Виктория Угрюмова
Имя богини


Кахатанна Ц 1



Виктория УГРЮМОВА
ИМЯ БОГИНИ

Часть I.
ДОРОГА В АЛ-АХКАФ

Рассуждая здраво, ничего страшного в этом сне и не было. Разве что чуточку больше у подробностей, чем обычно. Мистически-средневековый пейзаж с обязательным замком на фоне черного неба и огромного блеклого диска луны. Конечно же, где-то тревожно кричали тонкими голосами ночные птицы, бесшумно проносились летучие мыши да в огромной башне одиноко горел тусклый огонек. Откуда-то явно тянуло запахом гари. «Между прочим, – напомнила себе Каэтана, – так начинаются почти все фильмы ужасов».

Она пила кофе на солнечной кухне, где, как известно, совершенно невластны ночные кошмары. Нарочно гремя посудой и немузыкально напевая себе под нос, Каэтана старалась заглушить дикий страх, который прочно угнездился в ней. И еще не давала покоя мысль: что-то в этом сне было не так. Мало того, что он с удручающей регулярностью снился каждую ночь, – стоило только голове прикоснуться к подушке, и ее словно засасывало в водоворот, в котором она беспомощно барахталась до тех пор, пока не выныривала на какой-то лесной поляне...
Была глухая ночь. На лесной тропинке растерянно стояла женщина в просторном одеянии. Она озиралась по сторонам, словно припоминала дорогу. Тропинка вполне сносно освещалась лунными лучами, просачивавшимися сквозь искривленные ветви. Замок высился неподалеку, так что ничего удивительного не было в том, что она, поколебавшись лишь несколько секунд, двинулась в сторону темной громады.
Складывалось впечатление, что с каждым шагом ей все легче и легче идти, а воспоминания возникают неожиданно, из ниоткуда, и прочно занимают свое место в ее бедном мозгу.
Последние метров сто женщина уже не шла, а бежала все быстрее и быстрее, пока наконец не оттолкнулась от земли и не взмыла легко в черноту неба. С широко распахнутых рук стекали складки плаща, похожие на бархатные крылья. Торопившийся куда-то по своим делам нетопырь метнулся в сторону, уступая дорогу этакой громадине.
Женщина летела к старой башне, что возвышалась над всеми замковыми постройками, к одинокому огню. Вокруг царила тишина. Ни один часовой не стоял на страже, ни одна влюбленная пара не прогуливалась по мощеным дорожкам, ни один слуга не торопился с поручением. Казалось, замок не спал, а умер, и только в башне еще теплилась жизнь. Но не поэтому стремилась туда ночная летунья.
Не любопытство, не страх, а странный настойчивый зов влек ее к неизвестной цели. Женщина знала, что для нее смертельно, именно смертельно важно успеть, попасть в башню, но перед самым стрельчатым узким окном она вдруг резко остановилась, словно напоролась в воздухе на невидимую преграду, отдышалась и осторожно заглянула внутрь.
Судя по убранству небольшой комнаты, здесь мог жить только маг или алхимик, смотря какое ремесло было более почетным в этом удивительном месте. Перегонные кубы и реторты, гигантские инкунабулы с опаленными страницами, сухие травы и выбеленные временем кости (лучше не вдаваться в подробности чьи), шлифованные и граненые хрустальные шары; жезлы и ржавое оружие, лезвия которого пятнала несмытая кровь, – вот, собственно, и все, что бросалось в глаза. Но внимание женщины привлекли не эти диковинные предметы, а двое людей, сидевших за массивным черным столом, окруженным меловой линией.
Мужчина читал нараспев тяжелым голосом что-то похожее на молитву или заклинание, женщина молчала. Мужчина был еще вовсе не старым, не таким, каким обычно представляют себе мага. Густая борода, могучие плечи и руки, заставлявшие признать в нем воина, пронзительные черные глаза. Он был одет в серебряные доспехи и необычайной красоты алый плащ, затканный изображениями серебряных единорогов. Длинный меч лежал перед ним на столе.
Легкая тень за окном потянулась было к нему, но опять настороженно замерла. Ей ужасно хотелось неизвестно почему влететь в комнату и броситься в объятия – тут летунья прислушалась к себе и поняла, что ее манят объятия не мужчины, а женщины, что само по себе уже было странно. Но сила столь же могучая, как и та, что притягивала ее, – отталкивала, не пускала, угрожала жизни и рассудку. Волнами накатывал древний, дремучий ужас; тело рвала неведомо откуда взявшаяся боль, но, удивительное дело, все эти страхи находились где-то на самой поверхности ее сознания, присутствуя в единственной ими самими и созданной реальности. А вообще их не существовало. Оглушенная этими необычными, чтобы не сказать больше, впечатлениями, женщина помедлила у окна еще несколько томительно долгих минут. Она неподвижно висела в воздухе у невысокой пилястры, опираясь одной рукой о подоконник, а другую прижимая к вспотевшему холодному лбу.
«Что за дьявольщина?» – подумалось ей.
Рассеянный взгляд скользнул вверх, ненадолго остановился на каменной горгулье, венчавшей крышу башни, и опять обратился на происходящее внутри. А там, в клубах разноцветного дыма, среди мечущихся теней, по-прежнему сидели двое. Мужчина выглядел изможденным, словно за эти минуты прошла – и не самьм спокойным и счастливым образом – большая часть его жизни. Казалось, даже волосы засеребрились, лицо будто постарело, его избороздили морщины, а черты, до того спокойные, исказила нечеловеческая мука. Он уже не говорил, а кричал хрипльм, сорванным голосом, и в этом крике женщина разобрала вполне обычные, хоть и странные слова.
– Вернись! – молил он, и при каждом слове из его рта брызгала тонкая струйка крови, заливая поседевшую бороду. – Вернись! Найди дорогу! Проснись!!!
Последний крик был полон такой душевной боли, что ночная летунья содрогнулась и рванулась всем телом, желая оказаться там, в комнате, чтобы хоть как-нибудь помочь. Она ни минуты не сомневалась в том, что призывы эти обращены к сидящей за столом женщине. Но та не повернула головы, не подняла ее, не сдвинулась с места за все это время, будто происходящее ее не касалось. Только покачивалась расслабленно и безвольно, уронив на грудь голову с разметанными спутанными волосами. Внезапно она выпрямилась и устремила в окно невидящие пустые глаза. Находящаяся в ночи женщина взглянула в ее лицо и едва слышно застонала, закусив кулачок.
Там, в комнате, обряженная в пышное голубое платье, украшенная драгоценностями сверх всякой меры, сидела она сама, вернее, не она, а отвратительный манекен с ее внешностью.
– Вернись! Войди сюда, ты же слышишь меня! – орал черноглазый. – Ты где-то здесь! Вернись!!!
Летунья пересилила себя и, взявшись рукой за подоконник, собралась уже было войти и выяснить, что здесь, собственно, происходит, но тут горгулья сорвалась с крыши и со страшным ревом бросилась на нее.
Жуткое нереальное существо, ощерив кривые зубы сверкая багровыми глазищами, неслось как воплощенный кошмар. И женщина, пронзительно закричав, метнулась вниз, теряя голову, не зная, что делать и как защититься. Отвратительная тварь тянула к ней длинные когтистые лапы, и она забыла о башне, о своем нелепом подобии, о корчащемся в дыму маге. Она захлебывалась от ужаса и кричала, кричала, кричала...
Так и проснулась от собственного крика, вся в поту, лежа на полу рядом с кроватью. Ночная рубашка была разорвана у ворота, руки тряслись. Каэтана несколько минут сидела, тупо уставившись в стену перед собой, потом поднялась, дрожа, и поплелась на кухню. Налила себе воды, поставила на огонь кофейник. В сущности, это означало еще одну бессонную ночь. Похоже, уже входило в привычку – погружаться в кошмарный сон, подскакивать с безумненькими глазками, а потом не спать всю ночь, коротая время за книгой или вязанием какого-нибудь бесконечного и ненужного шарфа и отчаянно клюя носом.
После нескольких недель этого издевательства, а иначе расценить подобный сон было невозможно, Каэтана настолько вымоталась, что готова была спать стоя. Идти к психоаналитику не хотелось. Судя по многочисленным фильмам, он уложит ее на неудобную кушетку, но уснуть все равно не даст, а будет приставать с глупыми расспросами о детстве и отрочестве и бубнить прописные истины о том, что все наши подспудные страхи – суть пережитое когда-то и насильно загнанное в глубины подсознания. Видимо, станет призывать выпустить их на волю, а чего выпускать-то? Вот они, сами лезут – причем каждую ночь, то есть регулярно. А что касается детства и отрочества, то ничего такого с ней не происходило – это Каэтана знала безо всякого врача. С ней вообще в этой жизни случилось не так уж много интересного – все было довольно монотонно и размеренно, отчего и воспоминания случались редко и какие-то размытые, нечеткие и бесцветные. Когда-то это даже пугало ее – а потом перестало.
Словом, со снами нужно было бороться самостоятельно. Она каждый раз корила и презирала себя за малодушие, убеждала, что видит самый обычный кошмар, вызванный либо чрезмерным потреблением крепкого кофе, либо еще более банальными причинами – и незачем орать не своим голосом, но инстинкт самосохранения во сне оказывался сильнее доводов рассудка. Ее пугал не сам сюжет, не мифический монстр, пытавшийся ею поужинать, не отвратительный двойник и не пугающая реальность происходящего. Ее терзал неведомый страх, который находился внутри страха вполне понятного. Она даже не могла толком это объяснить. Страх затекал в мозг через глаза, уши, открытый кричащий рот. Он заползал в нее каждый раз, каждую ночь, в каждом сне. И теперь, спустя несколько недель, стал неизмеримо больше, чем в самый первый раз. Теперь страх охватывал ее уже на тропинке, отравлял ощущение полета (а как она раньше любила летать во сне), нашептывая в ухо: «Упадешь, разобьешься». Страх доводил до тошноты, когда она смотрела в окно на свое подобие, все более и более признавая его собой. Она становилась таким же манекеном с пустым отсутствующим взглядом, вялым изможденным телом и безвольным слюнявым ртом.
Это случилось на двадцать пятую или двадцать шестую ночь. Проснувшись от своего истерического визга, Каэтана не задрожала, не схватилась за голову, как обычно, а яростно прошипела:
– Ну хватит. Баста!
И это означало, что она испытывает тот приступ ярости, который овладевал ею всякий раз, когда кто-либо пытался подчинить ее своей воле или навязать свои правила игры. Более всего в жизни ей нужна была свобода. И именно свободу у нее сейчас отнимала какая-то чужая злая сила.
Она свирепо прихлебывала кофе и раздумывала над происходящим. Менее всего сон походил на плод больного воображения. Нервы у нее всегда были довольно крепкими. Скорее всего, решила Каэтана по зрелом размышлении, это действительно засело и окопалось в подсознании. И противостоять можно одним-единственным способом.
Когда-то в детстве она ужасно боялась ходить по длинному темному коридору старого дома, в котором жила с родителями. Коридор несколько раз поворачивал; окон, конечно же, не было, и казалось, что сзади кто-то крадется, что сейчас из-за угла выскочит какое-нибудь страшное существо. Она с усилием заставляла, себя обернуться, но не очень-то это помогало. Было ей тогда лет шесть. И вот однажды, не вынеся своей зависимости от страхов, она отправилась бродить по коридору ночью.
За спиной чудились шорохи и шепот, но она медленно вышагивала туда и обратно, стараясь убедить себя, что вовсе не у нее подкашиваются от невыносимого ужаса ноги. «Веселая» эта прогулка длилась до самого утра, а когда рассвело, она без сил свалилась в кровать и уснула таким сладким сном, что разбудить ее удалось только объединенными усилиями всей семьи. А страх перед коридором прошел с тех пор раз и навсегда.
«Все дело в том, – объяснила себе Каэ уже под утро, – что я не захожу прямо в комнату башни, хотя меня так и подмывает это сделать. И улепетываю от мерзкой твари, хотя по правилам она должна улепетывать от меня. Это же мой сон – что хочу, то и ворочу».
С этими словами Каэтана отправилась в спальню. Решительно разделась, взбила подушку, задернула шторы. Комната погрузилась в приятный полумрак. Каэтана выглянула из-за шторы в окно. Унылый осенний дождик донимал редких прохожих, утопавших в лужах, а ветер выворачивал зонтики и срывал листья с деревьев.
– На работу не пойду, – заявила она своему отражению в зеркале и, подумав, добавила: – Спать хочу потому что!
Уютно устроившись в постели, она вдруг что-то вспомнила, встала, порылась в ящике туалетного столика и вытащила на свет божий прекрасный охотничий нож в кожаных ножнах, оставшийся от отца. Нож она крепко зажала в руке, руку сунула под подушку, свернулась калачиком и мгновенно провалилась в сон.
На этот раз события развивались несколько иначе.
Луна была закрыта облаками, и свет едва-едва проникал сквозь них. Моросил мелкий отвратительный дождь. Под ногами хлюпала грязь, и вокруг не было слышно ни звука. Женщина стояла на лесной тропинке, удивленно озираясь вокруг.
– Надо же, какая перемена погоды, – произнесла она неожиданно насмешливо.
Затем посмотрела на предмет, крепко зажатый в правой руке. Им оказался охотничий нож в кожаных ножнах.
– Значит, на мое подсознание можно, воздействовать, – удовлетворенно произнесла она. Прицепила нож к поясу, критически себя оглядела и осталась, по-видимому, довольна. На ней был удобный костюм из кожи и полотна – свободная рубашка, куртка, облегающие брюки и высокие легкие сапоги на шнуровке. Запястье охватывали тяжелые шипастые браслеты из серебра, а на поясе кроме ножа оказалась еще маленькая сумочка. Содержимое ее в темноте проверять не имело смысла, и, удивившись, что она раньше ничего этого не рассмотрела, Каэтана двинулась к замку.
Выйдя из леса, она, несмотря на отчаянное желание, не побежала, а, набрав полную грудь воздуха, развела руки, оттолкнулась и полетела, чувствуя невероятную легкость. А внутренний голос, отчаянно вопивший:
«Упадешь, разобьешься!» – своим не признала и довольно спокойно преодолела расстояние до башни.
Замок, кстати, тоже изменился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70