Почему-то меня
раздражала тупая квартирная тишь, - где горели все лампы, и тикали мерные
ходики, и разбитыми снами пестрела откинутая постель. Я по-прежнему видел
лежащего на Канале полковника и портфель, оказавшийся вдруг отделенным от
тела его, птичьи лапы, торчащие прямо из лацканов кителя, но особенно ясно
запомнилось высохшее лицо: потемневшее, резкое, желто-коричневое, как у
мумии - с блеском кожистой пленки на сборе костей. И с глазами,
придавленными сетью морщинок. Пересиливая себя, я вытащил плоский ключ. Но
бородка никак не входила в замочную скважину, - потому что обугленное лицо
всплывало передо мной, проходило насквозь и опять, точно рыба, всплывало,
и сминалось, и двигало раковинами ушей, и подмигивало, и щелкало крепкими
челюстями, и я щурился, зная, что уже никогда не забуду его, потому что
забыть его - было просто невозможно.
Это был первый значимый эпизод. А вторым эпизодом была гроза.
Лука Вепорь в середине восемнадцатого века писал:
"Бысть град ночей - камен, со дворы и домы велыки, укоренишася без
корней... А се месьто еси рекомо - Болото, бо без дна и железныя травы
поверьх яво.... Таково же и есть град ночей: домы зеркальны, голанская
черепица на них, а углы тем домин в муравленных изразцех... Како
сладостный морок стояша оне... Воды неба вкруг них лежаху хрустальный...
Желтым цветом, и рудым цветом, и цветом, содешася - чернь... Мнози мняще
погибелного конца, и покрыцем и златоми облекоша... Чюдна музыка играху со
день до нощь... Проникаще во камен и содеяху томление... Нодевающо поясы и
красьненные колпакы, и танцоша и веселяхося серьди камня... А не ведомо
убо в веселии человец, что се месьто еси рекомо - Болото... Бо без дна и
железныя травы поверьх яво... Толща мрака и жижа - землей усопающа... И
живе во земле, яко кладница, некое Тварь... Бородавчата рожем, а сути
назваша есмь Угорь... Так назваша ею Тварь Ядовиту со скудних времен...
Лупыглазех, пузатех, во пятнох, сы задней плавницей... Надуваемо тело свое
болотной водой... Камен-град, со дворы и пороги, стояша на Угре...
Пробудиша, и ркоша, и мнози развяша яво, и соделося от того тряс велыкий,
что пошла с Нево-озера выдохнутая вода, и два дни набиралась - во камен, и
камен изъела... А с того пресекаху до срока летныйсая нощь, и стонаху, и
свет загорашася нечеловеций... Како бысть и зовут теперь - белыя нощь... И
горсть яму - пока исполнятся сроки..."
Документ был написан на хрупкой истлевшей бумаге, обгрызенной по
краям. К сожалению, он попал в мои руки слишком поздно. А к тому же это
была только первая, не имеющая значения, часть. Окончание документа я
разыскал лишь в середине августа, когда события приняли уже необратимый
характер. Впрочем, если бы я получил обе части одновременно, я, наверное,
все равно тогда бы ничего не понял, потому что действительно - все
заслонила гроза.
Я хорошо помню этот день. На работу я явился около одиннадцати. Вся
Комиссия уже кипела от разговоров. Обсуждалось "явление", которое
перепахало собой прошедшую ночь. Я, оказывается, ошибся, оно было не
девятнадцатое, а восемнадцатое по счету. Так, во всяком случае, оно было
зарегистрировано. Поступили уже первые иллюстративные материалы.
Разумеется, сырые, пока еще в предварительной обработке. Сообщалось, что
"явление" продолжалось около четырех часов и, по-видимому, захватило
площадь намного большую, чем обычно. Интенсивность его также была
достаточно высока: наблюдались галлюцинации, переходящие в массовое
видение. По опросам свидетелей опять фигурировал Зверь - многолапый,
мохнатый, размером с динозавра - но разброс внешних данных был, как
всегда, чрезвычайно велик, и свести их к единому образу не удавалось.
Было, однако, и нечто новое. В этот раз в результате "явления" был
разрушен военный объект, проходящий по документам как "строение тридцать
восемь". Таким образом, это был уже второй военный объект. В прошлый раз
пострадало от сильных пожаров "строение дробь пятнадцать". Группа
следователей прокуратуры подозревала поджог. Вряд ли здесь можно было
говорить о какой-либо закономерности: оба так называемых "строения"
находились друг от друга достаточно далеко и, согласно ответу командующего
данным округом, безусловно отличались друг от друга по своему назначению.
Впрочем, в чем состояла спецификация этих объектов, командующий не
объяснял. Да и мы не рассчитывали на какие-то особые объяснения. Потому
что военные есть военные. Просто следовало иметь этот факт в виду.
Тут же, между прочим, крутился и Леня Куриц. Суетливый, хохочущий,
сыплющий градом острот, непрерывно рассказывающий свежие политические
анекдоты; наливающий кофе, заваривающий женщинам чай. В общем, он был при
деле - выкачивая информацию. У него в нашей нудной Комиссии была какая-то
странная роль. Нечто вроде неофициального представителя прессы. По
словесной договоренности, на птичьих правах. Иногда его вдруг приглашали и
сообщали что-нибудь невразумительное. Чаще все-таки не приглашали, и тогда
он являлся сам. Отрабатывая право присутствовать незначительными услугами.
Но - без подобострастия, не переступая последнюю грань, за которой уже
начинается явственная торговля. Он, наверное, потому и прижился в
Комиссии, что не переступал за грань. Но сегодня ночным обостренным
прозрением я видел, что он встревожен. То и дело, споткнувшись на
полуслове, он вдруг замирал. И глядел мимо слушателей в какую-то дальнюю
точку. Сигарета дымилась меж пальцев, повисших у рта - догорая до фильтра,
обламывая длинный пепел. Это было так необычно, что Леля Морошина сказала
ему: Что-то, Леник, ты нынче - того, ты какой-то рассеянный. Ты, наверное,
Леник, немножечко заболел? - А очнувшийся Куриц вдруг улыбнулся ей тихой
сиротской улыбкой. Честно говоря, увидев эту улыбку, я несколько
остолбенел. Потому что она ну никак не вязалась с привычным мне Курицом. Я
бы даже сказал, что это вдруг - проступила судьба. Но о страшной судьбе
Лени Курица я тогда еще не догадывался. Я лишь с некоторой тревогой
заметил, что он посматривает на меня. И боялся, что он неожиданно ляпнет -
что-нибудь этакое. Ведь "явление", как таковое, захватывало мой район.
Правда, самую периферию, но я все равно проходил как свидетель. Как
участник, и должен был быть занесен в служебный реестр. Все свидетели и
участники обязательно регистрируются. Но как раз регистрироваться я
никакого желания не имел. Регистрация означала - пустые изматывающие
допросы. Пробы крови, анализы, психиатрический тест. И потом очень долго
еще остаешься на подозрении. Будто ставят на каждом участнике выжженное
клеймо. Кстати, именно поэтому многие свидетели - уклоняются. Уклоняются,
прячутся, делают вид, что они - ни при чем. Разумеется. Никому ведь не
хочется выглядеть неполноценным. В общем, я опасался, что Куриц - заложит
меня. Но, по-видимому, у него были какие-то другие соображения. Он -
молчал. А когда я направился в библиотеку, то он вызвался меня подвезти. И
при этом таким неестественным тоном, что я не смог отказаться.
Я, наверное, никогда не забуду эти страшные томительные часы. Уже с
ночи - распаривало и невыносимо палило, ртуть в наружных термометрах
доходила до тридцати, удушающие испарения поднимались из узких каналов,
отстоявшаяся вода в них действительно - зацвела, мутный жар исходил от
асфальта, стекла и камня, опустили листву до земли погибающие тополя,
воздух был одуряющ и влажен - до полного изнеможения, нездоровое марево
окутывало этажи, даже солнце к полудню вдруг стало - коричневого оттенка,
и трехслойные появившиеся с утра облака прикрывали его, спускаясь все ниже
и ниже над городом - перемешиваясь с испарениями и рождая белесую пелену:
очертания улиц терялись в ней, как в тумане.
Я отчетливо помню, что почти всю дорогу Куриц молчал. Я тогда
поначалу не обратил на это внимания. У него был "четыреста первый",
притертый и крепкий "Москвич", и он вел его - резко и яростно, проскакивая
перекрестки. Будто все свое раздражение вымещая на этом стареньком
"Москвиче". Вероятно, тогда уже он догадывался, что именно происходит, и
метался и мучился в поисках выхода из тупика, но возникшее у него озарение
было настолько неправдоподобно, что он просто не мог поделиться им даже со
мной, только бился, как бабочка о стекло, постепенно ослабевая и не в
силах рассеять тот мрак, который надвигался на нас.
Потому, вероятно, и был он сегодня удручающе немногословен. Лишь
когда мы свернули с горячей, придавленной к дну, оловянной Невы и
подъехали к пандусу, опоясывающему библиотеку, он, внезапно затормозив и
привалившись всем телом к рулю, сказал:
- Ты интересовался, кто же вас продает - так вот я выяснил.
Понимаешь, я выяснил, кто вас действительно продает. Продает вас не
кто-нибудь, а Леля Морошина. Да, красивая Леля, имейте это в виду. Я к
тому говорю, что вы слишком ей доверяете...
Я уже вылезал из машины, но - так и сел. Потому что известие было
воистину ошеломляющее.
Я, по-моему, даже не осознал его до конца.
- Леля?.. Леля Морошина?!.. Ни за что не поверю!..
Тогда Куриц, по-прежнему привалившись к рулю и по-прежнему глядя на
серо-коричневый пыльный булыжник, по-собачьи вздохнул и спросил, не
поворачивая головы:
- Слушай, Волков, я когда-нибудь - тебя обманывал?..
По фамилии он называл меня только, если был необычайно зол.
- Нет, - ответил я, чувствуя, как обрывается сердце.
- А ты помнишь какой-нибудь случай, чтоб я - поторопился
с_к_а_з_а_т_ь_? Чтобы я ошибался, чтоб дал тебе неверные сведения?
Он был прав. Мне нечего было ему возразить. Я спросил его только:
- Откуда тебе известно?
Но глядящий в пространство, насупленный Куриц лишь дернул небритой
щекой:
- Ты же знаешь, что я не засвечиваю своих источников. - И добавил -
опять, по-собачьи протяжно - зевнув. - Собственно говоря, кому это теперь
интересно?
Он был прав, вероятно, четыре тысячи раз. Но тогда я еще, к
сожалению, не подозревал об этом. Я смотрел, как он разворачивается,
махнув мне рукой - наскочив на поребрик, а потом едва не задев выступающий
угол ограды. Громко стрельнула дымом отвислая выхлопная труба, запыленный
"Москвич" подмигнул тормозными огнями и, опасно подрезав вдруг тронувшийся
с остановки трамвай, серой жужелицей пронесся куда-то в сторону Невского.
В непротертом овальном окне его я заметил пригнувшийся силуэт. Леня Куриц
опаздывал на встречу с профессором. К сожалению, я тогда не знал, что они
знакомы между собой. Впрочем, если б я даже и знал, все равно это вряд ли
что-нибудь бы изменило. Поздно было вставать против мрака, который
надвигался на нас. Мы тогда были очень растеряны и сбиты с толку. И,
наверное, уже был упущен последний момент. Зверь проснулся, и темная кровь
его - запылала. Сетка трещин уже появилась на площадях. Проступила трава,
и начались перебои со связью. Электричество отключалось практически каждую
ночь. Но тогда я не мог еще увязать это все в единое целое. Каждый факт мы
рассматривали тогда - просто как факт. А к тому же сейчас мои мысли
занимала Леля Морошина. Неужели она в самом деле тихонечко нас продает?
Вот откуда у генерала Харлампиева такая уверенность. Вот откуда такая
уверенность у генерала Сечко. Ведь на прошлой неделе они просто требовали
ввести чрезвычайное положение. И при этом ссылались на сведения, которые
не могли к ним попасть.
Я поднялся по низким широким ступенькам библиотеки. В мутных стеклах
ее отражалась гнетущая духота. Тушка мертвого воробья распласталась под
вазой, высеченной из гранита. Я подумал, что вижу упавшую птицу не в
первый раз. Вообще непонятное что-то творится с обыкновенными воробьями.
Словно сердце у них неожиданно разрывается на лету. Я подумал, что, может
быть, стоит заняться еще и птицами. Все же - странный, загадочный,
необъяснимый факт. Только кто ими будет серьезно и обстоятельно
заниматься? Если рук не хватает и на обычную толкотню.
Духота, однако, была чудовищная. Даже стены из красного камня ничуть
не смягчали ее. Я прошел через гулкие темные мрачно-пустынные залы.
Одиноко белели стеклянные колпаки на столах. Кто сейчас ходит в библиотеки
- никто не ходит. Молодой, очень бледный, до прозелени, человек - в
сюртучке, ощутимо спирающем его узкие плечи, оторвавшись весьма недовольно
от разложенных книг, проглядел мой заказ и неприятно поморщился:
- Полагаю, что таких реквизитов в наличии нет...
- Полагаю, что - есть, - ответил я очень высокомерно.
Я уже научился, как надо вести себя с этими молодыми людьми. Да и он,
наконец, разглядел на заказе шифр нашей Комиссии. И поэтому выгнул
бесцветные брови:
- Один секунд...
И - исчез, только лампа горела над ветхими книгами. Я небрежно, как
будто от скуки, придвинул одну из них. "О земных и воздушных иллюзиях" -
значилось на обложке. Кожа. Розы тиснения. Восемнадцатый век.
Вот ведь как! Интересные книги они здесь читают. Я ведь именно это
издание включил в свой заказ. Но вчера мне ответили, что - временно не
выдается. Дескать - срок, реставрация, нет на хранении, и - вообще.
Я забарабанил пальцами по деревянной стойке. Мне ужасно не нравилось
то, что происходило в последние дни. Разумеется, это могло быть
естественным совпадением. И, однако ж, таких совпадений я не любил.
Что-то много у нас получается - якобы совпадений.
Между тем за огромными окнами библиотеки сгустился мрак. Абсолютный,
непроницаемый - будто ночью. И его вдруг прорезал трепещущий медленный
свет. Грозовая лиловость заполнила все помещение.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3