Тогда Мерапи сложила руки и, подняв глаза, начала молиться вслух, нежно и просто говоря:
– О Бог моих отцов, вверяясь тебе, я, бедная девушка твоего народа Израиля, отдаю жизнь, что ты даровал мне, в твои руки. Если, как я верю, ты Бог богов, молю тебя – подай знак и соверши чудо над этим богом египтян, подтверди свою Честь и сохрани дыхание в моей груди. Если же тебе неугодно, тогда пусть я умру, как я несомненно заслуживаю за многие свои грехи. О Бог отцов моих, я сотворила свою молитву. Выслушай ее или отвергни, да будет на все твоя воля.
Так закончила она, и, слушая ее, я почувствовал, что глаза мои наполняются слезами, потому что она была так одинока, и я боялся, что ее бог ни за что не спасет ее от уготованных ей жрецами мук. Сети тоже отвернулся и устремил взор на полоску неба над открытым двориком, где уже появились первые проблески зари.
И опять наступило молчание. И вдруг снова поднялся ветер, сильнее, чем прежде, погасил светильники и, как мне показалось, отбросил Мерапи в сторону, ибо теперь она стояла сбоку от статуи. В святилище воцарилась тьма; и вот первые лучи восходящего солнца коснулись крыши. С каждой минутой они продвигались все ниже и ниже, пока наконец не опустились, как пламенный меч, на статую Амона-Ра. И вновь статуя как будто шевельнулась. Мне показалось, что она подняла свою каменную руку, словно защищая голову. И потом в одно мгновение вся эта могучая глыба раскололась с оглушительным шумом и рассыпалась прахом вокруг трона, почти целиком покрыв его.
– Смотрите, мой Бог ответил мне, самой смиренной из его слуг, – сказала Мерапи тем же нежным и мягким голосом. – Вот его знак и чудо!
– Ведьма! – закричал главный жрец Рои и бежал в сопровождении своих коллег.
– Колдунья! – прошипела Таусерт и тоже обратилась в бегство, как и все остальные, кроме принца, Бакенхонсу, меня – Аны, и мага Ки.
Мы стояли в изумлении, а Ки повернулся к Мерапи и заговорил. Лицо его, выражавшее страх и ярость, было ужасно, глаза горели, точно светильники. Хотя он говорил шепотом, я стоял ближе, чем все остальные, и слышал все, что говорилось и чего те не могли слышать.
– Твоя магия хороша, израильтянка, – пробормотал Ки, – настолько, что превзошла мою даже в этом храме, где я служу.
– Я не владею никакой магией, – отвечала она очень тихо. – Я повиновалась Высшей воле, не больше.
Он жестко рассмеялся и спросил:
– Стоит ли двум коллегам терять время на глупости? Послушай: научи меня твоим секретам, я же научу тебя своим, и вместе мы станем править Египтом, как колесницей.
– У меня нет секретов, у меня только вера, – снова сказала Мерапи.
– Женщина, – не отступал он, – женщина или дьявол, ты хочешь иметь во мне друга или врага? Сейчас я посрамлен – ведь это на меня, а не на твоих богов полагались жрецы, готовясь уничтожить тебя. Однако я еще могу простить. Выбирай – и знай, что так же, как моя дружба дает тебе власть, жизнь и богатство, так же моя ненависть обречет тебя на позор и смерть.
– Ты вне себя и сам не знаешь, что говоришь. Повторяю, я не владею никакими секретами магии, которыми могла бы с тобой поделиться или которые хотела бы скрыть, – ответила она тоном человека, несведущего или равнодушного к предмету разговора, и отвернулась от него.
В ответ он пробормотал какое-то проклятие, которого я не уловил, поклонился груде пыли, которая была до этого статуей бога, и исчез среди колонн святилища.
– Охо-хо! – засмеялся Бакенхонсу. – Не зря я дожил до такой старости, ибо в Египте, кажется, появился новый бог, и вот его пророчица.
Мерапи подошла к принцу.
– О верховный жрец Амона, – сказала она, – угодно ли тебе отпустить меня? Я очень устала.
X. Смерть фараона
Наступил назначенный день и час. По распоряжению принца я поехал во дворец фараона в его колеснице, так как ее высочество принцесса отказалась сесть с нами рядом, и мы впервые заговорили о том, что произошло.
– Ты видел госпожу Мерапи? – спросил принц.
Я ответил, что нет, ибо мне сказали, что она нездорова и лежит в постели в своем доме, страдая от переутомления или не знаю от чего еще.
– Хорошо, что она не выходит из дома, – сказал Сети, – если бы она вышла, эти жрецы, я думаю, умертвили бы ее при первой возможности. Кроме того, есть и другие. – И он оглянулся на колесницу, в которой во всем царственном великолепии ехала Таусерт. – Скажи мне, Ана, ты можешь найти объяснение всему, что произошло?
– Я? Нет, принц. Я думал, что, может быть, твое высочество, верховный жрец Амона, смог бы просветить меня.
– Верховный жрец Амона сам блуждает в густой тьме. Ки и все прочие клянутся, будто эта израильтянка – колдунья, которая превзошла наших магов, но, по-моему, проще поверить в то, что она говорит правду: что ее бог сильнее, чем Амон.
– А если так, принц, что же нам делать? Ведь мы поклялись в верности богам Кемета?
– Склонить головы и пасть вместе с нашими богами, Ана, ибо чувство чести не позволит нам покинуть их.
– Даже если они ложные, принц?
– Я не думаю, что они ложные, Ана, хотя, возможно, и не такие истинные. Во всяком случае, это боги Кемета, а мы – египтяне. – Он помолчал, глядя на переполненные людьми улицы, и добавил: – Смотри, когда я проезжал здесь три дня назад, народ встречал меня приветственными криками. А сейчас они молчат, все как один.
– Может быть, они слышали о том, что было в храме?
– Несомненно, но не это их беспокоит, ибо они считают, что боги сами постоят за себя. Они слышали также, что я хочу поддержать израильтян, которых они ненавидят, и поэтому начинают ненавидеть и меня. Впрочем, почему бы мне жаловаться, если сам фараон подает им пример?
– Принц, – прошептал я, – что ты скажешь фараону?
– Это зависит от того, что фараон скажет мне. Но, Ана, если я – даже, может быть, в ущерб себе – не хочу покинуть наших богов потому, что они кажутся слабыми, неужели ты думаешь, что я покинул бы этих евреев, которые кажутся слабее, даже ради того, чтобы получить трон?
– Вот голос величия, – пробормотал я, и когда мы сошли с колесницы, он поблагодарил меня взглядом.
Мы прошли через большой зал в ту же комнату, где фараон назначил меня советником и наградил золотой цепью. Он был уже там в торжественном облачении и увенчанный двойной короной. Вокруг собрались все члены царского дома и высшие государственные сановники. Мы почтительно склонились перед ним, но он как будто не обратил на нас никакого внимания. Он сидел прикрыв глаза, и я подумал, что у него вид тяжело больного человека. Но когда вслед за нами вошла Таусерт, он сказал ей несколько слов приветствия и протянул руку для поцелуя. Потом он приказал закрыть двери. В этот момент доложили, что прибыл еврейский посол, который хочет поговорить с фараоном.
– Пусть войдет, – сказал Мернептах, и тот явился.
Это был человек средних лет с дикими глазами и длинными волосами, ниспадавшими на его одежду из овчины. На мой взгляд, он был похож на прорицателя. Он остановился перед фараоном, даже не поклонившись.
– Изложи, что тебе нужно, и уходи, – сказал визирь Нехези.
– Моими устами говорят Отцы Израиля! – воскликнул этот человек громким голосом, наполнившим гулким эхом сводчатую комнату. – До нашего слуха дошло, о фараон, что женщина Мерапи, дочь Натана, прозванная также Луной Израиля, та, что нашла убежище в твоем городе, оказалась пророчицей, которую наш бог наделил особой силой, так что она, стоя одна среди жрецов и магов Амона, бога египтян, была неуязвима для их колдовских чар и смогла мечом молитвы сокрушить идола Амона, превратив его в прах. Мы требуем, чтобы эта пророчица была нам возвращена, и со своей стороны клянемся, что она будет доставлена целой и невредимой ее нареченному мужу и не пострадает за те преступления или измены, какие она могла совершить против своего народа.
– По этому делу, – спокойно ответил фараон, – обратись со своей просьбой к принцу Египта, в чьем доме, как я понимаю, живет эта женщина. Если ему угодно выдать ее – эту, как я считаю, колдунью или ловкую фокусницу – ее жениху и родственникам, пусть выдаст. Не дело фараона решать судьбы отдельных рабов.
Человек резко обратился к Сети:
– Ты слышал, сын царя? Ты освободишь эту женщину?
– Не обещаю ни освободить ее, ни удержать, – сказал Сети, – поскольку госпожа Мерапи не принадлежит к моему дому, и я не имею над ней власти. Она спасла мне жизнь, если ей угодно будет уйти, она уйдет, если ей угодно остаться здесь, она останется. Когда Совет кончится, я дам тебе почетную охрану, и ты пройдешь к ней и узнаешь о ее желании из ее собственных уст.
– Ты получил ответ, а теперь уходи, – сказал Нехези.
– Нет! – воскликнул человек. – Я еще не все сказал. Отцы Израиля говорят: мы знаем о черных замыслах твоего сердца, о фараон. Нам ясно свыше, что ты намерен предать сынов Израиля мечу, в то время, как принц Египта намерен спасти их от меча. Откажись от своего намерения, о фараон, и поскорее, чтобы смерть не сразила тебя по воле небес.
– Замолчи! – вскричал Мернептах громовым голосом, заглушившим возмущенный ропот придворных. – Еврейская собака, ты смеешь угрожать фараону на его собственном троне? Да не будь ты послом и потому, по древнему обычаю, неприкосновенным, пока не зашло солнце, тебя бы тотчас разрубили на мелкие куски. Прочь его! И если его обнаружат в этом городе после наступления ночи, он будет убит.
Тогда на него набросились несколько советников и грубо поволокли его к выходу. У дверей он вырвался и прокричал:
– Подумай о моих словах, фараон, пока не село солнце! И вы, знатные мужи Кемета, подумайте о них, пока оно не появится вновь!
Они ударами прогнали его и закрыли двери. И фараон снова заговорил:
– Теперь, когда этот скандалист убрался, что ты хочешь сказать мне, принц Египта? Ты все еще настаиваешь на рекомендаций, которую дал в своем докладе? Ты все еще отказываешься, пользуясь правом наследника Трона, согласиться с моим решением – уничтожить этих проклятых израильтян мечом моего правосудия?
Все взгляды устремились на Сети, который, немного подумав, сказал:
– Да простит меня фараон, но мой совет остается все тем же, мое несогласие с твоим решением – то же. Потому что сердце говорит мне, что это справедливо, и я думаю, что это спасет Египет от многих бед.
Подождав, пока писцы зафиксируют эти слова, фараон снова спросил:
– Принц Египта, если бы в недалеком будущем ты занял мое место, остался бы ты при своем намерении – дать израильскому народу беспрепятственно уйти и унести с собой все богатства, которые они здесь накопили?
– Да простит меня фараон, я останусь при своем намерении. При этих роковых словах у всех, кто их слышал, вырвался вздох изумления. Прежде чем он замер, фараон уже повернулся к Таусерт, спрашивая ее:
– Является ли это и твоим советом, твоей волей и твоим намерением, о принцесса Египта?
– Да услышит меня фараон, – ответила Таусерт холодным и ясным голосом. – Нет. В этом важном вопросе мой супруг принц идет одной дорогой, а я – другой. Мой совет, моя воля и мое намерение те же, что у фараона.
– Сети, сын мой, – сказал Мернептах мягким и добрым голосом, какого я еще никогда у него не слышал, – последний раз, не как царь, а как отец твой, прошу тебя – подумай. Вспомни, что так же, как в твоей власти (поскольку ты совершеннолетний и участвовал вместе со мной во многих государственных делах) отказаться дать согласие в вопросе важного государственного значения, точно так же в моей власти, с согласия верховных жрецов и моих помощников-министров, устранить тебя с моего пути. Сети, я могу лишить тебя прав наследника и посадить на твое место другого и, если ты будешь упорствовать и дальше, именно это я и сделаю. Поэтому подумай хорошенько, сын мой.
Среди напряженного молчания Сети ответил:
– Я подумал, о отец мой, и чего бы мне это ни стоило, не могу взять свои слова обратно.
Тогда фараон поднялся и вскричал:
– Запомните все, собравшиеся здесь, и пусть об этом объявят народу Кемета, чтобы все за этими стенами тоже запомнили, что я низлагаю моего сына Сети как принца Египта и объявляю, что он лишен права унаследовать двойную корону. Запомните, что моя дочь Таусерт, принцесса Египта, жена принца Сети, остается при всех своих правах. Все права и привилегии, положенные ей как наследнице короны, остаются за ней, и если у нее и у принца Сети родится дитя и будет жить, это дитя будет наследником египетского трона. Запомните, что если такое дитя не родится, или до его рождения, я нарекаю моего племянника Аменмеса, сына моего брата Кхемуаса, почившего в царстве Осириса, тем, кто вступит на престол Египта, когда меня не станет. Подойди ко мне, Аменмес.
Тот подошел и остановился перед ним. Фараон снял с головы двойную корону и на минуту увенчал ею Аменмеса, говоря в то время, как снова надевал ее на себя:
– Этим актом и знаком я нарекаю и назначаю тебя, Аменмес, царственным принцем Египта вместо моего сына, низложенного принца Сети. Иди, царственный сын – принц Египта. Я сказал!
– Жизнь! Кровь! Сила! – воскликнули все, склоняясь перед фараоном, – все, кроме принца Сети, который не поклонился и не двинулся с места. Он только воскликнул:
– О, я слышал! Угодно ли фараону объявить, не лишит ли он меня вместе с наследством и жизни? Если так, пусть это будет здесь и сейчас же. Мой кузен Аменмес имеет при себе меч.
– Нет, сын, – печально ответил Мернептах, – твоя жизнь остается с тобой, и вместе с нею – все твои личные титулы и твои владения, каковы бы они ни были.
– Да будет воля фараона, – произнес Сети безразличным тоном, – ив этом деле, как и во всех других, фараон оставляет мне жизнь до того времени, когда его преемник, Аменмес, займет его место и отнимет ее у меня.
Мернептах вздрогнул; эта мысль не приходила ему в голову.
– Выйди вперед, Аменмес, – воскликнул он, – поклянись тройной клятвой, которую нельзя нарушить! Поклянись Амоном, Птахом и Осирисом, богом смерти, в том, что ты никогда не попытаешься причинить вред принцу Сети, твоему двоюродному брату, – ни телесный, ни в его делах и правах, которые за ним остаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33