https://wodolei.ru/catalog/mebel/steklyannaya/
роман
Глава I
НАЧАЛО ПРЕСЛЕДОВАНИЯ
Наибольшим из всех промахов, допущенных Цезарем Валентайном, было разоблачение причин своей таинственной замкнутости.И когда в 19.. году в Генуе состоялся ежегодный международный конгресс по делам полицейской администрации, вопрос о Цезаре Валентайне был снова поднят.
— Собственно, мне не совсем ясно, в чем этот человек провинился,— сказал Лекомт де ля Сюрет.— Он очень богат, известен, живет роскошно, но что же в этом иреступного?
— Откуда достает он деньги? — спросил Лэри из Вашингтона.— За время пятилетнего пребывания в Америке мы его видели Только тратящим их.
— Кажется, ни во Франции, ни в Америке такая вещь не имеет ничего общего с преступлением,—усмехнулся Лекомт.
— Однако нередко случалось, что люди, вступившие с ним в деловые отношения, вскоре таинственно и внезапно умирали.
Это резкое замечание было брошено Голеттом, уроженцем Лондона.
— Так-то так,,— подтвердил Лэри. В общем, можно сказать: м-ру Валентайну везло. Но. однажды в Чикаго он все-таки сел в галошу. Главным действующим лицом там был Бергесс, Джон Б'ойд Бергесс. Он питал ненависть к Валентайну и пытался разорить его. Однажды утром Бергесса нашли мертвым возле двери, ведущей к лифту, на девятнадцатом этаже той гостиницы, где он жил.
Лекомт пожал своими широкими плечами.
— Несчастный случай?—спросил он.
— Слушайте,—сказал Голетт;—Этот самый Валентайн подружился в Англии с неким банкиром., по имени Джордж Гейль. Гейль снабжал его банковскими деньгами, но доказать этого не удалось, Гейль иногда бывал очень нервным. _ Он имел обыкновеяие брать с собой на службу маленький флакончик с какой-то жидкостью. Однажды ночью он был найден в своей конторе мертвым, с
этим флакончиком в руке. Оказывается, бутылочка, вопреки надписи на ярлыке, рекомендующей содержимое как средство для успокоения нервов, содержала синильную кислоту. А когда явились ревизоры для проверки банковских книг, обнаружилась недостача ста тысяч фунтов. Счет Валентайна был в полном порядке. Гейля похоронили так, как принято хоронить самоубийц, а Вален-тайн послал ему венок.
— Хорошо,— сказал Лекомт,— я не намерен защищать Валентайна, Но ведь это могло быть и самоубийство. Возможно, что Валентайн здесь ни при чем. Чем вы докажете, что это не так? Наверное, еще производили обыск, не так ли?
Голетт кивнул утвердительно головой.
— И ничего компрометирующего его не обнаружили! Вы полагаете, что он мошенник. Будьте уверены, что я готов предоставить в ваше распоряжение весь мой департамент, чтобы доказать это. Я готов установить за ним надзор денцо и нощно в течение того полугодия, которое он обычно проводит во Франции, но все же мне желательно иметь более веские обвинения, нежели ваши!.
— Он поспешно уехал вместе с чужой женой...— начал было Голетт.
Лекомт засмеялся.
— Извините,— возразил он,— по кодексу Наполеона такая вещь не является преступлением.
И беседа перешла на другую тему.
Год спустя, Голетт сидел, облокотившись на спинку своего стула, и, нахмурившись, просматривал какой-то напечатанный на машинке отчет.
Так он сидел с полчаса, над чем-то усиленно размышляя, затем дотронулся до кнопки звонка, и в комнату вошел один из его подчиненных.
— Друг мой,— проронил начальник,—произнося эти слова, он был очень серьезен,— месяцев шесть тому назад вы явились ко мне с известными подозрениями относительно м-ра Цезаря Валентайна. Не перебивайте меня,— сказал он резко, заметив по выражению лица своего служащего намерение что-то возразить,— сперва выслушайте меня до конца. Я привязан к вам, вы это знаете. Я доверяю вам, иначе я не поручил бы вам расследование этого сложного дела.- Кроме того, мне кажется, что ваши догадки не совсем лишены основания." Именно потому-то я и принял вас на службу в мой департамент.
Подчиненный учтиво ответил кивком головы.
— Профессия следователя,— продолжал Голетт,—не что иное, как крупная азартная игра. Если вы внимательно наблюдаете и следите за каждой картой, ни на минуту не отрываясь от игры, и вам при этом везет,— тогда ваше дело в шляпе. Если же вы в начале игры допустили рассеянность, то вы неминуемо упустите случай кинуть в должный момент надлежащую карту и какая-нибудь дурацкая двойка червей приведет вас к непоправимому проигрышу. Главное— выдержка. Бергесс послал на рудокопные работы какого-то неизвестного, имевшего при себе обрывок фотографии, на которой был только правый глаз преступника, и это имело место еще три года до обнаружения его виновности; Лекомт выжидал целых пять лет прежде, чем уличить мадам Серпило; наконец,, я сам преследовал шайку Келли Смиса в. течение трех лет, восьми месяцев и двенадцати дней, покамест мне, в конце концов, не удалось водворить его туда, где ему давно надлежало быть. Очевидно, чтобы уличить Цезаря Валентайна, необходимо будет столько же времени.
— Когда прикажете приступить к делу? — спросил подчиненный.
— Сейчас же,— ответил. Голетт.— Но ваши маневры должны быть скрыты от всех, даже от сотрудников нашего департамента. Все ваши расходы будут оплачены, а в наших книгах вы будете значиться как «отбывший в заграничную командировку по делам специального характера».
Подчиненный улыбнулся.
— Тут могут быть затруднения. Моя фамилия...
— У вас нет фамилии. Отныне ваше имя будет: № 6, и уже ничто не сможет послужить поводом к отождествлению вас с тем, кем вы являетесь на самом деле. Я распоряжусь, чтобы догадки, пожелания — словом, все, что вы сочтете нужным прислать,— попадало только в надежные руки. Главное, чтобы вы теперь же обличили и арестовали Валентайна. Этот тип может быть опаснейшим преступником в мире, и все слухи, доходящие до нас о нем, могут быть просто выдумками. Дело, за которое вы беретесь — нешуточное. Не можете же вы привлечь человека к ответственности только за роскошную жизнь или поездки с чужими женами, а ведь, в общем, нам о нем достоверно известно пока только это. Будьте смелым и, главное, скрытным, ибо у меня есть основания полагать, что он занимается обширнейшим, велико-
лепно организованным шпионажем. Я убедился в этом тогда, когда нам удалось обнаружить, что он снабжает деньгами одного из наших агентов. Человек с чистой совестью не стал бы тратить тысячи на то, чтобы иметь
здесь шпиона.
№ 6 снова ответил почтительным кивком головы.
— Итак, ваша будущность теперь зависит от вас: преуспеете — создадите себе имя. Постарайтесь отыскать его друзей и приспешников,— я дам вам возможность посещать любой дом заключения в Великобритании,— быть может, это облегчит вам ваше задание.
— Да, это дело нелегкое,— сказал № 6,— но это именно то, к чему я стремлюсь.
— Это мне известно,— согласился Голетт.— Сначала вы будете действовать в одиночку, но затем вы встретите, я полагаю, сочувствие и поддержку у целой дюжины людей, если не больше,— у всех разоренных им, у отцов скомпрометированных им дочерей и у мужей развращенных им жен. Лучших союзников вам, и не. надо. Теперь отправляйтесь! Я, со своей стороны, сделал все, чтобы инструктировать вас возможно лучше, но — кто знает — быть может, я упустил сказать вам самое главное.
Быстро встав со стула, он протянул № 6 руку.
— До свидания, желаю успеха, № 6,— улыбнулсй он.— Не забывайте, что при встрече на улице я не подам виду, что знаком с вами. И это до тех пор, пока вы не придете в камеру судебного следователя в Олд Бэлей и не дадите показаний, могущих навсегда отвести от м-ра Валенхайна все возводимые на него подозрения!
Итак, № б покинул комнату, слегка кивнув головой стоявшему у двери сторожу, и с этого момента Скотленд-Ярд на долгие годы потерял из виду того, против чьей фамилии в книге секретных поручений сам Голетт написал: «В командировке по делам чрезвычайного значения. Упоминать и осведомляться об этом сотруднике надлежит избегать при каких бы ао ни было обстоятельствах».
Гот спустя Голетт вызвал к себе в кабинет перво-классного сыщика Стиля и, в пределах возможного, сообщил ему о поручении, возложенном им на № 6.
— Прошло уже много месяцев, а я о нем ничего не знаю,— сказал он.— Поезжайте-ка вы в Париж и зорко следите за Цезарем Валентайном.
— Сообщите мне о № 6 только одно, сэр,— сказал Стиль,— мужчина это или женщина?
Голетт улыбнулся.
— Цезарь употребил шесть месяцев на его разоблачение. Трое подчиненных были мною уволены со. службы за такие вопросы. Неужели же вы хотите, чтобы и с вами я поступил так же?
Глава II
«ТРЭЙ-БОНГ-СМИС»
Мы застаем его в Брикстонской тюрьме лишенным всякой защиты и с часу на час ожидающим приговора и суровой кары за совершенное убийство. Только такое мучительное и бездейственное выжидание могло побудить человека, столь не словоохотливого, как он, дать о себе те сведения, без которых пишущий эти строки никогда . не смог бы заполнить пробела в истории его похождений, начавшейся еще в чайной Чи-Со, отдаленной от Набережной Цветов не более, чем метров, на ста
Чи-Со прииадлежил к тому немногочисленному классу японцев, которые на первый, взгляд могут сойти за китайцев, В Париже он содержал ресторан, который, несмотря на свою неказистость, пользовался, довольно большой популярностью. Публика уже привыкла к переездам через реку с целью полакомиться его восхитительно вкусными блюдами, а на углу узенькой улочки, где помещался его «Радушный Торговец» — таково было название его заведения,— нередко можно было видеть больше десятка ожидающих автомобилей:
Смис ни разу не столовался у Чи-Со, но посещал он его довольно часто. Ресторан помещался в очень старинном угловом доме, вероятно, служившем во времена последнего Людовика чем-то вроде постоялого двора,— так, по крайней мере, можно было дум.ать на основании помещавшегося под этим зданием вместительнейшего погреба. Пожалуй, во всем Париже не было погреба просторнее этого. То было огромное сводчатое помещение, возвышавшееся "приблизительно на тридцать футов, и Чи-Со приспособил его к своему, как он выражался, «пристанищу для отдыхающих», всегда готовому к услугам его клиентов.
В продолжение последних четырех недель Смис регулярно заходил в, это «пристанище» всегда в полночь и оставался там до самого утра, отдаваясь своим думам, равнодушно пуская кольца дыма, крутившиеся около его трубки.
Его нежелание гулять, ночью по парижским улицам рыло вполне естественным. В эти дни, когда в столице заседал международный конгресс, не было никакой физической возможности пробраться от площади Согласия к бульвару Итальянцев, не встретив по пути какого-нибудь агента Скотленд-Ярда, знающего о его прошлом и
настоящем.Способны ли были посетители ресторана признать в исхудалом, гладко выбритом человеке, носившем потертый сюртук и выцветшую сорочку, того, кто некогда брал первые призы на Окефордо-Кэмбриджских спортивных состязаниях в прыжках и беге,— вопрос довольно спорный, но факт остается фактом: некоторые полицейские агенты знали всю его подноготную.
В небольшом кафе в районе Монмартра, где он имел-обыкновение проводить вечер, его окрестили прозвищем «Трэй-Бонг-Смис». Поводом к этому послужило его обыкновение отвечать на каждый заданный ему вопрос кратким и неизменным «трэ бьен» (очень хорошо). Даже тогда, когда он наконец смекнул, что его «трэйбонг» только поднимает его на смех, как забавная и бросающаяся в глаза оригинальность, кличка эта так за ним и осталась; мало того, она преследовала его вплоть до ресторана Чи-Со, создав ему там нежелательную репутацию.
Бывали дни, когда он усердно считал свои медяки, и опять-таки бывали моменты, когда он, днем или ночью, вдруг куда-то исчезал и затем возвращался с туго набитым бумажником и разменивал тысячефранковую ассигнацию с беспристрастностью какого-нибудь монтекарлов-
ского крупье.Но в те дни, когда он «всплывал на поверхность», он всегда был неизменным посетителем ресторана Чи-Со.Если он заслуживал быть названным постоянным в своих привычках, то тем более заслуживал этого Цезарь Валентайи. Каждый понедельник, каждый вторник и каждое воскресенье, ровно в два часа, минута в минуту, он регулярно появлялся в так называемой «частной ложе». Дело в том, что в ресторане Чи-Со одна из стен имела на высоте пятнадцати футов от пола полукруглый выступ, которым либо сам Чи-Со, либо его предшественник воспользовался для постройки на этом месте небольшого балкончика в швейцарском стиле. Освещенный и обильно задрапированный шторами, этот балкончик, видимо, приносил владельцу ресторана немалый доход, так как давал
ложность более «солидным» посетителям, преимущественно приезжим журналистам, снующим по китайскому кварталу в поисках темы для рассказа, незаметно подслушать самые невероятные ведци.
Обычно Цезарь Валентайн входил в погреб прямо через небольшую боковую дверцу; но иногда в нем пробуждалось желание пройтись по ресторану. И тогда он, выйдя через маленькую дверцу в стене, поднимался в ложу по железной винтовой лестнице. Там он обыкновенно проводил ровно час, не сводя глаз с курящих внизу посетителей и с белых, чисто вымытых стен погреба, вдоль коих были развешаны причудливые китайские фонари.
Называя Цезаря «видным мужчиной», Чи-Со нисколько не преувеличивал. Даже не говоря о неизменном, подобно перчатке, облегающем его фраке и шестифутовом росте, было бы грешно обойти молчанием его столь характерное лицо — именно такое, какое некогда любили воспроизводить древнегреческие ваятели. Его густые коричневатые волосы были слегка тронуты сединой.
Когда «Трэй-Бонг-Смис» увидел его впервые, он дал ему лет двадцать восемь. А когда это случилось вторично при свете фонаря, абажур которого был порван и который поэтому ярко освещал его сверху, Смис смекнул, что ему смело можно дать лет пятьдесят. В больших карих глазах его сквозила какя-то меланхолия, нос был классически прямой, подбородок закруглен, для ревнителей красоты — пожалуй, даже больше, нежели' следует, румянец на щеках— едва заметен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Глава I
НАЧАЛО ПРЕСЛЕДОВАНИЯ
Наибольшим из всех промахов, допущенных Цезарем Валентайном, было разоблачение причин своей таинственной замкнутости.И когда в 19.. году в Генуе состоялся ежегодный международный конгресс по делам полицейской администрации, вопрос о Цезаре Валентайне был снова поднят.
— Собственно, мне не совсем ясно, в чем этот человек провинился,— сказал Лекомт де ля Сюрет.— Он очень богат, известен, живет роскошно, но что же в этом иреступного?
— Откуда достает он деньги? — спросил Лэри из Вашингтона.— За время пятилетнего пребывания в Америке мы его видели Только тратящим их.
— Кажется, ни во Франции, ни в Америке такая вещь не имеет ничего общего с преступлением,—усмехнулся Лекомт.
— Однако нередко случалось, что люди, вступившие с ним в деловые отношения, вскоре таинственно и внезапно умирали.
Это резкое замечание было брошено Голеттом, уроженцем Лондона.
— Так-то так,,— подтвердил Лэри. В общем, можно сказать: м-ру Валентайну везло. Но. однажды в Чикаго он все-таки сел в галошу. Главным действующим лицом там был Бергесс, Джон Б'ойд Бергесс. Он питал ненависть к Валентайну и пытался разорить его. Однажды утром Бергесса нашли мертвым возле двери, ведущей к лифту, на девятнадцатом этаже той гостиницы, где он жил.
Лекомт пожал своими широкими плечами.
— Несчастный случай?—спросил он.
— Слушайте,—сказал Голетт;—Этот самый Валентайн подружился в Англии с неким банкиром., по имени Джордж Гейль. Гейль снабжал его банковскими деньгами, но доказать этого не удалось, Гейль иногда бывал очень нервным. _ Он имел обыкновеяие брать с собой на службу маленький флакончик с какой-то жидкостью. Однажды ночью он был найден в своей конторе мертвым, с
этим флакончиком в руке. Оказывается, бутылочка, вопреки надписи на ярлыке, рекомендующей содержимое как средство для успокоения нервов, содержала синильную кислоту. А когда явились ревизоры для проверки банковских книг, обнаружилась недостача ста тысяч фунтов. Счет Валентайна был в полном порядке. Гейля похоронили так, как принято хоронить самоубийц, а Вален-тайн послал ему венок.
— Хорошо,— сказал Лекомт,— я не намерен защищать Валентайна, Но ведь это могло быть и самоубийство. Возможно, что Валентайн здесь ни при чем. Чем вы докажете, что это не так? Наверное, еще производили обыск, не так ли?
Голетт кивнул утвердительно головой.
— И ничего компрометирующего его не обнаружили! Вы полагаете, что он мошенник. Будьте уверены, что я готов предоставить в ваше распоряжение весь мой департамент, чтобы доказать это. Я готов установить за ним надзор денцо и нощно в течение того полугодия, которое он обычно проводит во Франции, но все же мне желательно иметь более веские обвинения, нежели ваши!.
— Он поспешно уехал вместе с чужой женой...— начал было Голетт.
Лекомт засмеялся.
— Извините,— возразил он,— по кодексу Наполеона такая вещь не является преступлением.
И беседа перешла на другую тему.
Год спустя, Голетт сидел, облокотившись на спинку своего стула, и, нахмурившись, просматривал какой-то напечатанный на машинке отчет.
Так он сидел с полчаса, над чем-то усиленно размышляя, затем дотронулся до кнопки звонка, и в комнату вошел один из его подчиненных.
— Друг мой,— проронил начальник,—произнося эти слова, он был очень серьезен,— месяцев шесть тому назад вы явились ко мне с известными подозрениями относительно м-ра Цезаря Валентайна. Не перебивайте меня,— сказал он резко, заметив по выражению лица своего служащего намерение что-то возразить,— сперва выслушайте меня до конца. Я привязан к вам, вы это знаете. Я доверяю вам, иначе я не поручил бы вам расследование этого сложного дела.- Кроме того, мне кажется, что ваши догадки не совсем лишены основания." Именно потому-то я и принял вас на службу в мой департамент.
Подчиненный учтиво ответил кивком головы.
— Профессия следователя,— продолжал Голетт,—не что иное, как крупная азартная игра. Если вы внимательно наблюдаете и следите за каждой картой, ни на минуту не отрываясь от игры, и вам при этом везет,— тогда ваше дело в шляпе. Если же вы в начале игры допустили рассеянность, то вы неминуемо упустите случай кинуть в должный момент надлежащую карту и какая-нибудь дурацкая двойка червей приведет вас к непоправимому проигрышу. Главное— выдержка. Бергесс послал на рудокопные работы какого-то неизвестного, имевшего при себе обрывок фотографии, на которой был только правый глаз преступника, и это имело место еще три года до обнаружения его виновности; Лекомт выжидал целых пять лет прежде, чем уличить мадам Серпило; наконец,, я сам преследовал шайку Келли Смиса в. течение трех лет, восьми месяцев и двенадцати дней, покамест мне, в конце концов, не удалось водворить его туда, где ему давно надлежало быть. Очевидно, чтобы уличить Цезаря Валентайна, необходимо будет столько же времени.
— Когда прикажете приступить к делу? — спросил подчиненный.
— Сейчас же,— ответил. Голетт.— Но ваши маневры должны быть скрыты от всех, даже от сотрудников нашего департамента. Все ваши расходы будут оплачены, а в наших книгах вы будете значиться как «отбывший в заграничную командировку по делам специального характера».
Подчиненный улыбнулся.
— Тут могут быть затруднения. Моя фамилия...
— У вас нет фамилии. Отныне ваше имя будет: № 6, и уже ничто не сможет послужить поводом к отождествлению вас с тем, кем вы являетесь на самом деле. Я распоряжусь, чтобы догадки, пожелания — словом, все, что вы сочтете нужным прислать,— попадало только в надежные руки. Главное, чтобы вы теперь же обличили и арестовали Валентайна. Этот тип может быть опаснейшим преступником в мире, и все слухи, доходящие до нас о нем, могут быть просто выдумками. Дело, за которое вы беретесь — нешуточное. Не можете же вы привлечь человека к ответственности только за роскошную жизнь или поездки с чужими женами, а ведь, в общем, нам о нем достоверно известно пока только это. Будьте смелым и, главное, скрытным, ибо у меня есть основания полагать, что он занимается обширнейшим, велико-
лепно организованным шпионажем. Я убедился в этом тогда, когда нам удалось обнаружить, что он снабжает деньгами одного из наших агентов. Человек с чистой совестью не стал бы тратить тысячи на то, чтобы иметь
здесь шпиона.
№ 6 снова ответил почтительным кивком головы.
— Итак, ваша будущность теперь зависит от вас: преуспеете — создадите себе имя. Постарайтесь отыскать его друзей и приспешников,— я дам вам возможность посещать любой дом заключения в Великобритании,— быть может, это облегчит вам ваше задание.
— Да, это дело нелегкое,— сказал № 6,— но это именно то, к чему я стремлюсь.
— Это мне известно,— согласился Голетт.— Сначала вы будете действовать в одиночку, но затем вы встретите, я полагаю, сочувствие и поддержку у целой дюжины людей, если не больше,— у всех разоренных им, у отцов скомпрометированных им дочерей и у мужей развращенных им жен. Лучших союзников вам, и не. надо. Теперь отправляйтесь! Я, со своей стороны, сделал все, чтобы инструктировать вас возможно лучше, но — кто знает — быть может, я упустил сказать вам самое главное.
Быстро встав со стула, он протянул № 6 руку.
— До свидания, желаю успеха, № 6,— улыбнулсй он.— Не забывайте, что при встрече на улице я не подам виду, что знаком с вами. И это до тех пор, пока вы не придете в камеру судебного следователя в Олд Бэлей и не дадите показаний, могущих навсегда отвести от м-ра Валенхайна все возводимые на него подозрения!
Итак, № б покинул комнату, слегка кивнув головой стоявшему у двери сторожу, и с этого момента Скотленд-Ярд на долгие годы потерял из виду того, против чьей фамилии в книге секретных поручений сам Голетт написал: «В командировке по делам чрезвычайного значения. Упоминать и осведомляться об этом сотруднике надлежит избегать при каких бы ао ни было обстоятельствах».
Гот спустя Голетт вызвал к себе в кабинет перво-классного сыщика Стиля и, в пределах возможного, сообщил ему о поручении, возложенном им на № 6.
— Прошло уже много месяцев, а я о нем ничего не знаю,— сказал он.— Поезжайте-ка вы в Париж и зорко следите за Цезарем Валентайном.
— Сообщите мне о № 6 только одно, сэр,— сказал Стиль,— мужчина это или женщина?
Голетт улыбнулся.
— Цезарь употребил шесть месяцев на его разоблачение. Трое подчиненных были мною уволены со. службы за такие вопросы. Неужели же вы хотите, чтобы и с вами я поступил так же?
Глава II
«ТРЭЙ-БОНГ-СМИС»
Мы застаем его в Брикстонской тюрьме лишенным всякой защиты и с часу на час ожидающим приговора и суровой кары за совершенное убийство. Только такое мучительное и бездейственное выжидание могло побудить человека, столь не словоохотливого, как он, дать о себе те сведения, без которых пишущий эти строки никогда . не смог бы заполнить пробела в истории его похождений, начавшейся еще в чайной Чи-Со, отдаленной от Набережной Цветов не более, чем метров, на ста
Чи-Со прииадлежил к тому немногочисленному классу японцев, которые на первый, взгляд могут сойти за китайцев, В Париже он содержал ресторан, который, несмотря на свою неказистость, пользовался, довольно большой популярностью. Публика уже привыкла к переездам через реку с целью полакомиться его восхитительно вкусными блюдами, а на углу узенькой улочки, где помещался его «Радушный Торговец» — таково было название его заведения,— нередко можно было видеть больше десятка ожидающих автомобилей:
Смис ни разу не столовался у Чи-Со, но посещал он его довольно часто. Ресторан помещался в очень старинном угловом доме, вероятно, служившем во времена последнего Людовика чем-то вроде постоялого двора,— так, по крайней мере, можно было дум.ать на основании помещавшегося под этим зданием вместительнейшего погреба. Пожалуй, во всем Париже не было погреба просторнее этого. То было огромное сводчатое помещение, возвышавшееся "приблизительно на тридцать футов, и Чи-Со приспособил его к своему, как он выражался, «пристанищу для отдыхающих», всегда готовому к услугам его клиентов.
В продолжение последних четырех недель Смис регулярно заходил в, это «пристанище» всегда в полночь и оставался там до самого утра, отдаваясь своим думам, равнодушно пуская кольца дыма, крутившиеся около его трубки.
Его нежелание гулять, ночью по парижским улицам рыло вполне естественным. В эти дни, когда в столице заседал международный конгресс, не было никакой физической возможности пробраться от площади Согласия к бульвару Итальянцев, не встретив по пути какого-нибудь агента Скотленд-Ярда, знающего о его прошлом и
настоящем.Способны ли были посетители ресторана признать в исхудалом, гладко выбритом человеке, носившем потертый сюртук и выцветшую сорочку, того, кто некогда брал первые призы на Окефордо-Кэмбриджских спортивных состязаниях в прыжках и беге,— вопрос довольно спорный, но факт остается фактом: некоторые полицейские агенты знали всю его подноготную.
В небольшом кафе в районе Монмартра, где он имел-обыкновение проводить вечер, его окрестили прозвищем «Трэй-Бонг-Смис». Поводом к этому послужило его обыкновение отвечать на каждый заданный ему вопрос кратким и неизменным «трэ бьен» (очень хорошо). Даже тогда, когда он наконец смекнул, что его «трэйбонг» только поднимает его на смех, как забавная и бросающаяся в глаза оригинальность, кличка эта так за ним и осталась; мало того, она преследовала его вплоть до ресторана Чи-Со, создав ему там нежелательную репутацию.
Бывали дни, когда он усердно считал свои медяки, и опять-таки бывали моменты, когда он, днем или ночью, вдруг куда-то исчезал и затем возвращался с туго набитым бумажником и разменивал тысячефранковую ассигнацию с беспристрастностью какого-нибудь монтекарлов-
ского крупье.Но в те дни, когда он «всплывал на поверхность», он всегда был неизменным посетителем ресторана Чи-Со.Если он заслуживал быть названным постоянным в своих привычках, то тем более заслуживал этого Цезарь Валентайи. Каждый понедельник, каждый вторник и каждое воскресенье, ровно в два часа, минута в минуту, он регулярно появлялся в так называемой «частной ложе». Дело в том, что в ресторане Чи-Со одна из стен имела на высоте пятнадцати футов от пола полукруглый выступ, которым либо сам Чи-Со, либо его предшественник воспользовался для постройки на этом месте небольшого балкончика в швейцарском стиле. Освещенный и обильно задрапированный шторами, этот балкончик, видимо, приносил владельцу ресторана немалый доход, так как давал
ложность более «солидным» посетителям, преимущественно приезжим журналистам, снующим по китайскому кварталу в поисках темы для рассказа, незаметно подслушать самые невероятные ведци.
Обычно Цезарь Валентайн входил в погреб прямо через небольшую боковую дверцу; но иногда в нем пробуждалось желание пройтись по ресторану. И тогда он, выйдя через маленькую дверцу в стене, поднимался в ложу по железной винтовой лестнице. Там он обыкновенно проводил ровно час, не сводя глаз с курящих внизу посетителей и с белых, чисто вымытых стен погреба, вдоль коих были развешаны причудливые китайские фонари.
Называя Цезаря «видным мужчиной», Чи-Со нисколько не преувеличивал. Даже не говоря о неизменном, подобно перчатке, облегающем его фраке и шестифутовом росте, было бы грешно обойти молчанием его столь характерное лицо — именно такое, какое некогда любили воспроизводить древнегреческие ваятели. Его густые коричневатые волосы были слегка тронуты сединой.
Когда «Трэй-Бонг-Смис» увидел его впервые, он дал ему лет двадцать восемь. А когда это случилось вторично при свете фонаря, абажур которого был порван и который поэтому ярко освещал его сверху, Смис смекнул, что ему смело можно дать лет пятьдесят. В больших карих глазах его сквозила какя-то меланхолия, нос был классически прямой, подбородок закруглен, для ревнителей красоты — пожалуй, даже больше, нежели' следует, румянец на щеках— едва заметен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13