Потом просто про разное говорить начал. Про Оракул рассказывал, про тетку Кандиду, про старшего программиста — ушлого Беренгария, про дуру бесноватую — жрицу Пиф.
Душа слушала, будто сказку. Вздыхала тихонечко. Наконец Бэда замолчал, отодвинул мальчика от себя, в лицо ему заглянул.
— Ну что? — спросил он. — Не страшно тебе больше?
— Ага, — сказала душа надсмотрщика.
— Пойдем, что ли? — сказал Бэда.
Они с мальчиком встали и пошли дальше по площади. А дедок остался лежать за пивными ларями.
За Евфратом, перейдя мост Нейтокрис, Бэда с душой надсмотрщиковой простился и отправился в Оракул. Душа же побрела вниз по течению Великой Реки и скоро скрылась из виду.
Поскольку сегодня дежурства у Пиф не было, то она явилась в Оракул поздно — около часа дня. И в цивильном: легкие джинсы, полупрозрачная кружевная блузка (кружева настоящие, шелковые, цены немалой). Темные волосы тщательно вымыты и блестят, схваченные лентой.
Постукивая легкими каблучками по мраморным ступеням, взбегает по парадной лестнице — помилуйте, разве эту девицу, вдребезги пьяную, несколько часов назад тащили вниз, роняя по пути канделябры и лакеев? Слабый горьковатый аромат духов, уверенные движения. И во всех зеркалах, справа и слева и на потолке — Пиф Трезвейшая, Пиф Чистейшая, Пиф Неотразимая...
Она хотела заглянуть в библиотеку, взять заказанные Аксицией книги. Заодно сделать кое-какой левый заказик для Гедды — лучшей подруги еще со школьных лет. Гедда приторговывала какими-то снадобьями для повышения мужской и прочей потенции, интересовалась тенденциями.
Но все эти планы разбились почти мгновенно. Едва лишь Пиф успела протиснуться в тесный офис-пенал младших жриц и поздороваться с Аксицией, едва только принялась взахлеб рассказывать о своих вчерашних подвигах, как взревел телефон внутренней связи. Аксиция, извинившись перед подругой, прервала ее бурное словоизвержение и сняла трубку.
Голос Верховной Жрицы отчетливо прозвучал на весь офис:
— Пиф явилась?
— Да.
— Пусть зайдет ко мне.
Аксиция положила трубку и сказала задумчиво:
— Третий раз звонит.
Пиф дернула углом рта.
— Дура климактерическая.
И вышла, задев плечом перегородку.
Пиф любила Оракул. Ей нравилось это роскошное старинное здание. Нравились жрицы. Нравилось быть одной из них. Она как будто значила больше, чем другие люди. Пифия. Та, которая открывает будущее, пусть не всегда внятно, словно вглядываясь в пыльное зеркало. Которая видит обратную сторону вещей, вечно отвернутое от человека лицо тайны.
Она попала сюда на работу, можно сказать, случайно. Пришла по объявлению. Образование у нее было гуманитарное, оценки в дипломе хорошие; обет безбрачия дала с легкостью (все равно ей с мужчинами не везло и в любви она была разочарована). Тестирование прошла на удивление удачно. И вообще — человек нашел себя.
Работа в Оракуле приносила удовольствие. И деньги. Большего и ждать было нечего.
С Верховной она почти не встречалась. Верховная была наверху, руководила общим процессом, поддерживая в учреждении специфическую, только ему присущую атмосферу, где странным образом сосуществовали и сочетались — непонятно как, но весьма органично — бесноватость пифий и строгий мир компьютерного информационного обеспечения.
Верховная Жрица ждала Пиф в своем кабинете. Просторном, полутемном. На большом, еще прежних времен, столе тускло светится орфическое яйцо, обвитое змеей. Яйцо алебастровое, змея золотая. Все остальное тонет, растворяется в благоуханной полутьме.
У стола высокая спинка кресла. Черный коленкор, массивные золотые шляпки гвоздей. Две кобры со знаками Буто и Нехебт на головах, глядящие друг на друга, образуют навершие.
Прямо между змеиных морд — женское лицо. Когда-то очень красивое, холодное, с правильными, уже расплывающимися, но все еще изящными чертами. Верховная Жрица — египтянка, и поговаривают, будто некогда ее прикупил прежний еще Верховный Жрец. Поначалу будто бы полы мыла, после же путем хитрых интриг, подкупа и неразборчивости в средствах достигла положения жрицы. А там, шагая по головам, вознеслась в это кресло, нарочно для нее выписанное из страны Мицраим. Впрочем, это про любую Верховную Жрицу говорят.
Пиф вошла, склонила, как положено, голову.
Верховная Жрица не шевельнулась. Только на скулах красные пятна проступили — от гнева.
— Потаскуха! — прошипела Верховная Жрица.
Пиф молчала.
Дальнейший диалог очень напоминал разговор Беренгария с Бэдой, о чем, естественно, жрицы не подозревали.
— Где ты была ночью?
— Дома, госпожа.
— Дома? Ты была дома одна?
— Да, госпожа.
— Сука!
— Вряд ли, госпожа.
— Ма-алчать! — взвизгнула Верховная Жрица таким голосом, будто всю жизнь только и делала, что торговала репой.
Пиф брови подняла. Но из-под очков это было не слишком заметно.
Верховная спросила:
— Ты ушла с презентации одна?
— Не помню, госпожа.
— Пьяная?
— Разумеется, госпожа. Нам это предписано. — Пиф цитировала Устав: — Неистовство, странное, подчас шокирующее поведение...
— Приступы ярости, способность легко входить в состояние аффекта, — сказала Верховная Жрица.
— И оргиастический секс, — заключила Пиф.
— Смотря для кого, — сухо сказала Верховная Жрица. И поморщилась.
Пиф неподвижно смотрела на нее, не понимая, к чему клонит начальство. Начальство же пребывало в ледяном осатанении.
— Ты, девочка моя, кажется, получаешь безбрачные, — начала она.
Пиф кивнула.
— И давно?
— С самого начала работы, госпожа.
— Тебя это устраивает?
— Конечно.
— Так вот что я тебе скажу, подруга, — проговорила Верховная, слегка приподнимаясь в своем высоком кресле. — Вчера с презентации тебя унес какой-то раб из низшей касты программистов...
— Да? Я не заметила, — искренне сказала Пиф. Она и в самом деле почти не обратила внимания на человека, которым помыкала до самого утра.
— Да, — повторила Верховная Жрица. — От него до сих пор керосином разит, такой завшивевший...
У Пиф тут же зачесалось за ухом. Она украдкой поскреблась пальцем, хотя никаких вшей у нее, естественно, отродясь не было.
— Так и что с того? — спросила Пиф, все еще недоумевая.
— Что с того?! Да то, девочка моя, что плакали твои безбрачные!
Пиф поперхнулась.
— Неужели вы... вы что, думаете, что я?.. С программистом?..
— Он во всем сознался, — сказала Верховная Жрица. — Под пыткой он сознался во всем.
— В чем он мог сознаться?
— Тебе видней, — сказала Верховная и сжала губы.
— Он не мог ни в чем...
Пиф замолчала. Во-первых, она и сама не помнила событий вчерашней ночи. А во-вторых, если эта белобрысая образина (теперь она вспомнила, кто с ней был) наболтала... конечно, хвастался дружкам... Боги Орфея!..
— Ты лишаешься безбрачных, — сказала Верховная Жрица. — Я уже подала докладную. В бухгалтерии произведут отчисления. А как же иначе? Качество предсказаний может пострадать. И надлежит пресекать... Иначе же как?
— Да, — подавленно сказала Пиф. — Иначе никак. — И закричала прямо в лицо Верховной: — Сука!
Верховная слегка улыбнулась.
— Пшла вон, — проговорила она тихо, с невыразимым наслаждением. — Пшла... девочка моя.
Ворвалась, хлопнула дверью так, что чахлая традесканция пошатнулась на шкафу — едва подхватили ее чьи-то руки.
Растревоженным бульдогом, едва не вцепившись ей в ногу, повисла тетка Кандида.
— Куда? Барышня... Милая, родная... меня же прибьют за вас... Нельзя туда, нельзя! Ба-арышня!..
Дергаясь, острым локтем будто клюя тетку Кандиду в мягкую грудь:
— Отстань! Дура старая!
— Барышня... — позабыв с перепугу, где и находится, тетка Кандида взвыла (прежде прислугой была в богатом доме и на вздорных хозяйских дочек нагляделась).
Пиф стряхнула с себя служанку, кулаки стиснула, присела аж с натуги и заверещала страшно:
— Где он?!!
Беренгарий, ухмыляясь, сказал очень двусмысленным тоном, будто подразумевая нечто большее:
— Здеся...
Отшвырнув Беренгария, туда бросилась, куда кивнул.
— Сопляк! Дерьмо!
И понесла...
Программисты, кто в бараке был, с наслаждением слушали. Давно такого не бывало. Прямо роман.
Это чтобы младшая жрица, позабыв приличия, к программистам врывалась. Это чтобы пифия прилюдно грошового раба честила. Пусть в цивильном не сразу в ней пифию признаешь, да ведь главного это не отменяет: прибежала и орет. Аж визжит.
Нет, такого давненько не бывало. На памяти Беренгария вообще ни разу.
За нарами в два яруса, отгораживая их от двери, большой шкаф стоит, боком повернутый, будто еще одна стенка. Шкаф как башня крепостная — гигантский, дерева темного, массивного. В шкафу шмотки всякие, молью полупоеденные, поверх шмоток разные провода навалены — иной раз что-нибудь оттуда и сгодится. Ну и еще всякое разное барахло, несколько порнографических журналов такой древности, что сейчас их и смотреть-то смешно. А под самым низом свили гнездо мыши.
За шкафом же «подсобка» — на шатком столике таз с мутноватой водой и синий жестяной рукомойник допотопной эпохи — ровесник законов царя Хаммурапи. После потопа мало что уцелело, такие сокровища, такие книги погибли — а вот эта ерунда, смотри ты, до сей поры людям служит...
Бэда безответный как раз под этим рукомойником и плескался, посуду за всем бараком мыл. На него обязанность эту повесили, пока тетка Кандида хворала своей заразной хворью. Хоть и знали, конечно, что хворь у Кандиды фальшивая, но не выдавать же старуху...
Рядом с Бэдой, на грязном ящике с белыми пятнами мыльной пены, душа надсмотрщикова мостилась. Ногами болтала и языком молола. Душу не то не видел больше никто, не то внимания на нее не обращали.
Мальчишка был теперь, помимо набедренной повязки, облачен в синюю дедову тужурку. Других перемен в его облике не наблюдалось.
— Видел Его-то? — спросил Бэда, прерывая длинное бессвязное повествование души о ее странствиях.
Мальчик коротко кивнул.
— Ну что, рассказал Ему?
— А... — Мальчик вздохнул и махнул рукой. — Он и так все знает.
— Ругался? — сочувственно поинтересовался Бэда.
— Не... Он расстроен, — еле слышно сказал мальчик. — Ой, ну не спрашивай про это, а то зареву...
И тут — грохот двери и звериный почти визг: «Где он?!!»
Душа беспокойно заерзала на ящике и вдруг смылась куда-то — Бэда даже не понял, как это вышло.
И вот, своротив по дороге стул и споткнувшись о чьи-то ботинки, врывается в закуток, от гнева раскаленная — едва не светясь:
— Ты!..
И с размаху — бац по скуле!
Бэда чашку отставил, мыльные руки о штаны отер, на ящик, откуда надсмотрщикова душа сбежала, опустился.
Младшую Жрицу он в цивильном еще не видел. В облачении — видел, голенькую — видел. Но когда она, горьковатыми духами пахнущая, белым кружевом окутанная, в джинсики светлые затянутая, на него наскочила — тут уж он растерялся.
Рот раскрыл и глупо на нее уставился.
Сверкая очками, Пиф кричала:
— Дерьмо! Дрянь!..
И поскольку он слушал, не шевелясь и не пытаясь вставить слово, она через несколько секунд иссякла.
Дыхание перевела, протянула руку и, набрав воды из рукомойника, лицо отерла. Утомилась, орамши.
Уже спокойнее спросила:
— Что ты Верховному наболтал?
— Ничего... — удивленно сказал Бэда. — А что случилось?
И лицо потер. У Пиф рука тяжелая, всей пятерней отпечаталась.
— Да то случилось, что меня безбрачных лишили, — сказала Пиф, ничуть не стесняясь того, что Беренгарий и другие — кто там еще был — слышат.
— За что? — поразился Бэда.
— Тебе видней, — разъярилась она опять. — Что болтал?
Беренгарий появился из-за шкафа и, делая умильный вид, промолвил:
— Так он под пыткой... Пифка, из-за тебя человека на дыбе пытали!
— Не человека, а программиста, — огрызнулась Пиф.
— Да брось ты, пожалуйста, — сказал Беренгарий. — Чуть что по морде драться. Не де-ело...
Тут ожила забытая у входа тетка Кандида и снова запричитала и залопотала:
— Не дело барышне в бараке отираться! Уходили бы, госпожа, покуда не приметил кто...
Беренгарий на Кандиду цыкнул грозно: портила бабка всю потеху. Кандида отступилась и только слыхать было, как топчется в темноте, вздыхает, сопит — на новый приступ решается.
— А что случилось-то? — снова спросил Бэда.
— То и случилось. Сняли безбрачные... Ты хоть знаешь, сколько это?
Бэда помотал головой, все еще оглушенный.
— Больше, чем сам ты стоишь! — со слезами взвизгнула Пиф. Размеры ущерба вдруг пронзили ее, будто стрелой, причинив душевную боль силы неимоверной. — Тридцать в месяц! Тридцать серебряных сиклей, ублюдок!
— Да ну! — восхищенно сказал Беренгарий. — Только за то, что с мужиками не трахаешься?
— Преобразование сексуальной энергии... — начала было Пиф и рукой махнула. — Что я тебе объясняю...
— Я тоже с мужиками не трахаюсь, так мне за это ничего не платят, — глумливо произнес Беренгарий и, увидев, какое у Пиф сделалось лицо, попятился за шкаф.
Пиф за ним гнаться не стала. Снова свой гнев на Бэду обратила.
А Бэда не нашел ничего умнее, как сказать:
— За меня не тридцать, за меня пятьдесят дали.
Пиф разъяренно засопела.
— Что ты ему наболтал?
— Да ничего. Довез младшую жрицу до дома, умыл ее, раздел и уложил в постель.
Пиф заскрежетала зубами.
— Это ты называешь «ничего»?
— В определенном смысле это именно «ничего», — подтвердил Бэда. — А ты что, ничего не помнишь?
Пиф покачала головой.
— И как пиво тебе с утра приносил, тоже не помнишь?
— Какая разница? Главное — что они в протоколе написали.
Тут в коридоре за раскрытой дверью снова зашевелилась тетка Кандида, невнятно жалуясь на судьбу.
Пиф плюнула и повернулась, чтобы уйти. Беренгарий с хохотом крикнул ей в спину:
— Пифка! А ты что, и правда не помнишь, как с ним трахалась?
В отвратительном настроении Пиф прошла переаттестацию; в день получки расписалась за голый оклад, и Аксиция, аккуратно сложив в карман свою надбавку за безбрачие, пригласила подругу в кафе. Пили кофе, ели мороженое. Аксиция молчала, Пиф многословно бранила мужчин. Потом расстались.
Через неделю она снова вышла на суточное дежурство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12