А оказывается, до них чуть ли не на попутке добраться можно.
— Ну, примерно так. И что?
— Почему они с нами не вступают в отношения? Почему не прилетят, не помогут чем-нибудь?..
— А на кой ляд мы им сдались?
— Ну, как… — растерялся я.
— Да, как? Вот скажи мне, Беня, ты был когда-нибудь в Бобруйске?
— Нет.
— А почему?
— А что мне там делать?
— Ну вот! Ты сам и ответил на свой вопрос. У тебя же не возникало желания приехать в Бобруйск, помочь им там чем-нибудь, а?
— Ну, то Бобруйск, а то другая галактика.
— И что? Люди-то везде одинаковые. И обитаемых миров — тысячи. Наш, кстати, не лучший.
— Неужели им неинтересно, как там у нас?
— Тебя снова спросить про Бобруйск?
— Деловой ты, Щербатин, просто сил нет, — процедил я. — Все-то у тебя просто и понятно.
— Ага. А разве плохо? Жизнь — она и так непростое дело. Так зачем ее усложнять?
После четвертой кормежки, когда на перетертую траву без тошноты я смотреть не мог, Щербатин привел меня к выходу из зоны отдыха. Здесь уже бродили туда-сюда человек сто пятьдесят доходяг, согласившихся работать на пищевых разработках. Все настороженно поглядывали друг на друга и не разговаривали. Готов биться об заклад, каждый думал: «А не оказался ли я в дураках, согласившись на эту подозрительную работу? А нет ли тут подвоха?»
Только мы с Щербатиным были, можно сказать, безмятежны. Я успел смириться, а Щербатин — он вообще смотрел на жизнь оптимистически.
Человек в зеленой робе вывел всех нас за пределы станции. Я не больше минуты созерцал пейзаж планеты. Я увидел только, как рыжая пыль клубится по безжизненным камням. На пустой каменистой площадке нас ждал огромный обшарпанный звездолет — угловатый, тяжеловесный, на изогнутых утиных лапах. И тоже рыжий — видимо, от ржавчины. Он был горячим — жар чувствовался за несколько метров.
— Заходим! Заходим спокойно! — командовал кто-то в зеленой робе. — Не толпиться. Места хватит.
Я последний раз взглянул на пересыльную станцию. Она смотрелась, как скопище старых сараев посреди пустыни.
Я-то, наивный, считал, что звездолет — это цветные лампочки, мягкая обивка и улыбчивый экипаж в серебристой униформе. А нас сунули в омерзительный темный трюм с железными стенами. Совершенно голый, только кучи тряпок по углам да пятна разбросанных повсюду одноразовых носков.
Когда начался взлет и судно заложило хороший вираж, мы все покатились по полу, как горох. Хуже всего, что ничего не было видно. Просто темная железная коробка, которая тряслась и грохотала. Потом, правда, под потолком разгорелись крошечные желтые светильники.
— Людишки… — с жалостью проговорил Щербатин.
В слабом свете я оглядел трюм. Звездолет шел ровно, и никто уже не катался от стены к стене. Люди расположились на полу тут и там, их скорченные тела напоминали жалкие темные кучки. Только испуганные глаза поблескивали из мрака. За железными стенами грозно урчали двигатели.
— Щербатин, где здесь туалет? — спросил я.
— Не знаю… Наверно, где понравится, там и туалет. Погляди, вон какие-то баки у той стены…
Позже самые активные пассажиры выяснили, что действительно баки можно использовать как отхожие места. А также нашли заслонку в стене, по которой нужно стучать, когда проголодаешься. Комбикорм на картонных тарелках здесь ничуть не отличался от того, что давали на станции.
Я основную часть полета провалялся на тряпках — это были грязные обрывки одежды. Щербатин же с его деятельной натурой усидеть на одном месте просто не мог. Он, кажется, успел познакомиться со всеми. Его голос слышался то слева, то справа. Я только успевал удивляться: о чем он с ними болтает?
— Сочинил что-нибудь? — спросил он как-то раз, укладываясь рядом на ночлег.
— Ты о чем?
— Беня, ты же поэт! Столько событий, столько эмоций… А ты с недовольной рожей, как всегда.
— Сочинил… Попытался.
— А ну…
— Думаю, не стоит.
На исходе третьих суток в трюме скопилась духота и специфическая человеческая вонь. Звездолет, видимо, уже кружил по орбите, когда в наш трюм заглянул кто-то из экипажа. Я его не разглядел, он стоял против света. Он сказал, что нужны восемь человек — подняться в верхние отсеки и что-то там передвинуть, подготовить к разгрузке.
Я надеялся отлежаться, но Щербатин чуть ли не за шиворот потащил меня к трапу, опережая немногочисленных добровольцев.
— Ты что! — шипел он. — Такой шанс…
Суть этого шанса я понял, когда таскал вместе с остальными тяжеленные тюки из плотной синтетической материи. Мы носили их из полукруглого отсека с серебристой отделкой и складывали в коридоре возле люка. Щербатин же времени не терял. Он и здесь продолжал заводить знакомства — теперь уже с экипажем. Через некоторое время он вообще перестал работать и занимался только болтовней. И, что самое странное, ему это удавалось.
Честно говоря, было приятно посмотреть на румяных полнокровных звездолетчиков после той безликой серой массы, в которой мы вращались последние дни. В верхних отсеках я не увидел ни одной серой робы, не считая наших. Люди здесь были как-то веселее, смелее, энергичней. Ну и одеты, конечно, посолидней.
— У всех пилотов шестое холо, — объяснил мне позже Щербатин. — Они уважаемые и состоятельные люди. У техников — пятое, но и это очень прилично. Потому и щеки у них круглые да розовые. И у нас такие отрастут. Так и быть, сделаю из тебя человека.
«Хорошо бы», — мысленно вздохнул я. В этот момент я впервые увидел, что существует какой-то исход из безликой человеческой массы.
— За работу — всем по одной пятой уцим! — объявил нам высокий полноватый техник, когда тюки были переложены, куда требовалось. — Возвращайтесь — идите по желтой линии, ни в коем случае не сворачивайте.
Мы уже сгрудились у выхода, когда корабль встряхнуло так, что некоторые попадали.
— Посадка. — Техник встал и развел руками. — Входим в атмосферу. Побудьте здесь, а то ноги попереломаете на трапе.
Нас оставили в том же отсеке, откуда мы носили груз. Здесь были иллюминаторы, правда закрытые заслонками снаружи. Но все равно в светлом помещении сиделось куда приятнее, чем в затхлом трюме.
— Вот и первая пятерка у мальчишки в кошельке, — умиротворенно продекламировал Щербатин, облокачиваясь о стену. — Жаль, нечем отметить.
— Где она, эта пятерка? — я продемонстрировал пустые ладони.
— Она будет занесена на твой счет. Здесь не обманывают.
— Как бы электронные деньги?
— Не совсем, — покачал головой Щербатин. — Электронные деньги — они всегда есть, даже если пусто в кармане. А уцим — фактически есть, а тратить не можешь. Деньги, которых нет, даже если они есть. Мечтал небось в детстве о коммунизме, когда деньги отменят?
— А как же! Даже спрашивал у родителей, скоро ли.
— Считай, что дождался. Здесь денег нет.
— А у меня их и дома не было…
Корабль затрясло, заколотило, так что даже застонали его стальные внутренности. Мы все пришли в некоторое замешательство, ни у кого, естественно, не было опыта космических путешествий, взлетов и посадок.
Потом что-то лязгнуло, и неожиданно открылись внешние створки иллюминаторов. Мы тут же прильнули к ним.
— Арктика, — тихо проговорил Щербатин.
Мы опускались на бескрайнюю снежную равнину, на которой даже взгляду не за что зацепиться. Трудно было понять, высоко мы или уже над самой поверхностью.
Потом я разглядел на девственном снегу нечто вроде кучки сора. Эта кучка приближалась, росла, превращаясь в умопомрачительное скопление ангаров, вышек, трапов и переходов. Уже можно было разглядеть ползающие между ними точки — видимо, машины.
— Я только одного не пойму, — сказал я. — Мы же прибыли на какие-то пищевые прииски. И где же еда?
Щербатин ответил не сразу, а лишь после того, как корабль еще опустился и стало возможным разглядеть людей-муравьев.
— Вон еда, — тихо сказал он. — Вон там, видишь?
Я прижался к стеклу, скосив глаза так, что впору было их вывихнуть. И действительно увидел: к снежному поселению приближалась необычная процессия. Несколько машин тянули на тросах гигантскую черную тушу. Мне подумалось было, что это кит, но даже киты не имеют таких устрашающих размеров.
Наш корабль сменил направление, и процессия вышла из поля видимости.
— Ну, вот… — вздохнул Щербатин, отодвигаясь от иллюминатора. — Похоже, кто-то сегодня хорошо заработал. Нам это только предстоит.
— Мы тоже будем ловить таких монстров?
— Эти монстры — гигантские ледяные черви. Чтобы их ловить, нужно многое уметь. Мы с нашим нулевым холо, Беня, до этого просто не доросли.
— Ты, как всегда, все знаешь.
— А ты, как всегда, ушами хлопаешь.
Корабль опустился, и все вокруг заволокло огромное облако пара — двигатели испаряли снег и лед. В наш отсек заглянул кто-то из экипажа.
— Быстро вниз по желтой линии! На разгрузку мало времени.
Мы вскочили и помчались по трапу, возвращаясь в трюм. Там уже раскрылись створки, и снаружи проник холод и влага.
— Выходим, выходим, не задерживаемся! — командовал кто-то из тумана. — Выходим из корабля и бегом получать теплую одежду.
На улице ноги тут же стали разъезжаться — лед был покрыт слоем воды, образовавшейся от жара корабля. Повсюду клубился пар, мы наталкивались друг на друга, многие падали. Почти сразу почувствовался мороз, который схватил нас за щеки, за уши, за пальцы.
— Быстро, быстро! Не толкаться!
Наконец в тумане прорисовалось темное пятно какого-то ангара, в который поспешно заскакивали вновь прибывшие. Мы надеялись, что там тепло, но ошиблись. Ангар был столь же холодным, как вся эта ледяная пустыня. У стены раздавали одежду — такие же серые робы и штаны, только утепленные ватой. И еще шапчонки с откидными ушами. И белые бумажные носки — каждому по целой стопке.
— Бери все на вырост, — на ходу посоветовал Щербатин. — Мы еще не восстановились, очень скоро мы прибавим в весе.
— Кто оделся, по желтой линии через переход в жилой сектор! — последовала следующая команда.
Одежда была холодная, пропитанная морозом. Мы поспешно натягивали штаны и робы, завязывали тесемки, тряслись от холода и приплясывали на месте. Немного обнадежили слова «жилой сектор», от которых повеяло чем-то теплым, уютным, приспособленным для отдыха после перелета.
Далее нас ждал узкий коридор с железными стенами, сплошь в дырах и трещинах, через которые пробивался режущий снежный свет снаружи.
— Теперь понятно, почему здесь так быстро дослуживаются до первого холо, — стуча зубами, проговорил Щербатин.
— И почему?
— Северный коэффициент. Беня, ты склонен к простуде и насморку?
— Бывает.
— Тогда крепись.
Неожиданно желтая линия вывела нас в большой и светлый цех, где в нос сразу ударил неприятный запах, свойственный мясным магазинам. Это был, судя по всему, разделочный цех. Мы вблизи увидели гигантского ледяного червя — он черной бесформенной грудой неподвижно лежал на заледенелом полу. Вокруг суетилось не меньше двух сотен рабочих, которые большими изогнутыми ножами отделяли от туши куски и раскладывали их по железным бакам. Меня особенно поразило, с каким усердием четверо орудуют ломами, выковыривая большой матовый глаз червя.
Здесь было грязно. Все — и стены, и столы, и дорожку под нами — покрывал скользкий жирный налет. Рабочие тоже выглядели грязными, какими-то даже замызганными. Из-под червя вытекали темные ручейки очень неприятного вида.
— Щербатин, мне не хочется на такую работу, — предупредил я.
— Да ну! Хорошо, попробуй отыскать для себя должность поэта. Может, тут есть штатная единица?
— Щербатин!
— Успокойся, Беня, подберем тебе что-нибудь чистенькое.
По его физиономии можно было догадаться, что он-то давно уже все узнал и все решил. Вскоре впереди заорали новые командиры и всех новобранцев развели по жилым помещениям. Это были самые натуральные казармы — с двухэтажными кроватями, но без тумбочек. По правде, нам пока в тумбочки и класть было нечего. Кроме белых носков.
Мы выстроились в проходе между кроватями. Некто в черной куртке до колен некоторое время ходил перед нами с планшеткой в руке и что-то там помечал.
— Распределяемся, — объявил он наконец. — Все, кто встает на разделку и сортировку, — направо и по желтой линии получать социальные номера. Восстановление техники — пять человек, отойдите в сторонку и побудьте пока здесь. Санитарная группа, уборщики — то же самое. Промысловики — налево по желтой линии, на инструктаж…
— Это мы, — с воодушевлением сообщил Щербатин и потащил меня за собой.
Мы очутились в голой квадратной комнате, где вдоль стен стояли низкие скамьи. На них уже сидели другие новобранцы, инструктаж шел полным ходом. На наш приход не обратили ровно никакого внимания.
Обучение вел малорослый человек с азиатским лицом и очень беспокойными движениями. Мне он сразу показался законченным неврастеником. Он был одет в очень старую робу, из многочисленных дырок которой торчала грязная вата. По всему видно, он находился здесь давно.
— …Планета покрыта толстым ледяным панцирем. Он изрыт ходами и пещерами. Жизненный цикл ледяных червей состоит из чередования двух фаз. В первой червь спускается к основной поверхности и наполняет желудок пищей — растениями, которые произрастают подо льдом. Затем он выходит наверх, где больше кислорода, и здесь происходит переваривание пищи…
У инструктора был усталый, монотонный голос, слушать его было тяжеловато, но я старался не пропускать ни слова. Чтобы не давать Щербатину повода сказать, что я опять прохлопал ушами.
— Промысловые машины — тоннельные ледоходы — садятся на тело червя, когда он снова уходит под лед. В это время пища в его желудке превращается в однородную пульпу, которая больше всего подходит для переработки. Цивилизации жизненно необходимо сырье для производства пищи, и наша работа — добывать его. Это трудная и порой опасная профессия, но она нужна Цивилизации, и она достойно вознаграждается…
— Это самая дорогая работа здесь, — шепнул мне Щербатин. — Кроме, конечно, ловли червей. Я же говорил, что быстро сделаю из тебя человека.
1 2 3 4 5 6 7 8