Александр Торин
Мы-русские, других таких нет
О вреде пьянства
Приключения мои начались совершенно случайным и непредсказуемым образом, теплым январским вечером, которые так приятны в Калифорнии… Тогда я, чертыхаясь, понял, что дома снова совершенно нечего жрать, и вечером поехал в «Счастливчика».
«Счастливчик» — это мой вольный перевод местной сети продовольственных магазинов «Lucky». Впрочем, один пожилой дяденька, приехавший в Штаты года два назад, и путавший русские буквы с латинскими, изобрел свое собственное прозвище: «Пойдем в Лизку» — смеясь повторял он.
Не знаю, кого эти супермаркеты делали счастливыми, должно быть выжатых как лимон после рабочего дня эмигрантов из развивающихся стран, да странного вида личностей, от некоторых из которых так и хотелось спрятаться за изящной башней, сложенной из рулонов туалетной бумаги. Моя тележка катилась между рядами, постепенно наполняясь, пока рука провидения как-то сама по себе не привела ее к длинному стеллажу, уставленному алкогольными напитками. И тут, как по-волшебству, колесо у тележки заклинило, в результате чего она намертво застопорилась.
— А ну-ка, тпру, — твою… — неслышно выругался я, пнув вместилище продуктов ботинком. Тележка со скрипом тронулась, и вдруг совершенно отчетливо начала меня соблазнять:
— «Пиво» — гадко взвизгивало колесо на каждом обороте. Поразило меня то, что взвизгивание это происходило на чистом русском языке. — Пиво! Хо-лод-ное Пиво! Пиво! Пиво! Хо-лод-ное…
— А, будь ты неладна, — искушение было сильным, и я уставился на выставленные в ряд бутылки. До пива оставалось еще несколько рядов, и тут… Дыхание мое на секунду остановилось. Бутылка, необычной формы, со змеиными витыми изгибами и переливами, наполенная жидкостью светло-коньячного оттенка, с золотой пробкой. В стеклянном чреве ее плавали какие-то корешки, своей корявой уродливостью более всего напомнившие мне женьшень.
Алкоголизмом я вроде бы не страдал, из всех спиртных напитков предпочитал русскую водку, иногда из вежливости выпивал бокал вина, и уж совсем не выносил всяческих изощренных настоек, шампанских, а тем более ликеров, считая их отравой для человеческого организма. Так что, справедливости ради, приходится признать, что столь преувеличенная реакция при виде подозрительной жидкости в бутылке непонятного происхождения, была для меня совершенно нетипичной.
— Ну надо же, красавица какая, — я чуть было не погладил бутылку, устыдился этого чувственного порыва, и, пожимая плечами, толкнул тележку.
«Пиво. Пиво. Холо… Кррр-гхх… Бутыл-ка. Бутыл-ка. Бутыл-ка. Бутыл-ка,.» — Колесики у моей тележки провернулись и сменили пластинку.
— Заткнись, дура, — я обращался с этой неодушевленной, заедающеколесообразной дрянью как с живым существом. — Что же это были за корешки, — задумался я, и вдруг вспомнил про то, что когда я еще жил в России, один из моих друзей ездил в командировку в Северную Корею и рассказывал мне об необыкновенной водке, настоенной на корнях женьшеня… По словам моего знакомого, водка эта обладала необычным вкусом, и, выражаясь по-Ерофеевски, значительно укрепляла дух, при этом умеренно расслабляя члены.
— А вдруг, — мне стало любопытно. — Чем черт не шутит, — и я решительно развернулся.
От витого стеклянного сосуда исходило мягкое, ласкающее тепло, настолько ощутимое, что, взяв бутылку в руки, я от удивления чуть не выронил свою находку. Нет, корешки не были женьшеневыми. Бутылка была бразильского происхождения, крепостью в 45 градусов. Названия, я, к стыду своему, точно так и не помню, что-то среднее между Текилой и Кампарештой. «Этот редкий напиток, производимый в долине Амазонки, — с удивлением прочел я на этикетке, — поражает знатоков своим изысканным вкусом. Настоенный на кореньях, — дальше следовало название совершенно неизвестного мне растения, растущего только в дельте тропической реки, — он доставит вам неземное удовольствие своей бархатной, проникающей откровенностью и первозданной свежестью познания».
— Ну и насочиняют, — я недовольно пожал плечами, — типичное рекламное словоблудие. «Изысканный, редкий» — чаще всего означало «Сделанный из отходов производства и признанный умеренно ядовитым». «Первозданная свежесть познания» скорее всего переводилась как «Мамочку родную забудешь, и будешь отходить два дня». Я уже протянул руку, чтобы поставить бутылку на покрывшуюся пылью полку, но внимание мое привлекла красная этикетка. «Бразильская Теки… мпарешта» — гласила этикетка. Цена $89. 95. Эксклюзивная распродажа: $15. 95. Вы экономите $74. 00. Не более одной бутылки в руки. Предложение действительно 23 и 24 января с 10 до 11 часов вечера.
Что-то как-будто оборвалось у меня внутри. Какое сегодня число? Ну да, двадцать четвертое. Времени пол-одиннадцатого. Шестнадцать баксов — дорого… С другой стороны, интересно. А вдруг она действительно родниково-свежая и первозданная? Бутылка в девяносто баксов из Бразилии, где много диких обезъян… Да столько стоит очень, очень хороший коньяк. Эх, была не была! — Я схватил экзотический напиток, и, зажмурив глаза, ринулся к кассе.
Стоит ли говорить, что приехав в свою холостяцкую комнатку, я ожидал свидания с излучающей тепло жидкостью, как молодой повеса… Торопливо раскидав продукты по холодильнику, я проглотил бутерброд с колбасой и принялся за таинственный напиток.
Пробка напоминала коньячную, она вытащилась без труда. К моему удивлению, при этом несложном действе произошел сильный хлопок, и со дна бутылки поднялись пузыри подозрительно фиолетового цвета.
— А, ну вас к черту, не буду пить эту гадость, — проявил я кратковременное благоразумие, но тут запахло чем-то пряно-ароматным. Так в юности моей пахла хорошая медовая чача, и я немедля налил стопочку.
Я считал себя человеком тренированным, в своем российском прошлом, я, бывало, пил неразбавленный лабораторный спирт. Блажен, кто верует… Жидкость немедленно обожгла мне горло и вызвала онемение языка. — Потерял класс, — расстроился я, а затем испугался, так как щеки у меня покраснели, на лбу выступили пятна противного красного цвета, и после этого стало трудно дышать.
— Аллергия, наверное, — пространство начало расплываться перед глазами, потом я вспомнил, что в аптечке лежит присланная мамой из Москвы упаковка димедрола. — Нет, что же я делаю, мешать димедрол со спиртным нельзя — возмутилось мое угасающее сознание. Впрочем, доползти до аптечки я уже все равно не мог, так как руки и ноги мои совершенно меня не слушались. Их как будто и не было, они превратились в гадко-желтого цвета когти, как у заморенных советских куриц. Затем занавески уплыли в сторону, и из них, покачиваясь, показалась плоская голова змеи. Резко запахло стоячей водой и гнилью. Змея посмотрела на меня, сидящего на ветке, как мне показалось, с презрением, и, рассекая чешуйками черную воду, поплыла куда-то в сторону кухни.
На потолке, выпуклые, неправдоподобно зеленые, колыхались листья. Визгливо кричали звери, пробежала, хватаясь за люстру, мелкая обезъянка неизвестной мне породы, и я полетел, поднявшись из тумана. Джунгли в этот рассветный час особенно красивы. Вот и краешек солнца. Вверх!!! Как хорошо быть орлом, расправляющим свои крылья… Смущало меня только то обстоятельство, что время от времени шея моя становилась позолоченной, а из нее наглым образом торчали две пакостные головы, развернутые в разные стороны, примерно как на непривычном людям моего поколения новом, то есть старом российском гербе. От этого раздвоения болела голова, а в глазах все учетверялось. Как бы это назвать, — задумался я на секунду, забыв о величественных джунглях. Стерео? Ну да, стереозрение, это когда два глаза. А у меня, пожалуй что, квадро… Квадрофония какая-то получается. А я в Россию, домой хочу. Я так давно не видел маму… — Я с ненавистью начал царапать когтистой ногой свою грудь, и, потеряв равновесие, свалился сквозь крону деревьев вниз, здорово ободрав при этом спину.
Какая зверюга… А какие у нее глаза… Желтые. Нет, скорее, зеленые. Киска, нет, киска, не ешь меня! Я — хороший! У меня в детстве был кот, я его любил, зараза! Взлетаем! Четыре, три, пуск! Под крылом самолета призывно поет зеленое море…
Какие— то морды, раскрашенные красками, извивающиеся тела…И снова я парил над долиной Амазонки, падая камнем вниз. Пока не проснулся с жуткой головной болью часов около четырех утра.
— Ну и жидкость, — мне было нехорошо, а самое противное, не оставляло ощущение полной реальности происходившего, я даже осторожно потрогал свою шею, с облегчением убедившись, что она не раздваивается. — И все это с одной маленькой рюмки. Жень-Шень, мать вашу, так еще и гербом станешь! — Я решительно взял бутылку, и вылил ее в раковину. — Да я их засужу, — почему-то идея мести овладела мной той ночью. — Где этот чек? — Я судорожно начал шарить по карманам. — Они не имеют права продавать такие жидкости. Или, хотя бы, предупреждать надо. «Первозданная свежесть», маму вашу! А если бы я выпил две рюмки? Дя я бы наверняка помер! — Нет, где же этот чек? — мне стало неспокойно, тревожно, почему-то я был убежден, что стоит найти эту бумажку, как жизнь сразу улучшится.
Скомканный чек, наконец, был найден в мусорном баке, и тут я осознал, что вылив жидкость в раковину, совершил непростительную ошибку. — Как же они сделают химический анализ, — расстроился я, — пойди им теперь докажи что к чему, — и от расстройства тут же уснул.
На следующий день я почувствовал себя лучше, и уже начал забывать об этом досадном эпизоде, но через пару дней мы с Патриком решили сделать вылазку в английский бар.
О Патрике — разговор особый. Он — мой коллега по работе, сидит в соседнем «кубике». Кроме того, он — ирландец и холостяк. Эти два последних обстоятельства роднят нас, двух в меру интеллигентных мужчин в полном расцвете сил, оказавшихся на чужбине. Вообще я заметил, что ирландцы, как и русские, обладают повышенным чувством юмора, некоторой дикостью характера, общей дружелюбностью, а также обожают вечеринки, на которых часто надираются и дебоширят.
Итак, мы с Патриком пошли в бар. Подобные вылазки становились доброй традицией. Начинались они подтруниванием друг над другом, потом рассказами о том, с какими потрясающими девушками в том или ином баре познакомился знакомый его или моих знакомых, а, когда девушек не обнаруживалось, заканчивались умеренным дружеским пьянством. На прошлой неделе, например, я угощал Патрика «Столичной», которую он не оценил. Скривив губы, он иронично прошелся по поводу того, что «Столи» напоминает ему лабораторный спирт, используемый для очистки поверхностей. Я, обидевшись, пытался рассказать ему про 63 спектральных линии, без которых водка не может называться таковой, потом, исчерпав все аргументы, вспомнил, что спирт мы в старые времена тоже пили.
— Дикари! — возмутился Патрик. — На следующей неделе я угощаю тебя настоящим напитком, приготовься!
«Настоящий» напиток оказался выдержанным шотландским виски. Прелести этого зелья, отдававшего сивушными маслами и болезненно напоминавшего мне сельский самогон, я не понимал, но отказаться было неудобно. Патрик сделал вялую попытку познакомиться с двумя дамами среднего возраста и абсолютно шлюховатого вида, но, купив им пару коктейлей, остыл, и мы предались распутной дегустации вязкой, пахнущей дымком жидкости.
— Так и вспоминаю, — разливался я соловьем. — Типичный первач.
— Что такое «Первач»? Это «товарищ»?
— Представь себе, Патрик, ты какой университет заканчивал?
— Дублинский. А что?
— Ну как же. Накануне защиты долгожданной ученой степени, на полях Ирландии уродилась свеколка.
— Что уродилось? — Патрик недоумевал?
— Неважно, капуста, например. И она гниет на корню.
— Как это гниет?
— Сгноили проте… — Ты не протестант, случайно?
— Я — католик! — Патрик обиделся. — Так что?
— Ну, в общем, погибает капустка, — я решил не затрагивать болезненные религиозные конфликты. — И вас, студентов университета, посылают на поля спасать урожай.
— Кто посылает? — Патрик потряс головой. — Чего ты несешь?
— Английская королева. Впрочем, неважно, — я почувствовал себя в культурном вакууме. — Представь себе: поле, на горизонте виден трактор, а бригадир разливает в рюмки сделанный в простой русской деревне напиток из свеклы. И напиток этот по вкусу точь-в точь ваш шотландский виски!
— Откуда на поле взялись рюмки и виски? Я понял, ты уже пьян. Из свеклы делают русский борщ!
— Я пьян? После бокала этого машинного масла, разбавленного льдом? — Я возмутился. — Да я…
Тут я запнулся, так как со мной явно происходило что-то странное. Ноги мои были голыми, на бедрах намотана шерстяная юбка, а рукой я придерживал арбалет. С гор спускался туман, там, внизу, в долине стоит лагерем неприятель. Я ненавидел их всей душой, этих отвратительных красномордых захватчиков. Они еще услышат про нас! — И тут изо рта моего против воли вырвались гортанные звуки, подхваченные такими же, как я, стоящими рядом мужчинами.
— Хэлло? — Патрик тряс меня за плечо. — Все-таки я удивляюсь эрудиции вас, русских. Откуда ты знаешь эту песню?
— Какую песню? — Реальность медленно возвращалась сизыми клубами сигаретного дыма. Ах, добрые старые времена, тогда в барах Калифорнии еще можно было курить!
— Это боевая песня шотландцев, тринадцатого века. Я ее слышал всего один или два раза, в детстве. А ты откуда ее знаешь?
— Не обращай внимания, — от слов Патрика мне стало не по себе. — Я просто перебрал, пора домой возвращаться.
— Ага! — Патрик довольно ухмыльнулся. — А говорил, машинное масло.
— Итак, — рассуждал я, вернувшись домой. — Со мной происходит что-то странное. Возможно, это совпадение. Глубоко надеюсь, что это не белая горячка. Вроде бы, не с чего. Ну да, скорее всего, я схожу с ума. Но как же интересно! Не поставить ли на себе научный эксперимент? Или бросить пить окончательно и бесповоротно? Как зависит интенсивность видений от дозы выпитого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12