Может, у старосты спросить, как ты думаешь?
- А разве ты про дорогу в Город ничего не знаешь? - спросил Кандид. -
Ты про эту дорогу много знаешь. Ты даже один раз почти до Города дошел, но
испугался мертвяков, испугался, что один не отобьешься...
- Мертвяков я не боялся и не боюсь, - возразил Колченог. - Я тебе
скажу, чего я боюсь: как мы с тобой идти будем, - вот чего я боюсь. Ты так
все время и будешь молчать? Я ведь так не умею. И еще чего я боюсь... Ты
не обижайся на меня, Молчун, ты мне скажи, а громко не хочешь говорить,
так шепотом скажи или даже просто кивни, а если уж и кивать не хочешь, так
вот правый глаз у тебя в тени, ты его и прикрой, никто не увидит, один я
увижу. А вопрос у меня такой: может быть, ты все-таки немножечко мертвяк?
Я ведь мертвяков не терплю, у меня от них дрожь начинается, и ничего я с
собой не могу поделать...
- Нет, Колченог, я не мертвяк, - сказал Кандид. - Я их и сам не
выношу. А если ты боишься, что я буду молчать, так мы ведь не вдвоем
пойдем, я тебе уже говорил. С нами Кулак пойдет, и Хвост, и еще два мужика
из Выселок.
- С Кулаком я не пойду, - решительно сказал Колченог. - Кулак у меня
дочь мою за себя взял и не уберег. Угнали у него мою дочку. Мне не то
жалко, что он взял, а то мне жалко, что не уберег. Шел он с нею в Выселки,
подстерегли его воры и дочку отобрали, а он и отдал. Сколько я потом с
твоей Навой ее искал, так и не нашел. Нет, Молчун, с ворами шутки плохи.
Если бы мы с тобой в Город пошли, от воров бы покою не было. То ли дело в
Тростники, туда можно без всяких колебаний идти. Завтра и выйдем.
- Послезавтра, - сказал Кандид. - Ты пойдешь, я пойду, Кулак, Хвост и
еще двое из Выселок. Так до самого Города и дойдем.
- Вшестером дойдем, - уверенно сказал Колченог. - Один бы я не пошел,
конечно, а вшестером мы до самых Чертовых гор дойдем, только я дороги туда
не знаю. А может, пошли до Чертовых гор? Далеко очень, но вшестером
дойдем. Или тебе не надо на Чертовы горы? Слушай, Молчун, давай до Города
доберемся, а там уже и посмотрим. Пищи нужно только набрать побольше.
- Хорошо, - сказал Кандид, поднимаясь. - Значит, послезавтра выходим
в Город. Завтра я схожу на Выселки, потом тебя повидаю и еще разок
напомню.
- Заходи, - сказал Колченог. - Я бы и сам к тебе зашел, да вот нога у
меня болит - сил нет. А ты заходи. Поговорим. Я знаю, многие с тобой
говорить не любят, очень с тобой трудно говорить, Молчун, но я не такой. Я
уже привык, и мне даже нравится. И сам приходи, и Наву приводи, хорошая
она у тебя, Нава твоя, детей вот только у нее нет, ну да еще будут,
молодая она у тебя...
На улице Кандид снова обтер с себя ладонями пот. Продолжение
следовало. Рядом кто-то хихикнул и закашлялся. Кандид обернулся. Из травы
поднялся старец, погрозил узловатым пальцем и сказал:
- В Город, значит, нацелились. Интересно затеяли, да только до Города
никто еще живым не доходил, да и нельзя. Хоть у тебя голова и
переставленная, а это ты понимать должен...
Кандид свернул направо и пошел по улице. Старец, путаясь в траве,
некоторое время плелся следом, бормотал: "Если нельзя, то всегда в
каком-нибудь смысле нельзя, в том или ином... Например, нельзя без
старосты или без собрания, а со старостой или с собранием, наоборот,
можно, но опять же не в любом смысле..." Кандид шел быстро, насколько
позволяла томная влажная жара, и старец понемногу отстал.
На деревенской площади Кандид увидел Слухача. Слухач, пошатываясь и
заплетая кривые ноги, ходил кругами, расплескивая пригоршнями коричневый
травобой из огромного горшка, подвешенного на животе. Трава позади него
дымилась и жухла на глазах. Слухача надо было миновать, и Кандид попытался
его миновать, но Слухач так ловко изменил траекторию, что столкнулся с
Кандидом носом к носу.
- А-а, Молчун! - радостно закричал он, поспешно снимая с шеи ремень и
ставя горшок на земля. - Куда идешь, Молчун? Домой, надо думать, идешь, к
Наве, дело молодое, а не знаешь ты, Молчун, что Навы твоей дома нету, Нава
твоя на поле, вот этими глазами видел, как Нава на поле пошла, хочешь
теперь верь, хочешь не верь... Может, конечно, и не на поле, дело молодое,
да только пошла твоя Нава, Молчун, по во-он тому переулку, а по тому
переулку, кроме как на поле, никуда не выйдешь, да и куда ей,
спрашивается, идти, твоей Наве? Тебя, Молчуна, может, разве, искать...
Кандид снова попытался его обойти и снова каким-то образом оказался с
ним носом к носу.
- Да и не ходи ты за ней на поле, Молчун, - продолжал Слухач
убедительно. - Зачем тебе за нею ходить, когда я вот сейчас траву побью и
всех сюда созову: землемер тут приходил и сказал, что ему староста велел,
чтобы он мне сказал траву на площади побить, потому что скоро будет тут
собрание, на площади. А как будет собрание, так все сюда с поля и
заявятся, и Нава твоя заявится, если она на поле пошла, а куда ей еще по
тому переулку идти, хотя, подумавши-то, по тому переулку и не только на
поле попасть можно. А можно ведь...
Он вдруг замолчал и судорожно вздохнул. Глаза его зажмурились, руки
как бы сами собой поднялись ладонями вверх. Лицо расплылось в сладкой
улыбке, потом оскалилось и обвисло. Кандид, уже шагнувший было в сторону,
остановился послушать. Мутное лиловатое облачко сгустилось вокруг голой
головы Слухача, губы его затряслись, и он заговорил быстро и отчетливо,
чужим, каким-то дикторским голосом, с чужими интонациями, чужим, не
деревенским стилем и словно бы даже на чужом языке, так что понятными
казались только отдельные фразы:
- На дальних окраинах Южных земель в битву вступают все новые...
отодвигается все дальше и дальше на юг... победного передвижения...
Большое разрыхление почвы в Северных землях ненадолго прекращено из-за
отдельных и редких... Новые приемы заболачивания дают новые обширные места
для покоя и нового продвижения на... Во всех поселениях... большие
победы... труд и усилия... новые отряды подруг... завтра и навсегда
спокойствие и слияние...
Подоспевший старец стоял у Кандида за плечом и разъяснял азартно: "Во
всех поселениях, слышал?.. Значит, и в нашем тоже... Большие победы! Все
время ведь твержу: нельзя... Спокойствие и слияние - понимать же надо... И
у нас, значит, тоже, раз во всех... И новые отряды подруг, понял?.."
Слухач замолчал и опустился на корточки. Лиловое облачко растаяло.
Старец нетерпеливо постучал Слухача по лысому темени. Слухач заморгал,
потер себе уши.
- О чем это я? - сказал он. - Передача, что ли, была? Как там
Одержание? Исполняется, или как?.. А на поле ты, Молчун не ходи. Ты ведь,
полагаю, за своей Навой идешь, а Нава твоя...
Кандид перешагнул через горшок с травобоем и поспешно пошел прочь.
Старца вскоре не стало слышно - то ли он сцепился со Слухачом, то ли
запыхался и зашел в какой-нибудь дом отдышаться и заодно перекусить.
Дом Кулака стоял на самой окраине. Замурзанная старуха, не то мать,
не то тетка, сказала, недоброжелательно фыркая, что Кулака дома нету,
Кулак в поле, а если бы был в доме, то искать его в поле было бы нечего, а
раз он в поле, то ему, Молчуну, тут зря стоять.
В поле сеяли. Душный стоячий воздух был пропитан крепкой смесью
запахов, разило потом, бродилом, гниющими злаками. Утренний урожай толстым
слоем был навален вдоль борозды, зерно уже тронулось. Над горшками с
закваской толкались и крутились тучи рабочих мух, и в самой гуще этого
черного, отсвечивающего металлом круговорота стоял староста и, наклонив
голову и прищурив один глаз, внимательно изучал каплю сыворотки на ногте
большого пальца. Ноготь был специальный, плоский, тщательно
отполированный, до блеска отмытый нужными составами. Мимо ног старосты по
борозде в десяти шагах друг от друга гуськом ползли сеятели. Они больше не
пели, но в глубине леса все еще гукало и ахало, и теперь было ясно, что
это не эхо.
Кандид пошел вдоль цепи, наклоняясь и заглядывая в опущенные лица.
Отыскав Кулака, он тронул его за плечо, и Кулак сразу же, ни о чем не
спрашивая вылез из борозды. Борода его была забита грязью.
- Чего, шерсть на носу, касаешься? - прохрипел он, глядя Кандиду в
ноги. - Один вот тоже, шерсть на носу, касался, так его взяли за руки за
ноги и на дерево закинули, там он до сих пор висит, а когда снимут, так
больше уже касаться не будет, шерсть на носу...
- Идешь? - коротко спросил Кандид.
- Еще бы не иду, шерсть на носу, когда закваски на семерых наготовил,
в дом не войти - воняет, жить невозможно, как же теперь не идти - старуха
выносить не хочет, а сам я на это уже смотреть не могу. Да только куда
идем? Колченог вчера говорил, что в Тростники, а я в Тростники не пойду,
шерсть на носу, там и людей то в Тростниках нет, не то что девок, там если
человек захочет кого за ногу взять и на дерево закинуть, шерсть на носу,
так некого, а мне без девки жить больше невозможно, меня староста со свету
сживет... Вон стоит, шерсть на носу, глаз вылупил, а сам слепой, как
пятка, шерсть на носу... Один вот так стоял, дали ему в глаз, больше не
стоит, шерсть на носу, а в Тростники я не пойду, как хочешь...
- В Город, - сказал Кандид.
- В Город - другое дело, в Город я пойду, тем более, говорят, что
никакого Города вообще и нету, а врет о нем этот старый пень - придет
утром, половину горшка выест и начинает, шерсть на носу, плести: то
нельзя, это нельзя... Я его спрашиваю: а кто ты такой, чтобы мне объяснять
что мне нельзя, а что можно, шерсть на носу? Не говорит, сам не знает, про
Город какой-то бормочет...
- Выходим послезавтра, - сказал Кандид.
- А чего ждать? - возмутился Кулак. - Почему это послезавтра? У меня
в доме ночевать невозможно, закваска смердит, пошли лучше сегодня вечером,
а то вот так один ждал-ждал, а как ему дали по ушам, так он и ждать
перестал, и до сих пор не ждет... Старуха же ругается, житья нет, шерсть
на носу! Слушай, Молчун, давай старуху мою возьмем, может, ее воры
отберут, я бы отдал, а?
- Послезавтра выходим, - терпеливо сказал Кандид. - И ты молодец, что
закваски приготовил много. Из Выселок, знаешь...
Он не закончил, потому что на поле закричали.
"Мертвяки! Мертвяки! - заорал староста. - Женщины, домой! Домой
бегите!" Кандид огляделся. Между деревьями на самом краю поля стояли
мертвяки: двое синих совсем близко и один желтый поодаль. Головы их с
круглыми дырами глаз и с черной трещиной на месте рта медленно
поворачивались из стороны в сторону, огромные руки плетьми висели вдоль
тела. Земля уже курилась, белые струйки пара мешались с сизым дымком.
Мертвяки эти видали виды и поэтому держались крайне осторожно. У
желтого весь правый бок был изъеден травобоем, а оба синих сплошь обросли
лишаями ожогов от бродила. Местами шкура на них отмерла, полопалась и
свисала лохмотьями. Пока они стояли и присматривались, женщины с визгом
убежали в деревню, а мужики, угрожающе и многословно бормоча, сбились в
толпу с горшками травобоя наготове.
Потом староста сказал: "Чего стоим, спрашивается? Пошли, чего
стоять!", и все неторопливо двинулись на мертвяков, рассыпаясь в цепь. "В
глаза! - покрикивал староста. - Старайтесь в глаза им плеснуть! В глаза бы
попасть хорошо, а иначе толку мало, если не в глаза..." В цепи пугали:
"Гу-гу-гу! А ну, пошли отсюда! А-га-га-га-га!" - связываться никому не
хотелось.
Кулак шел рядом с Кандидом, выдирая из бороды засохшую грязь, кричал
громче других, а между криками рассуждал: "Да не-ет, зря идем, шерсть на
носу, не устоят они сейчас, побегут... Разве это мертвяки? Драные
какие-то, где им устоять... Гу-гу-гу-у! Вы!" Подойдя к мертвякам шагов на
двадцать, люди остановились. Кулак бросил в желтого ком земли, тот с
необычайным проворством выбросил вперед широкую ладонь и отбил ком в
сторону. Все снова загугукали и затопали ногами, некоторые показывали
мертвякам горшки и делали угрожающие движения. Травобоя было жалко и
никому не хотелось потом тащиться в деревню за новым бродилом, мертвяки
были битые, осторожные - должно было обойтись и так.
И обошлось. Пар и дым из под ног мертвяков пошел гуще, мертвяки
попятились. "Ну все, - сказали в цепи, - не устояли, сейчас вывернутся..."
Мертвяки неуловимо изменились, словно повернулись внутри собственной
шкуры. Не стало видно ни глаз, ни рта - они стояли спиной. Через секунду
они уже уходили, мелькая между деревьями. Там, где они только что стояли,
медленно оседало облако пара.
Люди, оживленно галдя, двинулись обратно к борозде. Выяснилось вдруг,
что пора уже идти в деревню на собрание. Пошли на собрание. "На площадь
ступайте, на площадь... - повторял каждому староста. - На площади собрание
будет, так что идти надо на площадь..." Кандид искал глазами Хвоста, но
Хвоста в толпе что-то не было видно. Пропал куда-то Хвост. Кулак,
трусивший рядом, говорил:
- А помнишь, Молчун, как ты на мертвяка прыгал? Как, он, понимаешь,
на него прыгнет, шерсть на носу, да как его за голову ухватит, обнял,
будто свою Наву, шерсть на носу, да как заорет... Помнишь, Молчун, как ты
заорал? Обжегся, значит, ты, потом весь в волдырях ходил, мокли они у
тебя, болели. Зачем же ты на него прыгал, Молчун? Один вот так на мертвяка
прыгал-прыгал, слупили с него кожу на пузе, больше теперь не прыгает,
шерсть на носу, и детям прыгать закажет... Говорят, Молчун, ты на него
прыгал, чтобы он тебя в Город унес, да ведь ты же не девка, чего он тебя
понесет, да и Города, говорят, никакого нет, это все этот старый пень
выдумывает слова разные - Город, Одержание... А кто его, это Одержание,
видел? Слухач пьяных жуков наглотается, как пойдет плести, а старый пень
тут как тут, слушает, а потом бродит везде, жрет чужое и повторяет...
- Я завтра с утра на Выселки иду, - сказал Кандид.
1 2 3 4 5