Джеймс УАЙТ
БОЛЬШАЯ ОПЕРАЦИЯ


1. ВТОРЖЕНИЕ
Далеко-далеко, на самом краю Галактики, там, где скопления звезд
редки и царит почти абсолютная тьма, в пространстве зависло колоссальное
сооружение - Главный госпиталь двенадцатого сектора. На его трехстах
восьмидесяти четырех уровнях были воспроизведены условия обитания для всех
разумных существ, известных Галактической Федерации: начиная с живущих на
холодных метановых мирах, дышащих кислородом и хлором и кончая
экзотическими созданиями, которые напрямую питаются жестким излучением.
Помимо пациентов, чье число и виды постоянно менялись, здесь находился
медицинский и обслуживающий персонал, состоящий из представителей
шестидесяти различных рас с шестьюдесятью разными привычками и взглядами
на жизнь, телосложением и запахом.
Все, кто трудился в Госпитале, были людьми исключительно способными,
самоотверженными и терпимыми по отношению ко всем без исключения разумным
формам жизни - в противном случае они просто не смогли бы здесь работать.
Они гордились тем, что ни один случай не был для них слишком
незначительным или слишком безнадежным, а их аппаратура и профессиональное
мастерство оставались непревзойденными. Было бы немыслимо, если бы кого-то
из врачей могли обвинить в том, что он чуть было не убил кого-то из
врачей, могли обвинить в том, что он чуть было не убил пациента по чистой
неосторожности.
- Видимо, не так уж и немыслимо, - сухо заметил О'Мара, главный
психолог Госпиталя. - Мне очень бы не хотелось так думать, а вы вообще
этого не допускаете. Но, что гораздо хуже, Маннон сам убежден в
собственной вине. И мне ничего не остается, как...
- Нет! - перебил Конвей - сильное волнение перехлестнуло обычно
уважительное отношение к начальству. - Маннон один из лучших среди
старшего персонала, вы же знаете! Он не стал бы... Я имею в виду, не тот
он человек, чтобы... Он...
- Ваш хороший друг, - улыбнувшись, закончил за него О'Мара и, не
дождавшись ответа, продолжил: - Может быть, Маннон нравится мне и не в
такой степени, как вам, но с профессиональной точки зрения я могу судить о
нем гораздо более детально и гораздо объективней. Причем настолько, что
еще пару дней назад я бы просто не поверил, что он способен на подобное. А
теперь, черт побери, все это очень меня беспокоит...
Конвей его понимал. Как главный психолог О'Мара отвечал не только за
душевное здоровье всего персонала, столь разнообразного по типам и видам,
но и за то, чтобы между ними не возникало никаких трений.
Даже при предельной терпимости и взаимном уважении, которые проявляли
в своих взаимоотношениях сотрудники, бывали случаи, когда такие трения
возникали. Порой ситуации, таившие в себе подобную опасность, возникали по
неопытности или по недоразумению, а иногда у кого-нибудь мог проявиться
ксенофобный синдром, который нарушал работоспособность, или душевное
равновесие, или и то и другое одновременно. Один из врачей-землян,
например, неосознанно боявшийся пауков, не мог заставить себя проявить по
отношению к паукообразному пациенту-илленсанину ту объективность, которая
необходима для нормального лечения. Задача О'Мары заключалась в том, чтобы
обнаруживать и вовремя устранять подобные неприятности либо - если все
другое не помогало - удалять потенциально опасного индивидуума, прежде чем
трения перерастут в открытый конфликт. Борьба с нездоровым, ошибочным или
нетерпимым отношением к иным существам была его обязанностью, и он
исполнял ее с таким рвением, что - Конвей сам слышал - его сравнивали с
древним Торквемадой [Томас Торквемада (ок. 1420-1498) - в восьмидесятые
годы XV в. глава испанской инквизиции (великий инквизитор)].
Теперь же было похоже, что этот образцовый психолог более чем
встревожен. В психологии все происходящее имеет свои первопричины, и
сейчас О'Мара, должно быть, размышлял, что упустил какой-то слабый, но
важный сигнал - какое-то необычное слово, выражение, возможно, проявление
настроения, которые вовремя предупредили бы его о том, что со старшим
терапевтом Манноном происходит неладное.
Психолог откинулся назад и внимательно посмотрел на Конвея. Его серые
глаза повидали так много, а аналитический ум был настолько острым, что,
вместе взятое, это делало О'Мару почти телепатом.
- Несомненно, вы думаете, что я потерял хватку. Вы уверены, что
проблема с Манноном в основном психологического толка, и то, что
случилось, можно объяснить как-то иначе, чем халатностью. Вы можете
решить, что он неутешно горюет по своей недавно умершей собаке, или
придумать еще что-то не менее простое и смехотворное. Однако, по моему
мнению, время, потраченное на изучение психологических аспектов, в данном
случае будет потрачено впустую. Доктор Маннон был подвергнут самому
тщательному обследованию. Он здоров физически и является не более
сумасшедшим, чем вы или я. По крайней мере не более, чем я...
- Спасибо, - откликнулся Конвей.
- Повторяю, доктор, - раздраженно продолжил О'Мара, - моя работа в
Госпитале - вправлять мозги, а не вышибать их. Ваше назначение, если его
так можно назвать, сугубо неофициальное. Поскольку физическое и
психическое состояние не дают оправдание ошибке Маннона, я хочу, чтобы вы
поискали другие причины - возможно, какое-то внешнее влияние, о котором он
сам не подозревает. Доктор Приликла был свидетелем происшествия и,
вероятно, сможет вам чем-то помочь.
У вас своеобразный ум, доктор, - закончил О'Мара, поднимаясь из-за
стола, - и необычный взгляд на вещи. Мы не хотим терять доктора Маннона,
однако, если вам что-то удастся - вот шанс поразить меня до смерти. Говорю
это, чтобы у вас имелся дополнительный стимул...
Покидая кабинет, Конвей чувствовал легкое раздражение. О'Мара вечно
подтрунивал над мнимым "своеобразием" его ума. А дело заключалось лишь в
том, что в те времена, когда Конвей еще только начинал свою карьеру в
Госпитале, он был очень стеснительным - особенно с медсестрами с Земли.
Поэтому молодой врач чувствовал себя намного удобнее в компании
представителей других рас. Сегодня он уже не был стеснительным, но
по-прежнему среди фантастических выходцев с Тралтана, Илленсы и других
миров друзей у него было больше, чем среди землян. Конвей признавался,
что, возможно, это и выглядит "своеобразно", но для врача, работающего в
таком многообразном окружении, это дает явные преимущества.
Очутившись в коридоре, Конвей связался с палатой Приликлы и,
обнаружив, что маленький эмпат свободен, договорился о немедленной встрече
на сорок шестом уровне - там, где находилась операционная для худлариан.
Мысли Конвея были заняты Манноном, и по пути он инстинктивно уворачивался
от встречных, чтобы не оказаться растоптанным насмерть.
Нашивки старшего терапевта расчищали ему путь, пока это касалось
медсестер и врачей ниже его по званию. Другое дело высокомерные и
рассеянные диагносты, способные протаранить что угодно и кого угодно, или
просто члены персонала особенно крупных размеров. Например, тралтане,
ФГЛИ, напоминающие приземистых шестиногих слонов; келгиане - гигантские,
покрытые серебристым мехом гусеницы вида ДБЛФ, которые независимо от ранга
при столкновении начинали гудеть, словно сирена, или похожие на громадных
крабов ЕЛНТ с планеты Мелф-4.
Несмотря на огромные физиологические различия, большинство входящих в
Федерацию разумных существ дышало кислородом. Но встречались и другие
виды, которые пересекая "чужой" уровень, представляли для пешеходов еще
большую опасность, будучи одеты в защитные скафандры. Так скафандр врача
ТЛТУ, дышащего перегретым паром и живущего при давлении и гравитации втрое
превышающих земные, представлял собой многотонный лязгающий грузовик,
который любой ценой следовало обходить подальше.
Возле люка между секциями Конвей переоделся в легкий скафандр и,
пройдя через люк, оказался в желтом туманном мире дышащих хлором
илленсанов. Здесь коридоры были переполнены этими выходцами с планеты
Илленса. Они были без защитных одежд, а вот тралтане, келгиане и гуманоиды
были облачены в скафандры - одни их носили на себе, другие на них ездили.
Далее его путь проходил через обширную емкость, где в теплой
зеленоватой воде неторопливо плавали тридцатифутовые существа с
Чалдерскола-2. Здесь ему годился все тот же защитный костюм, только, хотя
движение тут не было особенно интенсивным, передвигался он значительно
медленней, так как приходилось не идти, а плыть. Тем не менее, через
пятнадцать минут после того, как Конвей покинул кабинет О'Мары, он уже
стоял на смотровой галерее сорок шестого уровня. С его скафандра еще
скатывались капли воды, когда появился Приликла.
- Доброе утро, друг Конвей, - поздоровался маленький эмпат, ловко
вспрыгнув на потолок и повиснув там на шести ногах с присосками.
Музыкальные трели и пощелкивания цинруссианского языка через
транслятор Конвея передавались огромному компьютеру в центре Госпиталя и
возвращались в виде бесстрастного голоса, говорившего по-английски.
Приликла слегка дрожал.
- Я чувствую, вам необходима помощь, доктор, - заключил он.
- Совершенно верно, - согласился Конвей, его слова переводились тем
же способом и доходили до Приликлы на лишенном эмоций цинруссианском. -
Это касается Маннона. У меня не было времени сообщить вам подробности...
- В этом нет нужды, друг Конвей, - перебил Приликла. - Это как раз
тот случай, когда трудно разобраться именно на трезвую голову. Вы,
конечно, хотите знать, что я видел и чувствовал?
- Если вам это не повредит, - спросил Конвей извиняющимся тоном.
Приликла сказал, что не повредит. Однако следовало учесть тот момент,
что, хотя эмпат и считался самым милым существом в Госпитале, он был тут и
самым большим лгунишкой.
Он относился к классу ГЛНО - насекомое с наружной опорной системой,
шестью ногами с присосками, двумя не совсем атрофировавшимися радужными
крыльями и исключительными эмпатическими способностями. Только на
Цинруссе, где притяжение составляло одну восьмую земного, насекомые могли
вырасти до таких размеров, стать разумными и создать высокоразвитую
цивилизацию. Но в Госпитале Приликла подвергался смертельной опасности
большую часть рабочего дня. Повсюду, кроме собственной каюты, он был
вынужден носить антигравитаторы, так как притяжение, нормальное для
большинства других существ, моментально раздавило бы его в лепешку. Когда
он с кем-либо разговаривал, то старался держаться вне досягаемости руки
или щупальца собеседника, который непроизвольным движением мог пробить его
хрупкое тело или оторвать ногу. Сопровождая кого-нибудь при обходе, он
семенил рядом по стене или потолку, чтобы избежать той же участи.
Конечно, никто не хотел причинить Приликле зла - его слишком здесь
любили за то, что он всегда говорил и делал окружающим только приятное.
Будучи очень чувствительным к эмоциям и чувствам других, эмпат не мог
поступать иначе, так как сам испытывал тот же гнев или горе, которые
вызывал у других своим необдуманным поведением. Вот поэтому маленькое
существо и было вынуждено постоянно лгать и всегда быть добрым и
внимательным, чтобы эмоциональное изучение окружающих было как можно более
благоприятным.
Исключение составляли лишь случаи, когда он в силу профессионального
долга подвергал себя боли и неприятным чувствам пациентов, либо хотел
помочь своим друзьям.
Прежде чем Приликла успел заговорить, Конвей сообщил:
- Доктор, я и сам точно не знаю, что мне нужно. Но если бы вы смогли
припомнить что-нибудь необычное в поведении и эмоциях Маннона или членов
его бригады...
При воспоминании о той эмоциональной буре, которая разразилась в
пустой сейчас операционной худлариан два дня назад, Приликла задрожал всем
своим хрупким телом. Он описал положение вещей в самом начале операции.
Маленький ЖЛНО не записывал худларианскую мнемограмму по своей физиологии
и поэтому не мог судить о состоянии пациента со стороны, да и сам больной
был под наркозом и почти ничего не изучал. Маннон и его персонал выполняли
свои обязанности и, чтобы излучать, были слишком заняты. И тут со старшим
терапевтом Манноном произошел... несчастный случай. Фактически, на самом
деле, это были пять отдельных и вполне заметных случая.
Тело Приликлы буквально колотило.
- Я... мне очень жаль, - извинился Конвей.
- Я это знаю, - ответил эмпат и продолжил рассказ.
Чтобы наиболее эффективно работать в области операционного поля,
больной содержался при частично пониженном давлении. Учитывая частоту
пульса и кровяное давление пациента, здесь существовала определенная
опасность. Но доктор Маннон сам предложил процедуру и, следовательно,
лучше всех мог оценить степень риска. Из-за пониженного давления
оперировать надо было быстро, и поначалу казалось, что все идет хорошо.
Маннон вскрыл часть гибкого хитинового покрова худларианина и занялся
подкожным кровотечением, и тут он допустил первую ошибку, за которой
быстро, одна за другой, последовали еще две. Приликла не мог сам
определить, были ли ошибки; визуально об этом свидетельствовала
эмоциональная реакция Маннона - самая страшная, которую когда-либо
переносил эмпат, - именно по ней он установил, что хирург совершил
серьезную, грубую оплошность.
Две следующие ошибки произошли через более продолжительные промежутки
времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27