— Может, пригласишь войти?
— А ты сумеешь?
— Попробую.
— Правда, у меня тесно…
Док молчал.
— Ну ладно, входи, что ли, в самом деле! — сказала Сюзи и скрылась внутри.
Док опустился на четвереньки перед топочной дверцей; сперва бросил внутрь коробку, затем полез сам, счастливо говоря себе: «Человеку, который проделает это с достоинством, в жизни больше ничто не страшно!» — и только подумал, как тут же зацепился брючиной за угол дверцы, рванулся вперед — дверца захлопнулась, защемила лодыжку. Так он и застрял: сам внутри, нога снаружи, ни туда и ни сюда.
— Я, кажется, застрял…
— Подожди, не дергайся. — Сюзи присела верхом на Дока, ловко отцепила брючину от дверцы. — Ну, вот и все. — Сюзи слезла с Дока. — Немного порвалось, но ничего, заштопаем…
Глаза Дока постепенно привыкали к скудному свету. На полу встречались два лучика — один сверху, из дымохода, другой из приоткрытой топочной дверцы.
— Поначалу видно плоховато, — сказала Сюзи. — У меня есть лампа. Сейчас зажгу.
— Не надо, я и так все различаю, — сказал Док, оглядываясь по сторонам. Сердце вздрогнуло от жалости. Крашеные железные стены с бутафорскими занавесками, за которыми нет окон, самодельный туалетный столик с зеркальцем и склянками… Господи, сколь же отважен человек.. Но тут Сюзи нанесла удар по состраданию Дока:
— У нас в «Золотом маке» обедает сварщик. Знаешь, что он сделает? Придет со своим газовым резаком и прорежет с боков окошки! — голос восторженно звенел. — Я вставлю маленькие оконные рамы. На подоконниках — ящички с красной геранью. Придется, конечно, покрасить стены снаружи. Думаю, в белый цвет, а окошки с зеленым обводом. У входа разобью цветничок. Я умею ухаживать за розами..
Сюзи умолкла; церемонная тишина заполнила бойлер…
«А ведь это не бойлер, — вдруг подумал Док с радостным изумлением. — Здесь веет домашним духом».
— У тебя здесь очень хорошо, — сказал он. — Ты просто молодец.
— Спасибо за комплимент.
— Это самый настоящий дом! — Док высказал вслух свою мысль.
— Да, мне здесь спокойно и уютно, — отозвалась Сюзи. — У меня никогда в жизни не было своей комнаты.
— Что ж, теперь есть.
—Сижу я тут иногда и думаю: захотят меня выселить, ни за что не уйду, пусть хоть динамитом взрывают…
Док наконец собрался с духом:
— Сюзи, прости, что на маскараде все так получилось.
— Давай не будем об атом. Ты ни в чем не виноват.
— В том-то и дело, что виноват…
— А я говорю — нет!
— Я бы, кажется, все на свете отдал, лишь бы…
— Ну ладно, если ты еще не уразумел, давай объясню, ткну носом. Ты ни в чем не виноват, но урок я получила хороший. Сама кашу заварила, сама и обожглась. А ты здесь ни при чем, спи спокойно. И запомните все: нечего меня жалеть! У меня все в порядке. Никогда мне еще так славно не жилось. И помощи мне ни от кого не надо — ни от тебя, ни от других. Я хочу всего добиться сама! Унюхал? А если не унюхал, значит, только зря пришел!
В бойлере наступило короткое молчание. Потом Сюзи сочла, что Док действительно все «унюхал», и сказала лучезарно:
— Знаешь, я записалась на курсы машинисток! Занятия в школе по вечерам. В следующую субботу возьму напрокат машинку. Глядишь, научусь печатать.
— Конечно, научишься! Может быть, отпечатаешь мою книжку.
— Значит, решил-таки ее написать?
— Да, ведь это последнее, что у меня осталось. Без книжки мне вообще каюк… Скоро начинаются приливы, в субботу наконец-то поеду в Ла-Джоллу. Авось, дело пойдет на лад. Ты рада?
— Да. Почему кто-то должен страдать? — И тут же прикрылась церемонностью:— Может быть, выпьешь чашечку чаю? Сейчас быстро согрею на спиртовке.
— Да, спасибо.
Сюзи теперь полностью овладела положением; непринужденно болтая, она наладила спиртовку, поставила маленький чайник.
— Мне в «Маке» дают хорошие чаевые. За две недели отдала долг Джо Блейки. Элла хочет взять отпуск на недельку, она ни разу в жизни не отдыхала. Черт возьми, я спокойно одна управлюсь! Ой, прости, вообще-то я теперь не выражаюсь…
— Ты молодец, — сказал Док, — все ты делаешь правильно… Скажи мне, пожалуйста — только помягче, не обязательно тыкать носом, — что за мужчина тебе нужен? Мне это полезно знать — может, в жизни пригодится…
— А вот и чай, — сказала Сюзи, подавая ему дымящуюся чашку. — Подожди, пусть покрепче заварится. Сахар в чашке на столике…
Док положил сахар, помешал.
— Если б я точно знала, что тебе это действительно важно, без дураков, я бы, может, и сказала.
— Без дураков.
— Тогда ладно, слушай. Кого я ищу, может, его и в природе нет, но хочется верить, что есть. Мне нужен человек с широкой душой. Пусть даже суровый, но настоящий мужчина. И чтоб был у него в душе заветный уголок — для меня. Чтоб никогда меня не обижал. И чтобы я была ему нужна больше всего на свете. Чтоб без меня ему и жизнь — не жизнь. Вот такого мужчину я бы постаралась сделать счастливым!
— Ну, если не считать суровости, ты как будто про меня рассказываешь… — сказал Док.
— Нет уж, себя не припутывай! Было время, я тебя слушала, как дурочка. А теперь поумнела. Спасибо тебе, уму-разуму научил. Сам ведь сказал, что тебе твоя жизнь по душе, я только все испорчу…
— А если я соврал?
— Ну, глаза-то твои не соврали… — Это было сказано без малейшего ожесточения, голос дышал покоем и даже — странно сказать — каким-то весельем. Док был сражен.
— А у тебя счастливый голос, Сюзи.
— Да, я счастливая. А знаешь, кто мне помог?
— Кто?
— Фауна. Она меня научила гордости, а то я не знала, что это такое.
— Как же она тебя учила?! Поучила б заодно меня.
— Она сказала: «Другой такой Сюзи в целом мире нет», — и заставила меня это повторять, а еще сказала, что всякий человек чего-нибудь да стоит. И с тех пор я верю, что это действительно так… Ну ладно, может хватит разговоров?
— Да, — сказал Док. — Я, пожалуй, пойду.
— А то мне пора на работу… Слушай, помнишь, ты мне рассказывал в тот вечер: в дюнах живет человек, мы еще его с тобой искали?..
— Ясновидец? Конечно, помню. Что с ним?
— Джо Блейки посадил его под стражу.
— За что?
— За воровство. Стащил что-то из универсама. Джо не хотел его сажать, но что поделаешь.
— Ладно, что-нибудь придумаем. Ну, я пошел…
— Ты на меня не сердишься?
— Нет. Но мне очень жаль, что все так получилось.
— Мне тоже жаль. Но горевать не стоит — нет худа без добра. Счастливо, Док. Удачи тебе в Ла-Джолле!

Переходя улицу на этот раз, Док думал: хорошо бы никто меня не видел. Вошел в лабораторию, свалился на койку. В сердце стояла боль поражения и утраты. Он не мог думать о будущем. Одно он знал точно: в Ла-Джоллу надо ехать во что бы то ни стало. Только это и привязывает теперь его к жизни, в этом его дело и его вера. Он крепко зажмурился, разноцветные пятна заплясали на сетчатке.
Скрипнули ступеньки крыльца, и змеи забили своими гремучками, однако не слишком сердито. Дверь приоткрылась, заглянул Элен, — при виде докова лица надежда в его глазах померкла.
— Не заладилось? — спросил он робко.
— Не заладилось, — угрюмо подтворил Док.
— Неужели никак?..
— Никак.
— Тебе что-нибудь помочь?
— Нет, спасибо. Хотя постой! Знаешь Джо Блейки?
— Констебля? Конечно.
— Так вот, Джо забрал в дюнах одного человека. Пойди к Джо и скажи, что этот человек — мой хороший знакомый. Пусть будет с ним поласковее. Я навещу его, как только смогу. Еще скажи, что этот человек совершенно безобидный! — Док перевернулся на бок, порылся в кармане. — Вот тебе два доллара. Попросишь Джо, чтоб он тебя пустил в камеру, и передашь… нет, лучше забеги по дороге в универсам, купи дюжину лакричных леденцов. Отдашь ясновидцу вместе со сдачей.
— Кому-кому?
— Ясновидцу. Так зовут этого человека, — устало объяснил Док.
— Не волнуйся, мигом все сделаю! — сказал Элен, гордый поручением, и умчался рысцой.
Док снова улегся, но только начал засыпать, убаюканный своим страданием, раздался стук в дверь.
— Кто там? — крикнул Док. — Войдите!
Ответа не было, но постучали еще раз. Змеи неистово затрещали.
— Боже! — сказал Док. — Неужто школьники пришли на экскурсию?
Однако это оказалась телеграмма — длинная-предлинная, с оплатой за счет адресата. В ней говорилось:
ЭВРИКА! ГРЕЧЕСКОЕ СЛОВО ЗНАЧИТ НАШЕЛ. ТЕПЕРЬ ТЫ УЧРЕЖДЕНИЕ. УЧРЕДИЛ ОТДЕЛЕНИЕ ИЗУЧЕНИЮ ЦЕФАЛОПОД КАЛИФОРНИЙСКОМ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОМ ИНСТИТУТЕ. ШЕСТЬ ТЫСЯЧ ГОД ПЛЮС ТЕКУЩИЕ РАСХОДЫ. ЗАНИМАЙСЯ ОСЬМИНОГАМИ. СДЕЛАЮ ТЕБЕ ВЫСТУПИТЬ КОНЦЕ ГОДА ДОКЛАДОМ КАЛИФОРНИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК. ДАЛЬНЕЙШЕЕ ОТ ТЕБЯ. ПОЗДРАВЛЯЮ. НЕ ЗАБУДЬ ОПЛАТИТЬ ТЕЛЕГРАММУ. ЖАЛЬ НЕ УСЛЫШУ ЧТО СКАЖЕШЬ.
Док положил телеграмму на постель и сказал:
— Вот сукин сын!
36. ЛАМА САВАХФАНИ
[Слова Иисуса, распятого на кресте. «От шестого же часа тьма был» по всей земле до часа девятого. А около девятого часа воззвал Иисус громким голосом: «Или, Или! лама савахфани то есть: Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты Меня оставил?» (Евангелие от Матфея, XXVII. 45-46).]
— Хорошие леденцы — «Ребячья нежность»! Ешь! — говорил Элен, сидя на краешке железной тюремной койки и с любопытством глядя на ясновидца. — Раз ты друг Дока, можешь ничего не бояться.
— А что это за Док? Я его не знаю.
— Зато он тебя знает. Считай, тебе повезло.
— Док —это какой-то доктор?.. Но я не знаю никаких докторов.
— Нет, он не взаправдашний доктор. Он ловит разных морских жучков.
— О, тогда я его помню! Однажды я угостил его обедом.
— Ну вот, а он тебя угощает леденцами.
— Боюсь, что я не стану их есть.
— Почему?!
— Скажите моему другу Доку, что в душу мою проник яд жадности. Я очень люблю леденцы. До вчерашнего дня я крал по одному леденцу и искуплял свое маленькое преступление стыдом. Но вчера меня обуял непомерный аппетит, и я взял сразу три. Директор магазина, оказывается, знал, что я беру по одному леденцу, и закрывал на это глаза. Но когда я взял три, он не стерпел. Я на него не в обиде, он поступил правильно: кто знает, что я совершил бы на следующий день. Быть может, у меня возникло бы более опасное желание… И вот я хочу наказать себя: я буду нюхать эти леденцы, но к ним не притронусь.
— Ты что, чокнутый? — спросил Элен.
— По-видимому, — отвечал ясновидец. — Хотя утверждать не берусь. Ведь у меня нет почвы для сравнения: я не знаю, как чувствуют себя другие.
— Ну ты и разговариваешь — навроде Дока, — сказал Элен. — Ни слова не пойму.
— Как он, кстати, поживает?
— Не очень хорошо. Мучается!
— Да-да, я теперь припоминаю. Я еще тогда обратил внимание, что его душа одета саваном одиночества. Еще тогда мне было за него боязно.
— Нет, ей-богу, словечки у тебя — прямо как у Дока! — восхитился Элен. — Знаешь, из-за чего он мучается? Из-за бабы.
— Что ж, этого следовало ожидать. Если человеку холодно, он ищет тепла. Если человек одинок, от этого есть только одно лекарство. Почему же он не возьмет эту женщину в жены?
— Она не хочет с ним жить… пока.
— Что ж, бывает. Такое уж они племя.
— Кто?
— Женщины. А что значит «пока»? Разве потом что нибудь изменится?
Элен уставился на ясновидца дикими, стоячими глазами. Этот человек разговаривает, как Док. Может, он даст совет? Однако напрямую говорить с ним не стоит.
— Можно тебя спросить?
— Да, пожалуйста.
— Только это не настоящий вопрос… В жизни ничего этого нету… не знаю, как сказать…
— Стало быть, вопрос гипотетический?
— Ну да, вроде как шутка! Дело, значит, такое. Один человек попал в беду, мучается…
— И что же?
— Никак беду не одолеет. А у него есть друг…
— Друг, это, наверное, вы? — спросил ясновидец.
— Нет! Совсем другой парень! — замахал руками Элен. — Не помню, как зовут… В общем, попал человек в беду. Есть один способ, как с ней справиться, но сам он ничего сделать не может. Значит, это должен сделать друг? Как думаешь?
— Да. На то он и друг.
— Даже если тому человеку будет больно?
— Да, даже если очень.
— Даже если нет полной надежды?
— Да. Я не знаю, как обстоит дело с вашим Доком, но знаю, как обстоит с вами… Если вы его любите, то, чтобы помочь, вы должны быть готовы на все — буквально на все. Даже убить его, если его мука неисцелима. Таков высший и горчайший долг дружбы!.. — Элен слушал затаив дыхание. — Я понимаю: то, что вы хотите совершить — жестоко. Убедитесь прежде, что иного выхода нет; затем усвойте — наказание неотвратимо. И последнее: очень возможно, что спасенный вами друг не захочет больше разговаривать с вами… Так что ваш поступок требует настоящей любви, великой любви! Такова ли ваша любовь к другу?
Элен шумно вздохнул.
— Я же говорю, ничего этого нету! Я спросил — вроде как загадку загадал. Гипа… в общем, шутка!
— А по-моему, — сказал ясновидец, — вы любите вашего Дока не на шутку!..
Никто не знает, каким образом человек становится великим. Быть может, величие всегда живет в нас — дремлет в темной бездне души, чтобы в один прекрасный день воспрянуть к свету; а может, оно проникает в тело извне, словно незримые космические частицы? Однако вот что доподлинно известно: величие пробуждается к жизни, к действию лишь силой необходимости; обретается человеком в муках; влечет за собою очищение, возвышение, нравственную перемену, после которой нет пути назад, к невинно-безответственному существованию.
Элен лежал под черным кипарисом, корчился, тихонько постанывал сквозь стиснутые зубы. Ночь длилась; луна зашла, отдав мир в объятия злой черной тьмы; и грудь Элена стеснилась таким безмерным, таким безысходным отчаянием и одиночеством, что Элен возопил о своей великой и страшной участи, как возопил некогда Он, думая, что Бог оставил Его…
Час за часом в душе Элена шла борьба, и лишь к трем часам в сердце настоялась решимость. Элен принял этот свой жребий, как прежде принял проклятое президентство. Он знал, что действует с судьбой заодно — и был спокоен. И, право, только поверхностный и скучный человек не счел бы его в эту минуту прекрасным!
Элен поднял с земли орудие судьбы — бейсбольную биту Уайти II — и выполз из-под ветвей черного кипариса, словно огромный серый кот.
Не прошло и трех минут, как он вернулся под дерево, упал ничком на землю и зарыдал.
37. ГЛАВКА С БУЛАВКУ
Доктор Гораций Дормоди терпеть не мог ночных вызовов (кто ж их любит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29