И АНГЕЛЫ ПОЮТ

По воскресеньям, средам и четвергам Эдди никогда не уходил из
редакции раньше часа или двух ночи. "Норт кост ньюз" выходила трижды в
неделю, и ему казалось, что номер так и не выйдет, если некому будет
сидеть в редакции, пока крутятся печатные машины. Он знал, что издателя
Стюарта Уинкля не очень-то заботит остальное, если реклама уже на месте,
но это неправильно, думал Эдди. А вдруг что-нибудь случится или пойдет не
так? Даже здесь, на краю света, в последний момент может подвернуться
какая-нибудь сенсация, и ее надо будет кому-то описать и поместить в
номер. Вообще-то, надежды Эдди на подобное событие, весьма высокие шесть
лет назад, теперь уменьшились настолько, что ему приходилось делать
сознательное усилие, дабы напоминать себе о них. На деле же ему просто
нравилось прочитывать свою редакторскую колонку, прежде чем отдавать ее в
номер выпускающему.
В ту ночь, в среду, он прочитал собственный текст и взревел: "Где
она?". "Она" - это Руфи Дженсон, и она переправила в статье "частоту" на
"чистоту". Пылая от гнева, Эдди промчался по комнатам редакции и поймал
Руфи возле двери как раз в тот момент, когда она набрасывала на свои узкие
плечи плащ-накидку. Она была худа, очень коротко подстриженные волосы
слишком близко прилегали к голове, и она его очень боялась. К тому же, с
горечью подумал Эдди, она сумасшедшая, иначе не стала бы три ночи в неделю
дожидаться, когда он поймает ее у выхода и начнет размазывать по стенке.
- Почему вы не заглянули в чертов словарь? Почему вы правили мою
рукопись? Я разве не говорил, что сверну вам шею, если вы снова к ней
притронетесь?
Она всхлипнула и с ужасом посмотрела мимо него, заглядывая через холл
в комнату.
- Я... простите. Я не хотела... - Потом быстро, словно капелька
ртути, она выскользнула на улицу прямо в завывающую бурю. Хорошо бы,
подумал он, этот проклятый ветер унес ее в Австралию или еще куда
подальше.
Ветер с воем пронесся по комнате, разлетелись листы бумаги,
закачалась на цепочке лампа. Эдди захлопнул дверь и обозрел пространство
вокруг себя, ненавидя в тот момент каждый его дюйм. Три стола, рассеянные
по полу бумаги, которые миссис Рондейл потом выметет, потому что подобная
участь постигала все, оказавшееся на полу. Кроме мусора. Кажется, она его
не замечала вовсе. Соседняя дверь вела в типографию; машины работали, дело
делалось, но люди, готовившие газету, уже ушли. Руфи всегда уходила
предпоследней, затем Эдди. Возвращаясь в свою каморку, он пнул ногой стул
и смял в руке еще сырой от краски газетный лист, хорошо при этом зная, что
краска испачкает ладони.
Он знал также, что дверь в типографию сейчас приоткроется и снова
тихо закроется, а работники начнут говорить, что Толстый Эдди опять
разбушевался. Он знал, что они за глаза называют его Толстым Эдди, или
даже похуже, и еще то, что никому на свете кроме него нет никакого дела до
"Норт кост ньюз". Он сидел за столом, хмуро глядя на статью - одна из моих
лучших, подумал он - а слово "чистота" пялилось на него с листа; ничто
другое он не замечал. Фраза была такая: "В это время года штормы
обрушиваются на побережье с такой регулярностью, с такой частотой, что
кажется, будто море и воздух столкнулись в решающей схватке". Он немного
остыл, но отложил статью и прислушался к Верту. Весь вечер он слушал по
радио сообщения со всего побережья, ожидая новостей о разрушениях,
перебоях с электроэнергией, крушениях, о чем угодно. К полуночи он решил,
что это всего лишь обычный тихоокеанский шторм и подписал номер в печать.
Все, как и раньше: шоссе номер 101 залито водой там-то и там-то, дерево
или дорожный указатель повалены там-то, никто не погиб...
Ветер взвыл, успокоился, перевел дух и завыл снова. Совсем как
мальчишка со свистком. И по всему побережью люди вели себя как родители,
повидавшие на своем веку слишком много мальчишек со свистками. Не обращай
на него внимания, пока он не уйдет, а потом занимайся своим делом - такое
было у них отношение. Эдди был из Индианаполиса, где событием был
штормовой ветер со скоростью 80 миль в час. Шесть лет, прожитые на
побережье, не изменили его. Боже, даже ведь такой шторм просто обязан
стать событием!
Все еще хмурясь, он надел дождевик из черной непромокаемой материи,
закрывавший его до самых пяток. Затем добавил черную широкополую шляпу и
приготовился встретиться с непогодой лицом к лицу. Он знал, что кроме
прозвища Толстый Эдди у него есть и еще одно - Горный Человек.
Он приехал в "Таверну Коннелли", пропустил пару стаканчиков, одиноко
сидя в угрюмой тишине, а затем, когда в два ночи бар стали закрывать,
предложил Трумену Коксу подбросить его домой.
Город Льюисбург находится к югу от Астории, к северу от Кэнно Бич,
население 984 человека. И в два часа ночи все они спали, а городок мок в
темноте под дождем. Мерцали лишь ночные огни аптеки, пробивался свет из
типографии, да вспыхивали еще два светофора, хотя по улицам уже никто не
ездил. Дождь заливал ветровое стекло, струился ручьем по Мейн-стрит, по
склонам горы справа от них стекали потоки. Эдди свернул на Третью улицу и
ударил по тормозам, когда через дорогу вдруг метнулась чья-то фигура.
- Черт! - ругнулся он. Машину занесло, потом колеса снова сцепились с
дорогой, и он смог ее развернуть. - Кто это был?
Трумен вгляделся в темноту, кивнул. Фигура исчезла на аллее за
рестораном Сэла.
- Держу пари, то была дочка Боланда, младшая. Не Норма. Пошла по
стопам своей сестрицы.
Его тон не был осуждающим, хотя всем было точно известно, куда могут
завести девчонку такие поступки.
- Уверен, что нынешней ночью она сполна получит то, что заслуживает,
- буркнул Эдди и свернул на дорожку, ведущую к дому Трумена. - Ну, еще
увидимся.
- Угу. Конечно. Спасибо, что подбросил. - Он закутался в плащ и
метнулся к двери.
Но Эдди был уверен, что Трумен все равно промокнет. Под таким дождем
на это хватит и секунды. Бедный, глупый ребенок, снова подумал он, выезжая
задним ходом на дорогу. Он проехал по своим следам квартал или два и
направился к своему домику. Потом, повинуясь внезапному импульсу, повернул
назад и поехал по Второй улице, решив посмотреть, не бродит ли еще
где-нибудь там девчонка. По крайней мере, он мог бы предложить подвезти ее
домой. Он знал, где жили Боланды, две сестры с матерью, теперь, очевидно,
уже втроем занимаясь одним ремеслом. Но бог мой, подумал он, младшей никак
не может быть больше двенадцати.
Нумерованные улицы шли параллельно береговой линии; поперечные же
превратились в ветровые туннели, и его машину встряхивало на каждом
перекрестке. Вторая улица оказалась темной и пустой, и он с облегчением
вздохнул. Ему так и так совершенно не хотелось в это впутываться, и теперь
он мог поехать домой, послушать музыку час-другой, пропустить пару
стаканчиков, съесть сэндвич и немного поспать. Если только утихнет ветер.
Ему очень плохо спалось под такие завывания. Скорее всего, дочитаю начатую
книгу, может, возьмусь за следующую. Ветер не угомонится еще часа четыре
или пять. Так размышляя, он свернул раз, другой и тут снова увидел
девчонку, на этот раз распростертую на обочине.
Если бы он не увидел ее до этого и не стал бы думать о ней, о ее
сестре и матери, если бы ехал быстрее пяти миль в час, то вполне вероятно
мог ее и не заметить. Она лежала у самой дороги, лицом вниз. Едва он
остановился и вышел из машины, дождь хлестнул по его лицу и заструился по
очкам, и он почти полностью ослеп. Он взял ребенка на руки, дотащил до
машины, распахнул заднюю дверцу, уложил ее на сиденье и только после этого
взглянул на ее лицо. Нет, то не девчонка Боландов. Эту он никогда раньше
не видел. А легкая, как перышко. Он торопливо обошел машину, сел на свое
место. Теперь он больше ее не видел, торчал лишь бесформенный черный плащ,
блестевший от воды и скрывавший ее целиком. Он вытер лицо, протер очки и
поерзал на сиденьи. Он не мог до нее дотянуться, а она не реагировала на
его голос.
Он чертыхнулся и задумался, что делать дальше. Может, она мертва или
умирает. Сквозь исполосованное дождем ветровое стекло городок выглядел
необитаемым. Здесь не было даже полицейского участка, клиники или
больницы. Ближайший доктор был в десяти или двадцати милях, а в такую
погоду... Наконец он завел мотор и отправился домой. Позвоню оттуда в
полицию штата, решил он. Пусть приедут и заберут ее. Он доехал до своего
дома на Холмер Хилл и остановил машину на дорожке рядом со входной дверью.
Сначала открою дверь, решил он, затем вернусь и возьму ее, в любом случае
промокну насквозь, но тут мало что можно изменить. Он двигался весьма
быстро для человека его комплекции, но даже несмотря на быстрые движения
не смог уберечь лицо от дождя. Падай дождь вертикально вниз, как ему и
полагается, подумал он, ковыряя ключом в замке, можно было бы хоть
что-нибудь разглядеть. Он распахнул дверь, включил свет и вернулся к
машине за девушкой. Она была столь же вялой, как и раньше, и, казалось,
совсем ничего не весила. За плащ, что был на ней надет, было трудно
ухватиться, но ему не хотелось, чтобы голова ее болталась - вдруг ударится
о перила или дверной косяк - но нести ее оказалось нелегко, и он
покряхтывал на ходу, хотя веса почти не чувствовал. Наконец он внес ее
внутрь, пинком захлопнул дверь, прошел в спальню и тяжело уронил ее на
постель.
Затем он снял оказавшуюся бесполезной шляпу и очки, в которых он
ничего не видел из-за струек воды, потом плащ, на каждом шагу оставлявший
мокрую дорожку. Сойдя с коврика, он прошел на кухню и повесил плащ на
спинку стула, пусть вода стекает на линолеум, оторвал кусок бумажного
полотенца и вытер очки, потом вернулся в спальню.
Он протянул руку, чтобы снять с девушки плащ, но тут же отдернул ее.
"Господи!" - прошептал он и попятился. Он услышал, как снова и снова
повторяет это слово, и умолк. Он наткнулся спиной на стенку и вжался в
нее. Даже отсюда он ясно ее видел. У нее было гладкое лицо, без бровей и
ресниц, нос слишком мал, губы слишком тонки, да и вообще их можно было
разглядеть лишь с трудом. Но то, что он принял за плащ, было частью ее
тела. Он начинался на голове, там, где следовало быть волосам, спускался
по бокам головы, где должны были располагаться уши, по узким плечам и по
наружным поверхностям рук, казавшихся слишком длинными и тонкими, почти
бескостными.
Она лежала на боку, вытянув одну длинную ногу и поджав другую под
себя. Там, где следовало быть гениталиям, все было закрыто многочисленными
кожными складками.
Эдди почувствовал, как желудок сжал спазм, а по коже пробежали
мурашки. Совсем недавно он намеревался потрясти ее, разбудить и задать
несколько вопросов, теперь он подумал, что если она откроет глаза, то он
может упасть в обморок. И еще он дрожал от холода. Двигаясь очень
осторожно и стараясь не шуметь, он добрался до двери, прижимаясь к стене,
вышел и вернулся на кухню, где достал из шкафа бутылку с бурбоном, налил
полстакана и залпом выпил. Он взглянул на руку. Она дрожала.
Он очень тихо снял размокшие туфли и поставил их у входной двери
рядом с непромокаемыми ботинками, которые неизменно забывал надеть,
Беззвучно, насколько возможно, он прокрался в спальню и посмотрел на нее
снова. За это время она передвинулась и теперь лежала, сжавшись в комочек,
словно ей было столь же холодно, как и ему. Он набрал в грудь воздуха и на
цыпочках прокрался вдоль стены к шкафу, выдвинул из-под него одной ногой
шлепанцы и сунул в них ноги, потом взял с полки одеяло. Тут ему пришлось
выдохнуть; звук прозвучал для него, как гром. Девушка вздрогнула и сжалась
еще теснее. Он медленно подошел к ней, готовый тут же убежать, и наконец
подобрался достаточно близко, чтобы укрыть ее одеялом. Она непрерывно
дрожала. Он снова попятился и на этот раз вышел в соседнюю комнату,
оставив дверь открытой, чтобы видеть ее, так, на всякий случай. Он включил
термостат, наполнил на кухне стакан, а потом снова и снова подходил к
двери и заглядывал внутрь. Он знал, что следует позвонить в полицию, но
даже не двинулся к телефону. Врач? Он едва не расхохотался. Жаль, что у
него нет фотоаппарата. Если ее заберут, а ее обязательно заберут, ему
будет нечего показать, нечем доказать, что она существовала. Он представил
ее фото на первой странице "Норт кост ньюз" и фыркнул. "Нэшнл Энкуайерер"?
На это раз он выругался. Но она была сенсацией. Самой настоящей сенсацией.
Мэри Бет, решил он. Надо позвать кого-нибудь с камерой, кого-нибудь,
способного написать нормальную статью. Он позвони Мэри Бет, наткнулся на
автоответчик, положил трубку, позвонил еще раз. После пятого раза он
услышал ее голос:
- Что это за идиот, который не соображает, что сейчас три часа ночи?
- Эдди Делакорт. Мэри Бет, вставай, езжай сюда, ко мне домой, и
прихвати свою камеру.
- Толстый Эдди? Какого дьявола...
- Прямо сейчас. И захвати побольше пленки. - Он положил трубку.
Через несколько секунд телефон зазвонил; он снял трубку и положил ее
на стол. Ожидая Мэри Бет, он оглядел комнату. Дом был небольшой, с двумя
спальнями, одну из них, по другую сторону жилой комнаты, он использовал
как кабинет. В комнате были два легких кресла, обитых мягкой темно-зеленой
кожей, дивана не было, стояли два стола и множество книжных полок, все
заполненные книгами. В длинном шкафу расположилась стереоаппаратура и
сотни пластинок. Все было уютно, приспособлено для крупного человека,
привыкшего свободно передвигаться, нигде ничего постороннего.
1 2 3 4