В пределах разумного, говорю.– Это вам мистер Синглтон так приказал?Нет, это будет все от меня лично.– Мне нужно только, чтобы меня выпустили отсюда, – говорит. И все.Больше не мог вытянуть из нее ни словечка. Ужасно. Вдруг замолчала, не желала говорить, так что мне пришлось оставить ее в покое. * * * И за обедом не желала разговаривать. Я приготовил все в наружном подвале и принес ей в комнату. Только она почти ничего не съела. Опять попыталась взять меня на пушку, и так это холодно со мной, прямо ледышка, ну да я и ухом не повел.В тот вечер, после ужина, правда, она и тут почти не притронулась к еде, я пошел, сел у двери. Она курила, закрыв глаза, будто у нее от одного моего вида глаза устали.– Я все время думаю... Про мистера Синглтона вы, конечно, сочинили. Я этому не верю. Во-первых, он просто не способен на такое, не тот человек. А если бы и был способен, то вам не стал бы поручать. И все эти фантастические приготовления... Нет, это не он.Я молчал, глаз не мог поднять.– Вам пришлось потрудиться, чтоб все это приготовить, вы о многом позаботились. Все эти одежки в шкафу. Книги по искусству. Я подсчитала, только одни книги обошлись вам в сорок три фунта. – Она словно говорила сама с собой. – Я – ваша пленница, но вам хочется, чтобы пленнице было хорошо. Так что здесь возможны два предположения: вы похитили меня ради выкупа, может быть, вы – гангстер.Да нет, я же говорил вам.– Вы знаете, кто я. И должны знать, что мой отец не богач, ничего похожего. Так что дело не в выкупе.Жутко было слушать. Прямо сверхъестественно, как она все сообразила.– Второе предположение – секс. Вы хотите со мной что-то сделать. – И внимательно так на меня смотрит.Ясно было – это вопрос. Он мне прямо всю душу вывернул.Вовсе нет. Я к вам со всем уважением. Я не из таких. Сказал это очень резко.– Тогда вы сумасшедший. Хороший и добрый, но сумасшедший. – И отвернулась. Потом:– Вы ведь не станете отрицать, что сочинили все про мистера Синглтона?Я хотел вам помягче все объяснить.– Объяснить что? – спрашивает. – Насилие? Убийство?Я этого не говорил, отвечаю. Как-то в разговорах с ней мне все время надо было защищаться. Раньше, в мечтах, все было наоборот.– Зачем я здесь?Вы – моя гостья.– Ваша гостья?Она поднялась с кресла, встала за спинкой, оперлась на нее, глаз с меня не сводит. Синий свитер она сняла, стоит, темное шерстяное платьице, как школьная форма, и белая блузка под ним, пуговка у горла расстегнута. Волосы стянуты в косу. Лицо такое нежное. И храб-рое. И вот, сам не знаю отчего, вдруг представил, как она сидит у меня на коленях, тихо-тихо, и я так ласково провожу рукой по ее светлым шелковистым волосам, волосы рассыпались свободно, потом уже я видел, как она их распускала.И вдруг я сказал, я люблю вас. С ума схожу.Она говорит, таким странным, очень серьезным тоном:– Я вижу. – И отвернулась.Я знаю, это старомодно – признаваться в любви, я вовсе не собирался этого делать, во всяком случае не в этот момент. В мечтах всегда было так, что вот наступает такой день, мы смотрим друг другу в глаза, целуемся и ничего не говорим, только уж после всего. Один парень в армии, Нобби его звали, он все про женщин знал, так вот он говорил, нельзя никогда им говорить, что любишь. Даже если в самом деле любишь. Если уж надо сказать: «Я тебя люблю», то шутливым тоном, он говорил, вот тогда они будут за тобой бегать. Чтоб своего добиться, надо быть твердым. Глупо получилось. Я сто раз говорил себе, что нельзя так, пусть это получится естественно, и у нее, и у меня – у обоих. Но когда она уже была тут, у меня голова кругом пошла, я и потом часто говорил не то, что хотел.Конечно, я не все ей рассказал. Рассказал, как работал в Ратуше и смотрел на нее в окно, мечтал о ней; как она себя вела, какая у нее походка и как много она значила в моей жизни, и как выиграл деньги, и что знал, она и не взглянет никогда в мою сторону, хоть еще сто раз выиграй, и какой я одинокий. Когда я замолк, она сидела на кровати, разглядывала ковер на полу. Мы молчали довольно долго. Слышно было только, как бурчит вентилятор в наружном подвале.Мне было неловко. Сидел весь красный.– Вы полагаете, что, если станете держать меня здесь, как пленницу, я смогу полюбить вас?Я хочу, чтобы вы меня получше узнали.– Но ведь пока я здесь, вы останетесь для меня всего лишь похитителем. Это вы понимаете?Я встал. Не хотел больше с ней оставаться.– Постойте, – говорит и идет ко мне. – Я обещаю вам. Я понимаю. Честное слово. Отпустите меня. Я никому ничего не скажу, и ничего не случится.Тут она впервые взглянула на меня по-доброму. Ее глаза говорили, доверься мне, поверь, – ну прямо как словами. Смотрит на меня снизу вверх, глаза вроде улыбаются, сама волнуется, чуть не дрожит.– Вы же можете. Мы могли бы стать друзьями. Я бы помогла вам. – И смотрит снизу вверх, мне в глаза.– Еще не поздно, – говорит.Не могу передать, что я тогда чувствовал, просто больше не мог, должен был уйти; она причиняла мне такую боль. Закрыл дверь и ушел. Даже «спокойной ночи» не сказал. * * * Никто не поймет, все подумают, я просто добивался, чего все добиваются. Бывало, когда я смотрел на картинки в тех книгах, до ее появления в моем доме, я и сам так думал, а бывало, и сам не знал, чего хочу. Только когда она появилась, все стало по-другому, я уже не думал про те книги или как она будет позировать для снимков, такие вещи стали казаться мне отвратительными, я ведь знал, что они и ей отвратительны. В ней было что-то такое хорошее, что я и сам становился, не мог не стать, таким же хорошим, видно было, она ничего другого от меня и не ждет. Я хочу сказать, когда она в самом деле появилась, была тут, рядом, все остальное казалось таким дурным, противным. Она была другая, не такая, как те женщины, которых совсем не уважаешь и тебе все равно, что бы ты ни делал. Ее нельзя было не уважать. И надо было вести себя осторожно. * * * В ту ночь я почти не спал: меня просто поразило, как все вышло, что я ей рассказал так много всего в первый же день, и как ей удалось выставить меня дураком. Были минуты – мне хотелось сбежать вниз и отвезти ее назад в Лондон, как она просила. А потом уехать за границу. Но представил ее лицо и косичку, заплетенную неровно и как-то криво лежавшую на спине, и как она стоит, как движется по комнате, ее огромные ясные глаза и понял – не смогу ее отпустить.После завтрака – на этот раз она съела немножко овсянки и выпила кофе – мы совсем ни о чем не говорили. Когда я пришел, она уже встала и оделась, и постель была застелена не так, как раньше, должно быть, в эту ночь она все-таки спала. Ну, когда я уже уходил, она говорит:– Мне хотелось бы поговорить с вами.Я остановился.– Сядьте, – говорит.Я сел на стул у ступеней.– Послушайте, это же безумие. Если вы действительно любите меня, если вкладываете в слово «любить» его истинный смысл, вы просто не можете хотеть, чтобы я оставалась здесь пленницей. Вы же видите, мне здесь плохо. Воздух... ночью я не могу дышать, я просыпаюсь с головной болью. Я умру, если останусь здесь надолго.Она была в самом деле огорчена и встревожена.Обещаю, это будет не очень долго.Она встала, подошла к комоду, смотрит на меня пристально.– Как вас зовут? – спрашивает.Клегг, говорю.– Нет, как ваше имя?Фердинанд.Она быстро взглянула на меня, глаза такие умные.– Это не правда, – говорит.А у меня в пиджаке, в кармане, лежал бумажник с инициалами, тисненными золотом, я себе еще в Лондоне купил, показываю ей. Она же не знает, что "Ф" означает Фредерик. А мне всегда нравилось имя Фердинанд, даже еще до того, как увидел Миранду.В нем слышится что-то благородное, заграничное. Дядюшка Дик меня иногда называл «лорд Фердинанд Клегг». В шутку. Маркиз де Жук, такой титул мне придумал.Такое имя мне дали, говорю.– Вас, видимо, называют Ферди, сокращенно, или Ферд?Нет, всегда только Фердинанд.– Послушайте, Фердинанд, я не знаю, что вы нашли во мне, почему полюбили. Может быть, и я могла бы полюбить вас. Но не здесь же. Я... – Казалось, она не знает, что сказать, это было совсем для нее необычно. – Я люблю мягких, добрых людей. Но я никак не смогла бы полюбить вас в этом подвале. Не только вас, никого другого. Никогда.Я говорю, я ведь просто хочу узнать вас получше.Она присела на край комода, внимательно следила, какое впечатление производят ее слова. В мою душу закралось подозрение. Я понял – это проверка.– Кто же похищает людей, чтобы узнать их получше?Я очень хочу узнать вас получше. В Лондоне у меня не было бы такой возможности. Я ведь не очень умный и всякое такое. Не вашего уровня. В гробу вы видали таких, как я, там, в вашем Лондоне.– Это несправедливо. Я ведь не сноб. Я сама снобов терпеть не могу. Никогда не сужу по первому впечатлению.Это я не про вас, говорю.– Ненавижу снобизм, – говорит, прямо с яростью какой-то. У нее была манера некоторые слова с силой выговаривать, с нажимом.– У меня в Лондоне есть друзья из – ну, как это говорится – из рабочих, то есть из семей рабочих. Мы просто не придаем этому значения.Ну да, вроде Питера Кэйтсби, говорю. (Это тот парень со спортивной машиной.) – Питер? Да я его не видела уже целую вечность. Он просто богатый балбес и мещанин к тому же.А я прямо как сейчас вижу: шикарный спортивный автомобиль и она туда садится. Не мог ей поверить.– Наверное, про меня уже есть в газетах.Не читал.– Вас могут посадить надолго.Стоит того, отвечаю, даже если пожизненно.– Я обещаю, я клянусь вам, если вы меня отпустите, я никому не скажу. Я придумаю что-нибудь, как-нибудь всем объясню. Устрою так, что мы будем часто видеться, сколько вы захотите, в любое время, когда нет занятий, никто ничего не будет знать, только вы и я.Не могу, отвечаю. Не теперь. Чувствовал себя, вроде я – какой-то жестокий деспот, так она умоляла.– Если вы меня теперь отпустите, я смогу восхищаться вами. Думать, ведь я была целиком в его власти, но он великодушен и повел себя как истинный джентльмен.Не могу, говорю. И не просите. Пожалуйста, не просите об этом.– Я думаю, такого человека, как вы, интересно узнать поближе. – И сидит очень прямо на краю комода, смотрит пристально.Мне надо идти, говорю. И бросился прочь, так заторопился, что запнулся о верхнюю ступеньку. Она спрыгнула с комода и стоит, смотрит вверх на меня, лицо такое странное.– Ну, пожалуйста, – говорит. Мягко так, по-хорошему. Трудно было устоять.Знаете, на что это все было похоже, вроде охотишься за бабочкой, за нужным экземпляром, а сачка у тебя нет, и приходится брать двумя пальцами, указательным и средним (а у меня это всегда здорово получалось), подходишь медленно-медленно сзади, и вот она у тебя в пальцах, и тут нужно зажать торакс, перекрыть дыхание, и она забьется, забьется... Это не так просто, как бывает, когда усыпляешь их в морилке с эфиром или еще чем. А с ней было в сто раз трудней – ее-то я не собирался убивать, вовсе этого не хотел.Она часто распространялась о том, как презирает классовые барьеры, но меня так просто не проведешь. Людей выдает не то, что они говорят, а как говорят. Посмотреть только, как она себя ведет, и сразу видно, как воспитана, где выросла. Никакого жеманства, фу-ты ну-ты, как у других, в ней не было, но все равно все вылезало наружу. Стоило только мне сделать что не так или не так сказать, сразу саркастический тон, нетерпимость. Да перестаньте вы думать о классовых барьерах, скажет. Как богач советует бедняку перестать думать о деньгах.Я на нее зла не держу, наверно, она говорила и делала то, что меня так возмущало, чтобы доказать – она вовсе не такая уж рафинированная. Только куда же денешься, от себя не уйдешь. Бывало, рассердится, вскинется и выдаст мне по первое число в самом их лучшем стиле.Между нами всегда стоял классовый барьер. * * * В то утро я поехал в Луис. Все-таки хотел взглянуть на газеты. Купил все, что было в продаже. В каждой что-нибудь напечатали. В дешевых даже большие были статьи, в двух – с фотографиями. Странно было читать эти сообщения. Даже кое-что новое узнал. "Исчезла студентка Миранда Грей, 20 лет, блондинка, волосы длинные. В прошлом году удостоена повышенной стипендии в знаменитом Художественном училище Слейда в Лондоне. В течение учебного семестра проживала по адресу Хэмнет-Роуд, 29, Северо-Запад, 3, у своей тетки мисс С. Вэнбраф-Джонс. Именно она и сообщила об исчезновении племянницы в полицию вчера поздно вечером. Во вторник после занятий Миранда позвонила по телефону и предупредила, что идет в кино и вернется домой около восьми. Это – последнее, что о ней известно". Рядом – фотография, под ней большими буквами: ВЫ ВИДЕЛИ ЭТУ ДЕВУШКУ? * * * В другой газете сообщалось (смех, да и только): "В последнее время жители Хэмпстеда испытывали все нарастающую тревогу из-за так называемых «автоволков». Пирс Брафтон, соученик и близкий друг Миранды Грей, с которым ваш корреспондент встретился в кафе, где молодые люди часто бывали вместе, рассказал: «Во вторник Миранда была в прекрасном настроении. Мы условились пойти с ней сегодня на выставку. Она знает, что такое Лондон, и никогда не согласилась бы сесть в машину к незнакомому человеку. Я очень обеспокоен случившимся». Представитель Училища Слейда заявил: «Миранда – одна из самых многообещающих студенток второго курса. Мы уверены, что с ней не случилось ничего дурного, все это объяснится со временем. Художественные натуры непредсказуемы, особенно в юности». Тайна остается неразрешимой. Просим всех, кто видел Миранду вечером во вторник, слышал или заметил что-либо подозрительное в р-не Хэмпстеда, сообщить об этом в полицию". В газете описывалась ее одежда и всякое такое и была помещена фотография. Еще одна газета сообщала, что полиция собирается обыскать все пруды в Хэмпстед-Хит. В другой говорилось, что Миранда и Пирс Брафтон были неофициально помолвлены. Я подумал, это, наверное, тот битник, с которым я ее видел в кафе. Еще в одной статье говорилось, что Миранда пользовалась в училище популярностью как человек очень добрый, всегда готовый прийти на помощь. И во всех – что она красивая. И фотографии. Была бы она уродина какая-нибудь, хватило бы двух строчек на последней странице.Поехал обратно, остановился на обочине и, сидя в фургоне, прочел все, что говорилось в газетах.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6