Утер, малознакомый с делами богов, понимал только, что, выждав всего один день, мог бы добиться своего открыто и не роняя собственной чести. Он гневался на меня вполне искренне, но будь это даже напускное – ему ведь надо было возложить на кого-то вину; как бы он в глубине души ни воспринял смерть герцога – а она, бесспорно, была для него волшебной дверцей к желанному браку с Игрейной, – но перед людьми ему полагалось сокрушаться; и я оказался жертвой, которую он принес на алтарь своего сокрушения.
Один из его рыцарей – это был Кай Валерий, он скакал сбоку от короля, – наклонился в седле и сказал ему что-то, но Утер и бровью не повел. Я видел, как прямодушный воин смущенно оглянулся на меня, потом то ли тряхнул головой, то ли кивнул мне и поскакал дальше. Я не удивился и спокойно смотрел им вслед.
Стук копыт замер на дороге, ведущей к морю. У меня над головой трепещущий крылышками жаворонок вдруг смолк и камнем упал из безмолвных высей в траву – на отдых.
Неподалеку от меня из травы торчал валун. Я подвел туда коня, с валуна кое-как вскарабкался в седло. И направил коня на северо-восток к Димилоку, у стен которого стояло королевское войско.

2

Провалы в памяти бывают спасительны. Не помню, как доехал до лагеря, но когда спустя часы вынырнул из тумана усталости и боли, то оказался под кровом и в постели.
Я пробудился в полумраке, при слабом, зыбком свете то ли от очага, то ли от свечи. Трепетала цветная мгла, колебались тени, пахло древесным дымом, и где-то вдалеке словно бы плескалась и капала вода. Но даже в этом тепле и уюте сознание обременяло меня, и я, закрыв глаза, опять погрузился в беспамятство. На какое-то время мне представилось, будто я нахожусь на грани потустороннего мира, где встают видения и голоса раздаются из мрака и с огнем и светом приходит правда. Но вскоре боль в разбитых мышцах и резкая ломота в руке убедили меня, что я еще на этом свете и что голоса, звучащие в полутьме надо мной, тоже принадлежат живым людям.
– Ну вот, пока все. Хуже всего с ребрами, не считая руки, но ребра скоро заживут, там только трещины.
У меня было смутное ощущение, что этот голос мне знаком. Во всяком случае, ремесло говорившего не вызывало сомнений: свежие повязки держались ровно и прочно – чувствовалась хватка мастера. Я опять попытался поднять веки – тяжелые, как свинец, они слиплись от пота и крови. Сонными волнами накатывало тепло, руки и ноги наливались тяжестью. Дурманяще пахло чем-то сладким – верно, перед тем как вправлять руку, мне дали выпить макового отвару или обкурили маковым дымом. Я покорился и снова отплыл от твердых берегов. Негромкие голоса далеко разносились по черным водам:
– Перестань пялить глаза и поднеси поближе чашу. И не бойся, он теперь вне опасности. – Это был снова врач.
– Но мне доводилось слышать про разные случаи...
Говорили по-латыни, однако выговаривали оба по-разному. Второй голос был чужеземный, не германский и не с берегов Срединного моря. Я с детства легко схватывал языки, говорил на нескольких кельтских диалектах и по-саксонски, знал немного и греческий. Но этот акцент был мне незнаком. Может быть. Малая Азия или Аравия?
Ловкие пальцы повернули мою голову на подушке, разобрали мне волосы, обмыли ссадины.
– Ты его первый раз видишь?
– Первый. Я не предполагал, что он так юн.
– Не так уж и юн. Ему сейчас, должно быть, двадцать два года.
– А он так много успел в жизни. Говорят, его отец, верховный король Амброзий, в последние годы своего правления шагу не ступал, не посоветовавшись с ним. Рассказывают, что он видит будущее в пламени свечи и может выиграть битву на расстоянии, с вершины холма.
– Люди чего только не расскажут. – Голос врача звучал сдержанно и ровно. Бретань, подумалось мне, верно, я встречал его в Бретани. В его гладкой латинской речи был какой-то знакомый призвук, только какой, я вспомнить не мог. – Но это правда, что Амброзий ценил его совет.
– А правда ли, что он восстановил вблизи Эймсбери Хоровод Великанов – Нависшие Камни, как называют его теперь?
– Правда и это. Находясь с войском отца в Бретани, он изучил строительное дело. Помню, он обсуждал с Треморинусом, главным механиком при войске, как поднять и установить Нависшие Камни. И не только этим он занимался. Он и в медицине уже тогда смыслил куда больше, чем многие, кто зарабатывает ею себе на жизнь. Лучшего помощника для работы в полевом лазарете я бы себе не желал. Бог его знает, что ему вздумалось скрыться в этом диком углу Уэльса – мы можем только догадываться. Они с королем Утером не ладили. Утер, говорят, не мог ему простить, что покойный король, Утеров брат, относился к нему с таким уважением. Как бы то ни было, но после смерти Амброзия Мерлин нигде не показывался, ни с кем не видался до самого этого случая с женой герцога Горлойса. И сдается, получил в благодарность от Утера одни шишки... Поднеси-ка чашу поближе, я обмою ему лицо. Нет, не туда. Вот так.
– Это, должно быть, от удара мечом?
– Царапина. Видно, острие меча скользнуло но щеке. Не так она страшна, как кажется. Только крови много. Повезло человеку. На дюйм выше, и попали бы в глаз. Ну вот. Все чисто, и шрама не останется.
– Он похож на мертвеца, Гандар. Поправится ли?
– А как же. Разумеется. – Даже опоенный, я сквозь дурман уловил в этом быстром ответе профессиональную убежденность. – Не считая ребер и руки, тут только одни ссадины и царапины, ну и, надо полагать, что-то держало и гнало его вперед несколько последних дней, а теперь отпустило. Все, что ему нужно, – это выспаться. Подай-ка мне вон ту мазь. В зеленой банке.
Снадобье охладило мою порезанную щеку. Запахло валерианой. Мазь в зеленой банке... Дома я сам составлял такую: валериана, бальзам, нард... Этот запах перенес меня в моем полусне на мшистый речной берег – играя солнечными зайчиками, струилась вода, и я рвал прохладные листья, соцветия, золотистый мох...
Нет, просто кто-то лил воду у входа. Врач сделал свое дело и отошел вымыть руки. Теперь их голоса звучали в отдалении.
– Так он – побочный сын Амброзия? – Любопытство чужеземца еще не было удовлетворено. – Кто же была его мать?
– Королевская дочь из Маридунума, что в Южном Уэльсе. Говорят, провидческий дар он унаследовал от нее. А облик – нет, он, как отражение в зеркале, похож на покойного короля, куда больше, чем Утер. Та же масть: черный волос и черный глаз. Помню, когда я впервые увидел его, еще маленького, в Бретани, он был похож на обитателя пещер в здешних полых холмах. И говорил подчас тоже не по-людски; а то и вовсе помалкивал. Ты не смотри, что он такой словно бы смирный; на самом деле за ним не только книжная премудрость и удача, уменье верно рассчитать время; нет, у него в руках настоящее могущество.
– Стало быть, правду о нем рассказывают?
– Правду, – сухо ответил Гандар. – Ну так. Он теперь будет поправляться. Сидеть над ним нет нужды. Пойди поспи. Я один сделаю вечерний обход и еще зайду взглянуть на него, прежде чем лягу спать. Доброй ночи.
Голоса затихли. После них во тьме звучали и вновь смолкали другие голоса, но эти были бесплотны, рождались из воздуха. Быть может, мне бы следовало подождать и послушать их, но у меня недостало храбрости. Я ухватился за сон и спрятался под ним, словно под одеялом, укрывшись от боли и заботы в милосердной темноте забытья.

Когда я вновь открыл глаза, ночную тьму озаряла мирная, одинокая свеча. Я находился в тесной комнате со сводчатым потолком и стенами из грубо отесанного камня; некогда покрытые яркой краской, они теперь потемнели и облупились от сырости и небрежения. Однако чистота здесь блюлась: пол из корнуолльского плитняка был тщательно вымыт, и толстые одеяла, которые меня укутывали, пахли свежестью и пестрели яркими узорами.
Неслышно открылась дверь, кто-то вошел. В светлом проеме я сначала разглядел на пороге только силуэт невысокого крепкого широкоплечего мужчины в долгополом простом одеянии и круглой шапочке. Но вот он шагнул в светлый круг от свечи, и я узнал Гандара, главного врача при королевском войске. Он с улыбкой склонился надо мной.
– Наконец-то!
– Гандар! Рад видеть тебя. Я долго спал?
– Ты уснул в сумерки, а сейчас уже за полночь. Это тебе и требовалось. Ты был похож на мертвеца, когда тебя принесли. Но признаюсь, мне было легче делать мое дело благодаря тому, что ты был в беспамятстве.
Я посмотрел: рука моя, тщательно перевязанная, покоилась поверх одеяла. В туго стянутом боку все еще пекло, хотя резкая боль утихла. Руки и ноги ломило. Рот распух и хранил привкус крови, смешанный с ядовитой сладостью снотворного зелья. Но голова больше не раскалывалась, и порез на щеке перестал саднить.
– Как хорошо, что я попал к тебе. – Я попробовал пошевелить затекшей рукой. – Заживет она?
– Да. Юность и здоровье возьмут свое. Три кости переломаны, но полагаю, рана не загниет. – Он вопросительно посмотрел на меня. – Как ты ее получил? Похоже, что это лошадь копытом отдавила тебе руку, а потом еще ударила и переломала ребра. Но порез на щеке нанесен мечом. Тут уж некуда деваться.
– Да. Я сражался.
Он вздернул брови.
– Если и так, то, видно, это был бой не по правилам. Скажи мне... но нет, успеется. Я сгораю от нетерпения услышать, что произошло, – мы все здесь хотим об этом узнать, – но сначала ты должен поесть.
Он отошел к двери, позвал, и в комнату вошел слуга с миской мясного отвара и хлебом. Поначалу хлеб мне не давался, но потом я стал размачивать его в отваре и так есть. Гандар пододвинул к моему ложу табурет и молча дожидался, пока я поем. Наконец я отдал ему миску, и он поставил ее на пол.
– Ну как, теперь ты в силах говорить? Слухи вьются вокруг, подобно жалящим комарам. Ты знаешь, что Горлойс убит?
– Знаю. – Я получше осмотрелся кругом. – Я так понимаю, что нахожусь в самом Димилоке? Стало быть, после гибели герцога крепость сдалась?
– Осажденные открыли ворота, как только король возвратился из Тинтагеля. Он уже знал о вылазке и о гибели герцога. Потому что едва только герцог упал мертвый, как двое его слуг, Бритаэль и Иордан, поскакали в Тинтагель сообщить герцогине печальную весть. Но это ты, верно, знаешь, ты ведь был там. – Он осекся, вдруг сообразив, что отсюда следует. – Значит, вот как было дело? Бритаэль и Иордан... они повстречались с тобой и Утером?
– Нет, с Утером они не встретились, он еще был у герцогини. А я стоял на страже перед дверью, я и мой слуга Кадал – ты ведь помнишь Кадала? Он убил Иордана, а я – Бритаэля. – Я усмехнулся, скривив опухший рот. – Напрасно ты на меня так смотришь. Да, он много превосходил меня ростом. Удивительно ли, что я дрался не по правилам?
– А что же Кадал?
– Убит. Иначе разве бы Бритаэль до меня добрался?
– Понятно. – Его взгляд еще раз перечел мои раны. Помолчав, он сухо заключил: – Четыре человеческие жизни. Ты пятый. Король, надо надеяться, не считает, что переплатил?
– Не считает. А если и считает, то скоро перестанет.
– О да, это мы знаем. Дай только ему срок объявить миру, что он неповинен в смерти Горлойса, и устроить покойнику пышные похороны, чтобы можно было заключить брак с герцогиней. Он ведь уже отправился в Тинтагель, ты знаешь? Он мог бы повстречаться тебе на дороге.
– И повстречался, – горько ответил я. – Проехал мимо, в двух ярдах от меня.
– А тебя не заметил? Ведь он должен был знать, что ты ранен! – Тут он, видно, понял, что означал мой горький тон. – Ты хочешь сказать, он видел, что ты нуждаешься в помощи, но предоставил тебе одному добираться в лагерь? – В его голосе слышалось больше негодования, чем удивления. Гандар и я были давние знакомые, объяснять ему мои отношения с Утером не было нужды. Утера всегда злила любовь брата-короля к внебрачному сыну. А мой провидческий дар внушал ему страх пополам с презрением. Гандар горячо заключил:
– И это – когда ты был ранен, служа ему!
– Нет, не ему. Я действовал во исполнение слова, данного мною Амброзию. Он завещал мне некую заботу о своем королевстве. – Больше я ничего не добавил, с Гандаром не следовало говорить о богах и видениях. Подобно Утеру, он был занят делами плоти. – Перескажи мне, – попросил я, – те слухи, о которых упоминал раньше. Что говорят люди? Как представляют себе события в Тинтагеле?
Он оглянулся через плечо. Дверь была затворена, но он понизил голос:
– Люди рассказывают, будто Утер уже раньше успел побывать в Тинтагеле и был с герцогиней Игрейной, и будто сопровождал его туда ты и ты же помог ему пробраться в замок. Будто бы ты волшебными чарами придал ему обличье герцога, и так он прошел мимо герцогских стражей в спальню к герцогине. Говорят и больше того. Будто бы и сама она, бедняжка, принимала его на своем ложе, думая, что это ее супруг. Бритаэль с Иорданом привезли ей весть о гибели Горлойса, смотрят, а «Горлойс» сидит с ней за завтраком, живой и невредимый. Клянусь Змеей, Мерлин, почему ты смеешься?
– Два дня и две ночи, – ответил я, – и уже создалась легенда. Что ж, наверно, люди ей поверят и будут верить всегда. Может быть даже, она лучше правды.
– А в чем же правда?
– Что нам не понадобились чары, чтобы войти в Тинтагель, – только хитрое переодевание и человеческая измена.
И я рассказал ему, как все было на самом деле и что я наговорил мальчишке-козопасу.
– Так что, как видишь, Гандар, это семя заронил я сам. Лорды и советники короля должны знать правду, но простому люду будет приятней, да и легче верить рассказу о колдовских чарах и безвинной герцогине.
Он, помолчав, сказал:
– Стало быть, герцогиня знала.
– А иначе разве бы нам удалось войти в замок? Нет, Гандар, пусть никто не говорит, будто герцогиню взяли силой: она знала.
Он опять помолчал, на этот раз еще дольше. Наконец сумрачно произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10