответив на мой вопрос, почувствовал сильное облегчение.
Так вот что значило замечание Пьета о женщинах на Сицилии!
– В самолете я тебя спрашивал, куда мы летим, – напомнил я. – Ты ответил тогда, что первая остановка – Крит. Подозреваю, что вторая – Сицилия?
– Сто тысяч долларов на четверых плюс все расходы, Стаси. – Он опять сел и наклонился ко мне через стол, сцепив руки с такой силой, что костяшки пальцев у него побелели.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4