— Загребайте, нас на плёс сносит.
— Княжна была персидской, кстати, моей любимой праб-ба-бббушкой. — Передёрнулся Миша. — Её звали Арина Родионовна Пушкина.
— Господи, святы, попался же! — Перекрестилась учительница физкультуры. Стыдно, молодые люди, а ведь Ленина в институте изучаете.
— Нет, я решительно балдею, — заика расплылся счастливой улыбкой.
7.
— Мы пов-повторяем типичную ошибку челове-веческих существ. — Миша был освобождён от гребли, и назначен вперёдсмотрящим. — Правее бы чуточку.
— Какую ошибку, Миша? — я вытащил левое весло из воды.
— Я все пытаюсь найти хоть какой-нибудь смысл в происходящем… В происшедшем и в бу— бу— дущем. — Миша выгибал худую шею, и внутри его тела что-то отрывисто щёлкало. — Если задуматься, куда и зачем мы плывём?
— То есть? — я удивился. — Отдыхаем мы. Поход у нас, туристический. Путёвка.
— Мы плывём из прошлого в будущее. А зачем уставать, если мы отдыхаем? — Миша прижал голову к плечу, что-то внутри у него хрустнуло, и мне стало не по себе. — Не проще ли отдохнуть, если мы устаём? Плыть по течению.
— Это все потому, что молодёжь в городах избаловалась, — поджала губы Нина Петровна. И, по моим наблюдениям, чем ближе к столице, тем распущеннее молодые люди и девушки, идеи к ним в голову лезут вредные, и вообще, безобразие сплошное. Вы, Миша, не обижайтесь, но странные какие-то вещи говорите. Столько всего народ наш перенёс — и войну, и разруху. Только жизнь кое-как налаживаться начала, а вам, опять все не так. Вот у меня дочка, пошла в техникум…
— Я же ззз… Знаю, что сейчас будет. Вот в чем проблема. Я все заранее знаю. Не хочу, но чувствую. Я с ума от этого сойду, честное слово.
— Миша, успокойся — Мне было неловко.
— Сейчас опять подойдёт град, и потом ещё один смерч будет. Может деревья повалить… Нам бы к берегу пристать.
— Миша, над нами солнышко. Никакого града не случится, максимум — летний дождик. И мы замечательно приплывём на стоянку, заварим чай в котелке, а завтра утром, ну или вечером, я поймаю здоровенного сома на донку, и все это ерунда, и полная чепуха.
— Ну, плывите, пп— Пплывите… Я здесь вообще никакой роли не играю. Психическое поле. Мыльный п-п-пузырь.
— Вот видите, — Нина Петровна была возмущена. — Пузырь… Ему в психушку надо, — зашептала она мне на ухо чесночной струёй, а их на турбазы пускают. А вдруг этот типчик буйный? Да где это видано, чтобы подобные представители отдых нормальным отдыхающим портили?
— Я ведь слышу все, Нина Петровна, — проскрипел Миша. — Пожалуйста, не гребите с таким китайским усердием, осушите весла… И вообще, Мементо мори.
— Сами вы, извините за дурное слово, китаец, и этот ваш Мори…— обиделась физкультурница и начала мне подмигивать. Она явно искала сочувствия и намекала на то, что Миша болен головой.
Пошёл град, вначале мелкий, потом с голубиное яйцо. На третьей лодке кому-то разбило голову, поднялся ветер, и чёрное облако спустилось на воду. Оно прошло метрах в пятидесяти от нас, вырвало с корнем два старых дерева, нависших над водой, ударилось об холм и рассыпалось десятком мелких вихрей.
— Нет, вы подумайте только, он меня китайцем назвал, — возмущалась Нина Петровна.
— Товарищи, — закричал инструктор. — В связи с погодными условиями, мы временно пристаём к берегу. Просьба не разбредаться, поход продолжается. Здание с башенкой — дача музыкального пианиста Святослава Рихтера. Просьба его не беспокоить, товарищ Рихтер нуждается в отдыхе.
Лицо у Миши начало подёргиваться, и из глаз потекли слезы.
— Ты чего, Миша? — Вся эта история переставала мне нравиться.
— Да нет, так. Это все равно, как сказали бы где-нибудь в Лейпциге в восемнадцатом веке: «Тссс, господин Бах играет на органе, пожалуйста, громко не сморкайтесь и просьба не икать…» Я все-таки пойду, послушаю тихонько, вдруг он сейчас репетирует…
— Психопат! — Нина Петровна покрутила пальцем у лба. — Уколы ему надо, а не по родному краю путешествовать…
8.
Вымокли люди, набухли влагой концентраты в бумажных пакетиках. Подул вдоль реки ледяной ветер, и в разгар лета пошёл в среднерусской полосе мокрый снег с дождём. Куда только девалась душная жара…
— Андрей Петрович, надо бы костёр развести. Люди насмерть простудятся. — доктор из Каунаса заботился о коллективе.
— Нам ещё восемь километров.
— Темнеет. Давайте встанем здесь, хорошее место. Поворот реки, поляна.
— Я сказал, не положено, — начал заводиться инструктор. — Сказано, восемь километров надо пройти, значит — надо!
— Ты, инструктор, много себе позволяешь. — Николай Васильевич закусил подмокшую «Казбечину». — Устали люди. Холодно им, пойми. Не пройдут они ещё восемь километров против течения. Тебе что, Андрей, ЧП не хватает? А вдруг утонет кто-нибудь, или воспаление лёгких подхватит, тебе же отвечать придётся.
— Блин, умные все стали. А мне потом на базе рассказывать, мол, дождик пошёл, вот до стоянки и не доплыли.
— Да не нервничай ты, смотри, солнце садится.. Обсушимся, а с утречка дальше пойдём.
— А я говорю по лодкам! — Инструктор вытащил из рюкзака пистолет. — Я здесь командую.
— Ну, давай! — Николай Васильевич пошёл прямо на него. — Стреляй, принимай грех на душу.
— Назад! — взвизгнул инструктор.
— Дурак ты, — у Николая Васильевича появилась на лице странная ухмылка. — Жалко даже тебя, Андрюша. Что ты знаешь обо всем этом. Отдавай лучше пистолет по-хорошему, нашёл себе игрушку.
— Не положено!
— Отдавай, говорю. Вот и славно. — Пистолет оказался у Николая Васильевича. — Слушай меня, ночуем здесь, надо палатки ставить и костерок хорошо бы развести. Кто умеет палатки ставить? Остальные — в лес, за хворостом. Возьмите с собой пару канистр. Если найдёте родник — набирайте, если нет — вскипятим на костре речную воду. — Давай, давай Андрей Петрович, подсоби людям, ты же в походах человек опытный. А за пистолет не переживай, остынешь — тотчас отдам, он мне на хрен моржовый не нужен.
9.
— Этот Николай Васильевич — человек удивительный , — Миша был воодушевлён. — Тоже, конечно, не без выкрутасов, но молодец.
— Ты давай, очкарик, хворост собирай, — Серёга, шахтёр из Воркуты, был раздражён. — Сухой, желательно. Ты вообще, ханурик, костёр хоть раз разводил?
— Сергей, я уваж-жаю ваш тяжёлый труд в забое, но все же…Что вы себе позволяете?
— Ну, е-моё, начинаются столичные штучки! — Сергей неожиданно начал заводиться. — Да предложи они мне в те годы в Москву переехать, я бы ни за что не согласился. Нет, не по мне это. Потому что вы там, в городе, глотки друг другу перегрызёте. Кровососы. Чокнутые все. И ты один из них. Посмотри на себя, физиономия прыщавая, зелёный весь, как фантомас.
— Господи, — Миша присел на упавшее дерево. — Зачем, откуда эта ненависть?
— Ты смотри, ханурик, какая ёлка шикарная. Сушняк, для костра в самый раз. Только не замочи по дороге, — Серёга заржал. Вроде и культурный ты человек, а Богу молишься, будто моя неграмотная прабабка. Та — все повесит в углу иконку, и ну креститься, с утра до ночи. На лбу мозоль натёрла. Молодые грехи, говорят, замаливала.
10.
Наконец, кое-как поставили палатки. Сырые поленья трещали, в котелке бурлил суп из сушёных грибов с картошкой. Чуть позже открыли пять банок «Завтрака Туриста», вскипятили чай, приняли обогревающих напитков и начали расходиться по палаткам.
— Саша. Извините. Нам надо поговорить. — Кто-то теребил меня за ногу.
— Миша, это ты? Побойся Бога. Пол третьего ночи.
— Ты тоже считаешь, что я сумас-сшедший? Ну, скажем так, со странностями?
— Ничего я не считаю. Давай лучше поспим.
— Я такой же, как и все. Просто знаю больше, но не в этом дело.
— Слушай, Миша, будь другом…
— Через несколько лет начнётся война. Постарайся на неё не попадать, все это будет страшно и надолго. Никому не верь. Начнут призывать, — выкручивайся, повестки теряй, уезжай куда-нибудь.
— Миша, оставь меня в покое. Какая война? С кем, с Американцами? С Китайцами? Ерунда, если что-нибудь не дай Бог случится, то две атомные бомбы, и ползи на кладбище.
— Мужики, дайте же поспать человеку! — Леха был в нашей палатке третьим. — Завтра трепаться будете, имейте совесть!
— Саша. Скажи, почему меня никто не любит?
— Миша, ты же знаешь, с оракулами такое случается. Хотя, со смерчем ты здорово угадал. Ты как это делаешь?
— Ты все равно не поймёшь и не поверишь. Пока! — Миша вскочил и бросился в кусты, которыми порос речной берег. Я с досадой вылез из палатки. Берега не было видно, над водой поднимался туман. Кто-то плюхнулся в воду, засопел и начал отфыркиваться.
— Миша? — позвал я.
Где-то в тумане смеялась девочка, от хрустального голоска её почему-то немели ноги.
— Миша! — мне стало жутко. Ветки хлестали по лицу, туман спускался с неба серебристыми рукавами, казалось, что я в нем тону. Опять этот хрустальный колокольчик, — я задержал дыхание.
— Что вы делаете, Сергей Иванович!
— Танечка, вы даже не представляете себе, как скучна жизнь в Заполярье. Олени, да чукчи.
— Это, которые в чуме рассвета ждут? — женский голосок удалялся.
— Я, Танечка, скажу вам прямо, — бубнил Серёга. Потом стало тихо, и слышно было, как журчит вода, спотыкаясь о мозолистые корни упавшего в реку дерева.
— Если завтра в поход, — жизнерадостно отфыркиваясь, буркнул незнакомый голос, что-то большое ударило по воде хвостом, и начали петь птицы.
11.
— Как все-таки хорошо, товарищи, — Нина Петровна получала от процесса поглощения пищи полноценное физическое удовлетворение. — Вот так, покушать горячее на природе. Ничего больше не надо. И я вам скажу, вкуснее всего — наш ржаной хлеб. Потому народ русский и сильный такой, что чёрный хлебушек кушает.
— Вынесет все, — шептал Миша. — Коня на скаку остановит.
— Рыба играть начинает. — Николай Васильевич рассматривал хитроумную блесну с красными пёрышками. — Доедайте, да и по лодкам.
— Я очень люблю рыбку поудить, — Таню укусил слепень в ногу, и она, забыв об условностях, откинула юбку и остервенело расчёсывала красный холмик. Бедро её было покрыто нежным, едва заметным рыжеватым пушком — Возьмёте меня с собой?
— Богиня, языческая богиня, — возбуждённо бормотал Миша. — Только в провинции ещё встречаются такие девушки. Как она непосредственна. Какая грациозность в каждом движении. Я посвящу ей поэму.
— Танечка, о чем разговор. — Серёга докуривал сигарету. — Вы умеете забрасывать спиннинг?
— Нет, Сергей Иванович, не пробовала никогда.
— Ну что вы, это же так просто… Представьте, что моя рука — это удочка. Берите, вот здесь…
— Сергей Иванович, — хихикнула Таня.
— Да как он смеет, — Миша покраснел. — Этот неан-ндерталец в физкультурных штанах. Он что, думает, что раз у него полярная надбб-авка, так ему все позволено?
— Да, — развивала мысль Нина Петровна. — Вот иностранцы ржаного хлебушка не кушают, и хилые все. Потому что воли к жизни у них нет. Да и природы такой — ведь где такую красоту ещё найдёшь…
12.
Чуть ниже нашей стоянки, посередине реки, течением намыло островок. Песчаный пляж с золотистой водой, полоса низкорослого речного кустарника, и сосновый лес. Островок этот привлекал одиночек, похожих на нас с Валерием Аркадьевичем.
Валерий Аркадьевич был приземистым, спортивным, всегда гладко выбритым. Он излучал здоровый оптимизм. Бывают такие люди: стоило только оказаться рядом с ним, как хотелось вставать в пять утра, умываться ледяной водой из умывальника, отжиматься пятьдесят раз, пробегать пять километров, и появляться к завтраку полным жизненной энергии. Бывший полковник инженерных войск, он ушёл в отставку и работал в столичном НИИ. Несмотря на армейское прошлое, оказался Валерий Аркадьевич умницей, интересным собеседником, и чуть ли ни диссидентом. Впрочем, мой сокурсник Леха подозревал в нем стукача и провокатора.
— Ну, как решили? Плывёте с нами на остров, Алексей? — осведомился Валерий Аркадьевич.
— Спасибо, я лучше рыбку с народом половлю, — уклонился от предложения Леха. — Не буду отрываться от коллектива.
— Коллектив, — пыхтел бывший полковник, вытаскивая лодку на берег. — Ещё чуть-чуть подтолкните, Саша. Да, коллектив — это собрание идиотов, навязывающих свою волю разумным существам. Нет, прогресс делается одиночками. Изгоями, людьми невыносимыми, шизофрениками. Любой коллективизм вреден для эволюции. Вот почему Америка процветает, а все мы сидим в глубочайшей заднице! Попробуйте, докажите мне, что я не прав!
— Я, честно говоря, не знаю. По всякому бывает.
— Ерунда! — Возмущался Валерий Аркадьевич. — В душе вы все знаете, вы просто признаться боитесь. А бояться вам вредно, от страха атрофируется мышление. Пройдёт лет десять-пятнадцать, и ваше поколение окажется на нашем месте. И вам придётся принимать решения, отстаивать свою точку зрения. Будете мямлить, стесняться, бояться за свою шкуру — стране хана. Черт побери, это ещё что такое! — Валерий Аркадьевич едва не наступил на что-то пыхтящее, копошащееся в высокой, по пояс траве.
— Ой, товарищи. Надо же, сколько ни смотрю, удивляюсь, какая она замечательная, наша русская природа. Вот так вот, лежишь, смотришь в небо… И вы, как посмотрю, тоже любуетесь. — Нина Петровна вскочила и сконфуженно отряхивала физкультурные штаны с лампасами. Рядом с ней обнаружился лежащий на спине Серёга-шахтёр в расстёгнутой рубашке.
— Угу, — недовольно подтвердил Сергей Иванович, покусывая в зубах травинку. — Такая природа вокруг, просто заебись.
13.
— Я завидую вам, — на следующий день Миша набился к нам в попутчики. — Вы не зад-думываетесь над тем, что вас окружает. Вы принимаете все, как есть. А у меня так не получается. Я чувствую время, его ус-словность, пустоту и ограниченность.
— Что вы несёте, Миша, — возмутился Валерий Аркадьевич. — Мы ведь с вами взрослые люди. И потом, мы живём далеко не в худшие времена. Да не так уж давно за такие разговоры, которые мы сейчас ведём, можно было загреметь на полную катушку, сами знаете куда.
— А мне все равно грустно. Я всюду чувствую себя чуж-жеродным телом. Нет, я понимаю, надо принимать правила игры. И так одиноко, и тоскливо, и знаешь заранее, что все обречено и не имеет никакого смысла.
1 2 3