Возможно, но послушай, добрый могильщик… — начал Халсион.
— Мне пора, — прервал его Первый шут и пошел, уставший от рассуждений по вопросам законов. Затем быстро повернулся, отпустил несколько профессиональных шуток и ушел окончательно. Наконец, Халсион закончил работу и пошел пропустить рюмочку в Ярд-хенд. Когда он вернулся, Первый шут отпускал шутки паре джентльменов, бродивших по кладбищу.
Прибыла похоронная процессия: гроб, брат умершей девушки, король с королевой, священники и лорды. Девушку похоронили и брат с одним джентльменом начали ссориться над ее могилой. Халсион не обращал на них внимания. В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. Он подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она ответила тем же.
Затем Халсион подобрал лопату и пошел за Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, с суровым выражением лица, но энергичными манерами.
— Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает ее спасение? — спросил Первый шут.
— Говорю тебе, она спаслась, — ответил Халсион. — И следовательно, нужно немедленно копать ей могилу. Коронер разобрался и вынес решение, что должны быть христианские похороны.
— Как это так, если только она не утопилась в целях самозащиты?
— А ты уже не спрашивал меня об этом? — удивился Халсион.
— Заткнись, старый дурак, и отвечай на вопрос.
— Могу поклясться, что это уже было.
— Ты ответишь, черт побери? Ну?
— Ну, так решено.
Они принялись копать могилу. Затем Первый шут затеял долгую дискуссию по вопросам законов, после чего энергично повернулся, отпустил традиционные шутки и ушел. Наконец, Халсион закончил и пошел в Ярд-хенд выпить. Когда он вернулся, у могилы была пара незнакомцев, затем прибыла похоронная процессия.
В процессии была хорошенькая девушка, смуглая, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. Халсион подмигнул ей. Она подмигнула в ответ. Халсион протиснулся к ней, строя глазки, и она дерзко ответила тем же.
— Как тебя зовут? — прошептал он.
— Джудит, — ответила она.
— Я вытатуирую твое имя, Джудит.
— Вы лжете, сэр.
— Я могу доказать это миледи. Я покажу тебе, где буду делать татуировку.
— И где же?
— В Ярд-хендской таверне. Ее сделает матрос с «Золотой лани». Мы встретимся сегодня ночью?
Прежде чем она успела ответить, он подобрал лопату и последовал за Первым шутом на кладбище. Первый шут был высокий, худой, с суровым лицом, но энергичными манерами.
— Ради бога! — воскликнул Халсион. — Могу поклясться, что это уже происходило.
— Раз ее хоронят по христиански, это доказывает ее действия в целях самозащиты? — спросил Первый шут.
— Я знаю только, что мы уже прошли через все это.
— Отвечай на вопрос!
— Послушай, — упрямо сказал Халсион, — может быть, я сошел с ума, а может, и нет, но у меня такое чувство, что все это уже происходило. Это кажется нереальным. Жизнь кажется нереальной.
Первый шут покачал головой.
— HimmelHerrGott! — пробормотал он. — Этого я и боялся. Из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в твоем роду, ты из осторожности дуешь на воду. EvigKeit! Отвечай на вопрос.
— Если я отвечу на него еще раз, то буду отвечать и сотни раз подряд.
— Старый осел! — взорвался шут. — Ты уже ответил на него 5271 009 раз, черт побери! Отвечай еще!
— Зачем?
— Затем, что ты должен. Pot en feu… Это жизнь, которой мы должны жить.
— Ты называешь это жизнью? Делать одно и то же снова и снова? Говорить одно и то же? Подмигивать девушкам без всякой надежды на продолжение?
— Нет, нет, нет, старик, не спрашивай. Это заговор, с которым мы не смеем бороться. Это жизнь, которой живет каждый человек. Отсюда нет исхода.
— Почему отсюда нет исхода?
— Я не смею сказать. Vocs populi… Другие спрашивали и исчезли. Это заговор. Я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Наших владельцев.
— Что-о? Мы чья-то собственность?
— Si. Ах, я!.. Все мы, юный мутант. Здесь нет реальности. Здесь нет жизни, нет свободы, нет воли, черт побери! Ты не понимаешь? Мы… мы все персонажи книги. Когда книгу читают, мы танцуем, когда книгу читают снова, мы опять танцуем. E-pluribis unim… Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает самооборону?
— Что ты сказал? — в ужасе закричал Халсион. — Мы — марионетки?
— Отвечай на вопрос.
— Раз нет свободы, нет свободы воли, то как мы можем вести всякие разговоры?
— Просто читающий книгу мечтает, мой дорогой. Idem est. Отвечай на вопрос.
— Не буду. Я буду бунтовать. Не стану больше плясать для ваших владельцев. Я буду искать лучшую жизнь… Я буду искать реальность.
— Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Kul-de-gak!..
— Все мы нуждаемся в храбром вожде. Остальные пойдут за ним. Мы разрушим заговор, сковывающий нас!
— Это невозможно. Играть безопаснее. Отвечай на вопрос!
Халсион ответил на вопрос, подняв лопату и ударив Первого шута по голове. Тот даже не заметил этого.
— Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает самооборону?
— Бунт! — закричал Халсион и снова ударил его. Шут запел. Появились два джентльмена.
— Бунт! За мной! — вскричал Халсион и ударил джентльмена лопатой по меланхоличной голове. Джентльмен не обратил внимания. Он трепался с приятелем и первым шутом. Халсион завертелся, как дервиш, раздавая удары лопатой. Джентльмен поднял череп и стал философствовать по поводу некой персоны по имени Йорик.
Появилась похоронная процессия. Халсион напал на нее с лопатой.
— Прекратите читать книгу! — орал он. — Выпустите меня со страниц! Вы слышите? Прекратите читать! Я хочу в мир, созданный мной самим. Выпустите меня!
Раздался мощный удар грома, когда захлопнулся толстый том. В то же мгновение Халсион был низвергнут в третье отделение седьмого круга ада в Четырнадцатой Песне «Божественной комедии», где тех, кто грешил против искусства, мучили языки пламени, вечно пылавшего под ними. Там он кричал до тех пор, пока не послужил достаточным развлечением. Только тогда утвердили план его собственного текста… и он создал новый мир, романтичный мир, мир его заветной мечты…

Он был последним человеком на Земле.
Он был последним человеком на Земле и выл.
Холмы, долины, реки и горы принадлежали ему, ему одному, и он выл.
5271 009 домов служили ему пристанищем. 5271 009 постелей ждали его для сна. Магазины ждали, когда он взломает их. Все драгоценности мира принадлежали ему. Игрушки, инструменты, предметы первой необходимости и роскоши — все принадлежало последнему человеку на Земле, и он выл.
Он покинул особняк в полях Коннектикута, где основал свою резиденцию. Он пересек, завывая, Вестчестер. Завывая, он мчался на юг по тому, что было когда-то шоссе Генриха Гудзона. Он переехал, завывая, по мосту на Манхэттен, он ехал мимо одиноких небоскребов, складов, дворцов развлечений и подвывал. Он выл на Пятой Авеню и за углом Пятнадцатой стрит увидел человеческое существо.
Она была живой, прекрасной женщиной. Она была высокой и смуглой, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. На ней была белая блузка, брюки в тигриную полоску и патентованные кожаные ботинки. За спиной у нее висела винтовка, на бедре — револьвер. Она ела маринованные томаты из банки и недоверчиво уставилась на Халсиона. Он бросился к ней.
— Я думала, что я последний человек на Земле, — сказала она.
— Ты последняя женщина, — простонал Халсион. — А я последний мужчина. Ты не дантист?
— Нет, — ответила она. — Я дочь несчастного профессора Файлда, чей прекрасно задуманный, но плохо исполненный эксперимент по расщеплению ядра стер с лица Земли человечество, за исключением нас с тобой. Мы, без сомнения, из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в наших родах, сделавшей нас иными, стали последними представителями старой цивилизации и первыми новой…
— Отец не учил тебя лечить зубы?
— Нет, — сказала она.
— Тогда дай на минутку револьвер.
Она вытащила из кобуры револьвер и протянула Халсиону, взяв, на всякий случай, винтовку наизготовку. Халсион взвел курок.
— Как бы я хотел, чтобы ты была дантистом, — простонал он.
— Я прекрасная девушка с Коэффициентом Интеллектуальности 141, что более важно для основания новой расы людей, унаследовавшей добрую зеленую Землю, — возразила она.
— Только не с моими зубами, — просто сказал Халсион.
Он разрядил револьвер себе в висок и мозги выплеснулись на землю…

Он очнулся с пронзительной головной болью. Он лежал на кафельном возвышении возле стула, припав ушибленным виском к холодному полу. Из-за свинцового щита появился мистер Аквил и включил вентилятор, чтобы проветрить помещение.
— Браво, мой милый, — хихикнул он. — Наконец-то ты стал самим собой, а? И помощника тебе не потребовалось. Merglio tardeshe may… Но ты упал и ударился, прежде чем я успел поймать тебя, черт побери!
Он помог Халсиону подняться на ноги и провел его в приемную, где усадил в мягкое вельветовое кресло и дал бокал бренди.
— Гарантирую, что не требуется никаких лекарств, — заявил он. — Nobles oblig… Только лучше spiritus frumenti. Теперь обсудим дела, а? — Он сел за стол, все еще энергичный, суровый, и с неожиданной теплотой взглянул на Халсиона. — Человек живет своими решениями, neste-pa? — продолжал он. — Вы согласны, ui? Человек должен принять в течение своей жизни 5271 009 решений. Peste! Это простое число, так? Niniorte… Ты согласен?
Халсион кивнул.
— Тогда, мой милый, зрелость этих решений определяет, мужчина данный человек или ребенок. Niht war? Malgre nori… Человек не может начать принимать взрослые решения, пока не избавится от детских грез, черт побери! Такие фантазии… они должны уйти…
— Нет, — медленно произнес Халсион, — от этих грез зависит мое искусство… от грез и фантазий, которые я переношу в линии и краски…
— Черт побери! Да! Согласен. Но взрослые грезы, а не детские. Детские грезы — пфуй! Все люди проходят через это… Быть последним способным мужчиной на Земле и обладать всеми женщинами… Вернуться в прошлое с преимуществом знаний взрослого и одерживать победы… Бегство от реальности с мыслью, что жизнь — это фантазия… Бегство от ответственности и фантазии о причиненной несправедливости, о мученичестве со счастливым концом… И сотни других, столь же распространенных, сколь и пустых. Господь благословил папашу Фрейда и его веселое учение, которое положило конец этой чепухе. Sic semper tiranis… Прочь!
— Но раз у всех есть эти грезы, значит, не такие уж они плохие, не так ли?
— Черт побери! В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает ли этой вшей хорошими? Нет, мой мальчик, такие грезы для детей. Слишком много взрослых еще остаются детьми. И ты, художник, должен вывести их, как я вывел тебя. Я очистил тебя, теперь очищай их.
— Почему вы это сделали?
— Потому что я верю в тебя. sic vos non vobus… Тебе будет нелегко. Долгий трудный путь и одиночество.
— Полагаю, я должен испытывать благодарность, — пробормотал Халсион,
— но я чувствую… ну, пустоту… обман.
— О, да! Черт побери! Если долго живешь с язвой, то что-то теряешь, когда ее вырезают. Ты прятался в язву. Я вскрыл ее. Ergo: ты чувствуешь обман. Но погоди! Ты почувствуешь еще больший обман. Я говорил тебе, что цена будет высока. Ты заплатил ее. Гляди.
Мистер Аквил достал из кармана зеркальце. Халсион глянул в него и застыл. На него смотрело лицо пятидесятилетнего мужчины, морщинистое, закаленное, твердое, решительное. Халсион вскочил с кресла.
— Спокойно, спокойно, — увещевал его мистер Аквил. — Это не так уж плохо. Это чертовски хорошо! Физически тебе по-прежнему тридцать три. Ты ничего не потерял из своей жизни… только юность. Что ты утратил? Смазливое лицо, чтобы привлекать молоденьких девушек? И всего-то?
— Ради Христа!.. — вскричал Халсион.
— Прекрасно. Еще спокойней, мой мальчик. Здесь ты, больной, лишенный иллюзий, сбитый с толку, встал одной ногой на твердую дорогу к зрелости. Ты хочешь, чтобы это случилось или нет? Si, я могу все исправить. Это может никогда не случиться. Spurlos versenkt… Прошло всего десять минут со времени твоего побега. Ты еще можешь вернуть свое красивое, молодое лицо. Ты можешь снова сдаться. Можешь вернуться в бездонное лоно язвы… опять впасть в детство. Ты хочешь этого?
— У вас не выйдет.
— Sauw qui pent, мой мальчик. Выйдет. Частоты не ограничиваются пятнадцатью тысячами ангстрем.
— Проклятье! Вы Сатана? Люцифер? Только дьявол может обладать такими силами!
— Или ангел, старик.
— Вы не похожи на ангела. Вы похожи на Сатану.
— А? Ха! Сатана тоже был ангелом до своего падения. Он имел много связей на небе. Конечно, есть фамильное сходство, черт побери! — Мистер Аквил оборвал смех, перегнулся через стол. Веселье слетело с его лица, осталась только суровость. — Сказать вам, кто я, мой цыпленочек? Объяснить, почему один нечаянный взгляд перевернул ваш разум вверх тормашками?
Халсион кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
— Я негодяй, белая ворона, шалопай, подлец. Я эмигрант. Да, черт побери! Эмигрант! — Взгляд мистера Аквила стал каким-то раненым. — По вашим стандартам, я великий человек с бесконечной силой и многообразием. Такими были эмигранты из Европы для туземцев с побережья Таити. А? Таким являюсь для вас я, когда прочесываю звездные берега ради капельки развлечений, капельки надежды, капельки авантюризма… Я плохой, — продолжал мистер Аквил с дрожью отчаяния в голосе. — Я испорченный. На родине нет места, где могли бы терпеть меня. Мне отомстили тем, что оставили здесь. И были моменты неосторожности, когда боль и отчаяние наполняли мой взгляд и поражали ужасом ваши невинные души.
1 2 3 4 5 6