Как только я увидел ее, все мое ночное красноречие показалось мне смехотворным и все моральные ценности поблекли. Я дождался ее у дверей мастерской «персидского одеяния» на Кенсингтон-хай-стрит и проводил домой. Она появилась передо мной в сумерках теплого вечера. На ней была коричневая соломенная шляпка, в которой она выглядела не только хорошенькой, но даже красивой.— Какая у вас чудесная шляпка! — сказал я, чтобы завязать разговор, и получил в награду редкий дар — ее очаровательную улыбку.— Я люблю вас, — прошептал я, когда мы шли рядом по тротуару, пробираясь в толпе пешеходов.Продолжая улыбаться, она укоризненно покачала головой и сказала:— Будьте благоразумны!На узких тротуарах людной улицы разговаривать было трудно. Некоторое время мы молча шли в западном направлении, пока не удалось наладить беседу.— Я хочу, чтобы вы стали моей, Марион, — сказал я. — Разве вы не понимаете? Я не могу без вас.— Опять? — одернула она меня.Не знаю, поймет ли это читатель, но иной раз даже самое пылкое чувство, самое страстное обожание на мгновение уступает место чувству откровенной ненависти. Именно такую ненависть испытал я к Марион при этом высокомерном «опять?». Правда, эта вспышка тотчас же погасла, и я не успел осознать, что это было как бы предупреждением судьбы.— Марион, — сказал я, — для меня это не пустяк. Я люблю вас. Я готов умереть — только бы вы были моей… Разве вам безразлично это?— Какое это имеет значение?— Вам это безразлично! — воскликнул я. — Совершенно безразлично!— Вы знаете, что не безразлично, — ответила она. — Если бы я… если бы вы не нравились мне, разве я разрешала бы вам встречать меня, разве я была бы сейчас с вами?— Тогда обещайте, что вы станете моей женой.— Если я и пообещаю, разве это что-нибудь изменит?Нас неожиданно разъединили двое рабочих, несших лестницу.— Марион, — сказал я, когда мы снова очутились рядом, — я прошу вас быть моей женой.— Мы не можем пожениться.— Почему?— Мы не можем жить на улице.— Но отчего бы нам не рискнуть!— Прекратим этот никчемный разговор.Она внезапно помрачнела.— Что хорошего в семейной жизни для нас? — сказала она. — Будешь чувствовать себя несчастной — только и всего. Я насмотрелась на замужних. Пока ты одна и у тебя есть карманные деньги, еще можно позволять себе кое-какие развлечения. Как подумаешь, что ты выйдешь замуж и у тебя не будет денег, появятся дети — разве можно избежать…Она излагала эту житейскую философию людей своего класса отрывистыми фразами, нахмурив брови, рассеянно всматриваясь в зарево огней на западе, и, казалось, на мгновение даже забыла о моем присутствии.— Послушайте, Марион, — прервал я ее. — При каких условиях вы согласились бы выйти за меня замуж?— Зачем вы меня об этом спрашиваете? — удивилась она.— Вы согласитесь выйти замуж за человека, который будет получать триста фунтов в год?Марион быстро взглянула на меня.— Шесть фунтов в неделю, — подсчитала она. — На эти деньги можно прожить без нужды. Брат Смити… Нет, он получает только двести пятьдесят фунтов. Он женился на машинистке.— Пойдете вы за меня, если я буду получать триста фунтов в год?Она снова посмотрела на меня, и в ее глазах вспыхнул огонек надежды.— Если! — произнесла она с ударением.Я протянул руку и поглядел ей прямо в глаза.— По рукам! — воскликнул я.Марион секунду колебалась, затем слабо пожала мне руку.— Это глупо. Ведь это означает, что мы… — Она не договорила.— Что? — спросил я.— Помолвлены. Но тебе придется ждать годы и годы. Какой тебе от этого толк?— Не так уж долго придется ждать, — ответил я.Марион на минуту задумалась, потом посмотрела на меня с ласковой и грустной улыбкой, которая осталась в моей памяти навсегда.— Ты нравишься мне, — сказала она, — и мне будет приятно думать, что я помолвлена с тобой.Тихим шепотом она дерзнула добавить: «Мой дорогой».Странно, что, описывая это, я забываю все последующие события и снова чувствую себя юным возлюбленным Марион, способным испытывать огромную радость даже вот от такой скупой, маленькой ласки.
Наконец я все же отправился к дяде на Гоуэр-стрит. Здесь я застал только тетушку Сьюзен, которая ожидала мужа к чаю.Мне сразу же бросилось в глаза, как и раньше, когда я увидел новый цилиндр дяди, что успех Тоно Бенге уже сказывается и здесь. Мебель была новая, почти роскошная. Кресла и диван были обиты лощеным ситцем, смутно напомнившим мне Блейдсовер. Каминная доска, карнизы, газовые рожки выглядели солиднее и наряднее, чем в других лондонских домах, где мне довелось бывать. Меня встретила настоящая горничная, с традиционными рожками на чепчике и пышными рыжими волосами. Тетушка казалась оживленной и хорошенькой. На ней была накидка с голубыми узорами, отделанная лентами, которую я воспринял как последний крик моды. Она сидела в кресле у открытого окна, а на столике рядом с ней высилась стопка книг в желтых обложках. Перед внушительным камином стояла высокая ваза с печеньем различных сортов, а на столе в центре комнаты красовался на подносе чайный сервиз, но без чайника. На полу лежал толстый ковер и несколько крашеных овечьих шкур.— Здравствуйте! — воскликнула тетушка при моем появлении. — Да ведь это Джордж!— Прикажете подавать чай, мадам? — спросила горничная, холодно наблюдая за нашей встречей.— Нет, Мегги, подождите, пока не придет мистер Пондерво, — ответила тетушка и, как только горничная повернулась к нам спиной, состроила ехидную гримаску.— Она величает себя Мегги, — сказала тетушка, едва за девушкой закрылась дверь, и тем самым дала мне понять, что они обе не слишком симпатизируют друг другу.— Ты чудесно выглядишь, тетя, — сказал я.— Что ты думаешь об этом деле, которым он сейчас занимается? — спросила тетушка.— Мне оно кажется многообещающим, — ответил я.— Вероятно, у него есть контора?— Разве ты еще не видела его предприятия?— Боюсь, Джордж, что я навела бы критику, если бы увидела. Но он не пускает меня туда. Все это произошло как-то неожиданно. Он много размышлял, писал письма и порой ужасно шипел — как каштан на жаровне, который вот-вот лопнет. Как-то раз он вернулся домой и без конца твердил о Тоно Бенге, так что я подумала: уж не рехнулся ли он? И все напевал… Постой, что же он пел?— «Я плыву, я плыву», — подсказал я.— Вот, вот! Ты, значит, уже слышал. Потом он сказал, что наше будущее обеспечено, и потащил меня обедать в Холборнский ресторан. Мы пили шампанское, которое щекочет в носу, и от него кружится голова. Он сказал, что наконец-то может создать вполне достойные меня условия, и на следующий день мы переехали сюда. Это замечательный дом, Джордж. Мы платим три фунта в неделю. И он уверяет, что его бюджет это выдержит.Она с сомнением посмотрела на меня.— Или выдержит, или лопнет, — глубокомысленно изрек я.Некоторое время мы продолжали безмолвно, с помощью одних только взглядов обсуждать этот вопрос. Затем тетушка хлопнула рукой по пачке книг, взятых в библиотеке Мюди.— Я так много читаю сейчас, Джордж! Ты никогда столько не читал.— Что ты сама думаешь о дядином деле? — спросил я.— Оно дает ему деньги, — задумчиво наморщив брови, сказала она. — Ну и времечко же это было! Сколько разговоров! Я сижу себе и ничего не делаю, а он все время носится и носится с быстротой ракеты. Он делает чудеса. Но ты ему нужен, Джордж, до зарезу нужен. Иногда он окрылен надеждами, мечтает, что мы войдем в общество и у нас будет своя карета. Когда он говорит, все кажется просто и в то же время выглядят так, словно поставлено дыбом. Иногда мне кажется, что я сама, слушая его, лечу кувырком. Потом он падает духом. Говорит, что его нужно сдерживать, что он может наделать глупостей. Говорит, если ты не войдешь в компанию, все рухнет… Но ведь ты же решил войти?Она умолкла и взглянула на меня.— Но…— Ведь ты же не сказал, что не войдешь!— Слушай, тетя, — сказал я, — ты понимаешь, о чем идет речь? Это же шарлатанское средство. Форменная дрянь!— Но ведь нет никакого закона, который запрещал бы продавать шарлатанские лекарства, — сказала тетушка. Лицо ее стало серьезным, и она снова задумалась. — Это наш единственный шанс, Джордж. Если дело не пойдет…В соседней комнате хлопнула входная дверь и послышался зычный голос дяди.— Тим-бом-бом-бом! Тра-ля-ля! — напевал он.— Глупая старая шарманка! Ты только послушай его, Джордж! — И она крикнула: — Не пой эту ерунду, старый морж! Пой лучше «Я плыву».Дверь распахнулась, и появился дядя.— Привет, Джордж! Наконец-то! Какое у тебя печенье к чаю, Сьюзен?.. Ты обдумал мое предложение, Джордж? — внезапно спросил он.— Да, — ответил я.— Ты входишь в компанию?В последний раз я задумался на мгновение, но тут же утвердительно кивнул головой.— О! — воскликнул дядя. — Но почему ты не сказал мне этого неделю назад?— У меня были неправильные взгляды на жизнь, — сказал я. — Но теперь это неважно. Да, я буду участвовать в твоем деле, я решил рискнуть вместе с тобой и больше колебаться не буду.И действительно, я больше не колебался. В течение семи долгих лет я не отступал от принятого решения. 3. Как мы сделали Тоно Бенге известным Так я помирился с дядей, и мы занялись продажей не совсем безвредной водички по одному шиллингу и полтора пенса и два шиллинга девять пенсов за флакон, включая налог. И мы сделали Тоно Бенге известным. Он принес нам богатство, влияние, уважение и доверие множества людей. Все обещания дяди полностью сбылись, успех даже превзошел наши ожидания. Тоно Бенге дал мне такую независимость и такие широкие возможности, каких я не добился бы за всю свою жизнь, занимаясь научно-исследовательской работой или ревностно служа человечеству.Всем этим мы были обязаны дядиной гениальности. Он, конечно, нуждался во мне — не стану скрывать, что я был его правой рукой, — но все замыслы зарождались в его голове. Он сам придумывал рекламы, а для некоторых даже набрасывал рисунки. Надо помнить, что в то время «Таймс» еще не превратился в коммерческую газету, а старомодная «Британская энциклопедия» не продавалась вразнос горластыми торгашами. Тогда считался еще новостью нынешний броский стиль газетных объявлений с выделением отдельных мест жирными буквами, тот современный газетный стиль, когда человека словно хватают за шиворот и говорят ему: «Спокойно. Мы только ознакомим вас с тем, что вам обязательно нужно знать».Одно из первых дядиных объявлений начиналось так: «Большинство людей считают себя совершенно здоровыми…» И дальше крупными буквами: «Им не нужны лекарства — только правильный режим для поддержания своих жизненных сил». Затем следовало предупреждение не доверять аптекарям, «которые навязывают вашему вниманию беззастенчиво рекламируемые универсальные средства». Они приносят больше вреда, чем пользы. В действительности же человеку нужен только режим, ну и, конечно… Тоно Бенге!В самом начале нашей деятельности мы обычно помещали в вечерних газетах на четверть колонки следующее объявление: «Тоно Бенге — это бодрость. Он освежает нашу кровь, как горный воздух». Затем следовали три настойчивых вопроса: «Вас утомили ваши дела? Вам приелись ваши обеды? Вам наскучила ваша жена?» Все это происходило в те дни, когда мы работали на Гоуэр-стрит. Оба эти объявления мы использовали во время нашей первой кампании, завоевывая юг, центр и запад Лондона. Затем мы выпустили наш первый красочный плакат «Здоровье, Сила, Красота — в одном». Мысль о плакате тоже принадлежала дяде; он же сделал первый набросок, который до сих пор хранится у меня.Сам я занимался подобными делами только от случая к случаю. В мои обязанности входило окончательно отделывать дядины наброски, перед тем как передавать их художнику, затем сдавать в типографию и рассылать для расклейки готовые плакаты. После того как в газете «Дэйли Регюлэйтор» у дяди произошла с заведующим отделом объявлений бурная и совершенно ненужная ссора (дяде показалось, что газета выделила слишком мало места для одного из особенно удачных рекламных объявлений, придуманных им), я взял на себя и переговоры с газетами.Все наши замыслы в области рекламы мы разрабатывали и обсуждали сообща — сначала в гостиной в доме на Гоуэр-стрит, причем тетушка иногда помогала нам очень дельными советами, а затем, когда мы перешли на более дорогой сорт сигар и на виски высшего качества, в уютных комнатах их первого дома в Бекенхэме. Нередко мы засиживались до глубокой ночи, а порой и до рассвета.Мы работали с дьявольским упорством и с подлинным энтузиазмом, который испытывал и я, не говоря уже о дяде. Это была глупая, но необычайно увлекательная игра, причем наш выигрыш выражался во все возрастающем количестве ящиков с флаконами Тоно Бенге. Некоторые думают, что можно разбогатеть на одной только удачной идее, не затратив на это упорного труда. Любой миллионер, за исключением нескольких счастливчиков, подтвердит, что это — заблуждение. Не думаю, чтобы сам Рокфеллер на заре «Стандарт Ойл» трудился больше нас. Мы сидели за работой до глубокой ночи, а потом продолжали работать весь день напролет. Мы взяли за правило неожиданно появляться на фабрике, чтобы посмотреть, как идут дела, — в то время нам было еще не под силу нанять ответственных помощников. Мы сами разъезжали по Лондону и вели всевозможные деловые переговоры, выдавая себя за представителей своей же собственной фирмы.Но все это не входило в мои обязанности, и, как только мы смогли нанять помощников, я прекратил всякие разъезды; дядя же находил в них особую привлекательность и продолжал разъезжать еще в течение нескольких лет. «У меня веселее на душе, Джордж, когда вижу за прилавком таких же парней, каким был когда-то я сам», — объяснял он. Мне приходилось следить за тем, чтобы Тоно Бенге бесперебойно появлялся на свет и имел соответствующее оформление, претворять в жизнь великие замыслы дяди — создавать ящик за ящиком заведомой дряни во флаконах с красивыми этикетками и обеспечивать аккуратную доставку нашей продукции по железным и грунтовым дорогам и пароходами к месту назначения — прямо в желудок потребителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57