— До Мидхерста — миля, а до Петуорса — пять! Нет уж, спасибо, еду в Мидхерст».Он въехал в Мидхерст по мосту около, мельницы и покатил вверх по Северной улице; здесь внимание его привлекло крохотное заведеньице, весело манившее посетителей веселой вывеской с изображением чайника и такими соблазнами, как пачки табака, сласти и детские игрушки в окне. Чистенькая старушка с живыми глазами приветствовала его, и вскоре он уже сидел за обильным ужином из сосисок и чая и перелистывал прислоненную к чайнику книгу для посетителей, полную острот и комплиментов старенькой леди в стихах и в прозе. Некоторые остроты были очень удачны, и рифмы прекрасно звучали, даже когда рот ваш набит сосисками. У мистера Хупдрайвера родилась идея нарисовать «что-нибудь», ибо он успел уже составить мнение о старушке. Он вообразил, как она откроет книгу и обнаружит его рисунок. «Боже милостивый! Видно, это был художник из „Панча“!» — воскликнет она. В комнате, где он сидел, была ниша, отгороженная занавеской, и комод, ибо вскоре ей предстояло стать его спальней; ту часть ее, которая отведена была для дневного времяпрепровождения, украшали вставленные в рамку дипломы местного клуба, книги с позолоченными корешками, портреты, а также чехлы для чайников и прочие очаровательные рукоделия из шерсти. Это была в самом деле очень уютная комната. Из окна в свинцовом косом переплете виднелся угол дома священника и красивый темный силуэт холма на фоне гаснущего неба. Покончив с сосисками, мистер Хупдрайвер закурил «Копченую селедку» и с важным видом вышел на погруженную в сумерки улицу. Синие тени лежали на этой улице, обрамленной темными кирпичными домиками, лишь кое-где ярко желтело окно, да от вывески у аптеки на дорогу падали полосы зеленого и красного света. 11. Интермедия А теперь оставим на время мистера Хупдрайвера посреди темной Северной улицы в Мидхерсте и вернемся к той паре, что стояла у железнодорожного моста между Милфордом и Хэзлмиром. Она была яркая брюнетка лет восемнадцати, с блестящими глазами и тонким лицом, которое от малейшего пустяка заливал румянец. Глаза ее блестели сейчас особенно ярко из-за слез. Мужчине, светлому блондину с довольно длинным носом, нависавшим над льняными усами, с бледно-голубыми глазами и очень прямо посаженной, даже слегка запрокинутой головой, было года 33—34. Он стоял, широко расставив ноги и подбоченившись, с видом, одновременно агрессивным и вызывающим. Они проследили глазами за Хупдрайвером, пока он не скрылся из виду. Неожиданное появление его остановило поток ее слез. Мужчина, покручивая свои пышные усы, спокойно смотрел на девушку. Она стояла, отвернувшись, ни за что не желая заговаривать первой.— Ваше поведение, — сказал он наконец, — привлекает внимание.Она повернулась к нему, глаза ее и щеки пылали, руки были крепко сжаты.— Отъявленный мерзавец — вот вы кто! — произнесла она, задыхаясь, и топнула ножкой.— Отъявленный мерзавец?! Девчонка моя! Вполне возможно… Но кто не станет мерзавцем ради вас?— «Девочка моя»! Да как вы смеете со мной так разговаривать? Вы…— Я готов сделать что угодно…— О!..Наступила короткая пауза. Она в упор смотрела на него, глаза ее горели гневом и презрением, и он под этим взглядом, наверно, слегка покраснел. Но он погладил свои усы и усилием воли постарался сохранить цинично-спокойный вид.— Будем же благоразумны, — сказал он.— Благоразумны! Все, что есть в мире подлого, трусливого и грязного, заключено в этом слове.— У вас всегда была склонность… к обобщениям. Но давайте посмотрим фактам в лицо… если вы не возражаете.Она нетерпеливо взмахнула рукой, предлагая ему продолжать.— Так вот, — сказал он, — вы ведь сбежали.— Я ушла из дому, — с достоинством поправила она его. — Я ушла из дому, потому что мне было там невыносимо. Потому что эта женщина…— Да, да. Но факт тот, что вы сбежали со мной.— Это вы поехали со мной. Вы называли себя моим другом. Обещали помочь мне, чтобы я могла зарабатывать на жизнь литературным трудом. Вы же сами сказали: «Почему, собственно, мужчина и женщина не могут быть друзьями?» А теперь вы посмели… посмели…— Право, Джесси, эта ваша поза оскорбленной невинности…— Я вернусь обратно. Я запрещаю вам — слышите, я запрещаю вам задерживать меня…— Подождите. Я всегда считал, что у моей маленькой ученицы, уж во всяком случае, ясная головка. Видите ли, вы еще не все знаете. Выслушайте меня.— Разве я вас не слушала? Но вы только оскорбляли меня. Это вы-то, который говорил только о дружбе, который едва осмеливался намекнуть на что-либо другое…— Однако вы понимали намеки. Вы все прекрасно знали. Прекрасно. И не были против. Какое там! Вам это даже нравилось. В этом и была для вас вся прелесть — что я люблю вас и не решаюсь признаться. Вы играли этим…— Все это вы мне уже говорили. И, думаете, это вас оправдывает?— Я еще не кончил. Я решил… как бы это сказать, сделать игру более равной. Я предложил вам уйти из дому и уехал вместе с вами. Я выдумал, будто у меня есть сестра в Мидхерсте, а никакой сестры у меня нет! И все это с единственной целью…— Какой же?— Скомпрометировать вас.Она вздрогнула. Это было что-то новое. С полминуты оба молчали. Затем она сказала — чуть ли не с вызовом:— Подумаешь, как вы меня скомпрометировали! Конечно, я вела себя как дура…— Дорогая моя, вам еще нет и восемнадцати лет, и вы очень мало знаете об этом мире — меньше, чем думаете. Но вы узнаете его. Прежде чем вы напишете все те романы, о которых мы говорили, вам придется его узнать. Вот, к примеру… — Он помолчал в нерешительности. — Вы вздрогнули и покраснели, когда официант за завтраком назвал вас «мэм». Вы решили, что это занятная ошибка, но ничего не сказали, потому что он был молод и явно волновался… к тому же вы и сами смутились: мысль, что вас приняли за мою жену, оскорбила вашу скромность. И вы предпочли притвориться, будто ничего не заметили. Но я-то записал вас в гостинице как миссис Бомонт. — Вид у него был чуть ли не виноватый, несмотря на циничную позу. — Миссис Бомонт, — повторил он, покручивая льняные усы и наблюдая за действием своих слов.Она молча смотрела на него.— Да, быстро я постигаю эту науку, — наконец медленно произнесла она.Он подумал, что настало время для решительного наступления.— Джесси, — сказал он совсем уже другим тоном, — я знаю, это подло, низко. Но неужели вы думаете, что я интриговал и занимался всеми этими ухищрениями с какой-то иной целью…Она, казалось, не слышала его слов.— Я еду домой, — внезапно заявила она.— К ней?Она вздрогнула.— Вы только представьте себе, — сказал он, — как она вас теперь встретит!— Так или иначе, с вами я расстаюсь.— Да? И…— Поеду куда-нибудь, где я смогу зарабатывать себе на жизнь, быть свободной, не думать об условностях…— Дорогая моя, будем циничны. У вас нет ни денег, ни кредита. Никто вас к себе не возьмет. Остается одно из двух: либо вернуться к мачехе, либо… довериться мне.— Как я могу вам довериться?— Тогда вы должны вернуться к ней. — Он помолчал, чтобы она могла осознать, что это значит. — Джесси, я не хотел говорить того, что сказал. Честное слово, я не соображал, что говорю. Если можете, простите меня. Я ведь мужчина. Я ничего не мог с собой поделать. Простите меня, и обещаю вам…— Как же я могу вам поверить?— Испытайте меня. Уверяю вас.Она недоверчиво взглянула на него.— Во всяком случае, пока поедемте со мной дальше. Мы уже достаточно долго стоим под этим ужасным мостом.— Ах, дайте мне подумать! — сказала она, отворачиваясь от него и прижимая руку ко лбу.— Подумать! Послушайте, Джесси. Сейчас десять часов. Давайте заключим перемирие до часа?Она поколебалась, потом потребовала, чтобы он сказал, что он подразумевает под перемирием, и наконец согласилась.Они сели на велосипеды и молча поехали по залитой солнцем, поросшей вереском равнине. Оба чувствовали неловкость и разочарование. Она побледнела, снедаемая страхом и гневом. Она понимала, что попала в беду, и тщетно пыталась найти выход. Только одна мысль все время вертелась у нее в мозгу, как она ни старалась прогнать ее. Это было совершенно не относящееся к делу соображение — что голова его удивительно похожа на бесцветный кокосовый орех. Он тоже был разочарован. Романтический подвиг обольщения оказался, в общем-то, скучным делом. Но ведь это только начало. Во всяком случае, каждый день, проведенный вместе, был плюсом для него. Может быть, все не так уж и плохо, и эта мысль несколько утешила его. 12. О том, что есть в человеке искусственного, и о духе времени Вы уже знаете этих двух молодых людей внешне (кстати фамилия мужчины — Бичемел, а девушку зовут Джесси Милтон); слышали их разговор; теперь они едут к Хэзлмиру бок о бок (но не слишком близко друг к другу, храня напряженное молчание), и эта совершенно ненужная глава посвящена тем любопытным совещательным комнаткам в их мозгу, где заседают их побуждения и выносится приговор их поступкам.Но сначала скажем несколько слов о париках и вставных зубах. Какой-то шутник, исходя из того, что количество лысых и подслеповатых людей все увеличивается, сделал вывод о том, какое странное будущее ждет человеческую поросль. В наши дни человек, заявил он, к сорока или пятидесяти годам теряет волосы — и вместо них мы даем ему парик; он усыхает — и мы восполняем недостатки его фигуры с помощью ваты; у него выпадают зубы — извольте: к его услугам искусственные челюсти и золотые коронки. Человек потерял руку или ногу — в его распоряжении чудесная новая искусственная конечность; получил несварение желудка — существует искусственный желудочный сок, желчь, панкреатин, в зависимости от надобности. Цвет лица также может быть заменен; очки подправляют ослабевшее зрение; в глохнущее ухо вставляется незаметная искусственная перепонка. Так этот шутник прошелся по всему нашему организму и придумал фантастическое существо, состоящее из кусочков и заплаток, некое подобие человека с незначительной крупицей живой плоти, сокрытой где-то в глубине. Вот, утверждал он, что нас всех ждет.Насколько можно подменить живой организм искусственным — эта проблема не должна нас сейчас интересовать. Но дьявол устами мистера Редьярда Киплинга утверждал, что применительно к некоему Томлинсону такая подмена была совершена по крайней мере в том, что касалось души. Когда-то у людей были простые души, желания такие же неискусственные, как глаза, немного здравой филантропии, немного здравого стремления к продолжению рода, чувство голода, вкус к хорошей жизни, вполне благопристойное тщеславие, здоровая, приносящая удовлетворение воинственность, и так далее. Теперь же нас годами учат и воспитывают, а потом мы годами читаем и читаем какие-то нудные, раздражающие деловые бумаги. Нас со всех сторон окружают гипнотизеры-писатели, гипнотизеры-педагоги и проповедники и гипнотизеры-журналисты. Сахар, который вы едите, говорят они, приготовлен из чернил — и мы тотчас отвергаем его с безграничным отвращением. В темном напитке неоплатного труда без надежды на вознаграждение, узнаем мы, заключено Подлинное Счастье, — и мы пьем его с неизменным удовольствием. Ибсен, говорят они, скучен сверх всякой меры, — и мы начинаем зевать и потягиваться, что есть мочи. Простите, вдруг заявляют они, Ибсен глубок и великолепен, — и мы наперебой друг перед другом восторгаемся им. И вот если мы вскроем черепные коробки наших двух молодых людей, мы нигде не обнаружим ни единого прямого побуждения; обнаружим мы не столько душу, сколько искусственную оболочку. Дух времени, благоприобретенные идеи, дешевую смесь прекрасных, но путаных представлений. Девушка решила Жить Самостоятельной Жизнью, — фраза, которую вы, возможно, уже слышали; мужчина же одержим довольно извращенным желанием быть циником, натурой артистической и невозмутимой. Кроме всего прочего, он надеется пробудить в девушке Страсть. Из учебников, которые он проштудировал, он знает, что Страсть должна пробудиться. Он знает также, что девушка восхищается его талантом, но не подозревает, что она вовсе не восхищается формой его головы. Он видный лондонский критик, они встретились в доме ее мачехи, известной романистки, и вы уже видели, как они вместе отправились на поиски Приключений. Оба переживают сейчас первую стадию раскаяния, во время которой, как вы, очевидно, знаете по собственному опыту, человек стискивает зубы и говорит: «Не отступлюсь».События, как видите, развиваются у них не гладко, и они продолжают свой путь хоть и вместе, но почти не общаясь друг с другом, что не сулит ничего хорошего для нормального развития Приключения. Он понял, что поторопился. Но считает, что тут задета его честь, и, хотя с его наряда романтического злодея несколько пооблетела позолота, все-таки замышляет новую атаку.А девушка? Она еще не пробудилась. Поступки ее заимствованы из книг, написанных случайным сборищем авторов — романистов, биографов — на чистой странице ее неопытности. Она окутана искусственной оболочкой, которая в любую минуту может лопнуть, высвободив скрывающегося под ней человека. Она все еще находится на уровне школьницы, которой разговорчивый старик кажется интереснее застенчивого юноши, а карьера крупного математика или, скажем, редактора ежедневной газеты представляется пределом мечтаний для любой честолюбивой девушки. Бичемел обещал помочь ей достигнуть этого положения наиболее быстрым путем, и вдруг — извольте: он говорит какие-то непонятные слова о любви, смотрит на нее в высшей степени странно, а один раз — и это был самый серьезный его проступок — даже пытался ее поцеловать. Правда, он извинился. Как видите, она до сих пор не понимает, что попала в сложный переплет. 13. Встреча в Мидхерсте Мы оставили мистера Хупдрайвера у двери небольшого заведения, где можно было выпить чаю, купить табаку или игрушку. Пусть не думает читатель, что я увлекаюсь совпадениями, когда узнает, что рядом с дверью миссис Уордор — так звали быстроглазую старушку, у которой остановился мистер Хупдрайвер, — была дверь «Гостиницы ангела», где в тот вечер, когда мистер Хупдрайвер достиг Мидхерста, находились «мистер» и «мисс Бомонт» — наши Бичемел и Джесси Милтон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24