За прилавком стоял Джозеф-Мария, веселый и собранный. Сверху волнами накатывало пение.
— Ну как вчера повеселились? — осведомился Патрон.
— О чем это ты?
— В ресторане, спрашиваю, посидели хорошо?
— Да, — Док словно точку поставил.
— Слушай, Док, ты бы поучил меня еще в эти свои шахматы.
— Все не веришь, что в шахматах нельзя жульничать?
— Почему, верю. Просто хочу разобраться получше… У меня, кстати, есть ящик «богемского» пива, из Мексики. Холодное.
— Да, это вещь, — сказал Док. — Самое знатное пиво во всем западном полушарии.
— Тогда я тебе его дарю.
— Что это ты вдруг?
— Так, ничего. Настроение хорошее.
— Ладно, спасибо… — Док начал понемногу беспокоиться.
Дальше — больше. Шагая обратно в лабораторию, он все время чувствовал на себе взгляды. Это все бренди, подумал он. Не надо было вчера пить бренди. Черт знает что чудится! Нервы!
Док сделал яичницу из двух яиц, сдобрил ее приправой из куркумового корня, чеснока и пряностей. Потом взглянул на таблицу приливов и отливов во вчерашнем «Монтерейском глашатае». Так, сегодня в два часа восемнадцать минут приличный отлив, вполне можно набрать хитонов и змеехвосток, если, конечно, к тому времени не задует ветер с моря, не нагонит воды… От «богемского» Док немного успокоился, хотя по-прежнему испытывал какую-то смуту. И любимая яичница с приправой в этот раз показалась не слишком вкусной.
В дверь постучали, вошла Фауна. Щелкнула пальцами на гремучих змей.
— Привет, Док. Как самочувствие?
— Нормально.
— Много вчера выпил?
— Да не то чтобы очень.
— Стол понравился?
— Да, отличный. Ты знаешь, что заказать.
— Еще бы я не знала. Ну как, согласен на дополнительный раунд? Верно я про Сюзи тебе говорила?
— Верно. Кстати, как она?
— Спит еще.
— А я сейчас ухожу на промысел — скоро отлив.
— Сказать ей, где ты?
— Не надо, с какой стати… Вот сумочка ее у меня, уволок нечаянно. Ты бы захватила.
— Что, у Сюзи ног нет? Сама придет да заберет.
— Меня дома не будет.
— Ничего, когда-нибудь вернешься.
— Слушай, — сказал Док, — куда ты гнешь?
Так его и разозлить недолго, подумала Фауна, и тут же заспешила домой.
— Пойду я, дел много. Ты на меня не сердишься?
— За что же мне сердиться?
— Ну, пока. Если чего понадобится, скажи.
— Фауна, а можно тебя спросить… — начал было Док и замолчал.
— Что? Спрашивай.
— Ладно, раздумал. Какое это имеет значение…

Когда Фауна вернулась в «Медвежий стяг», Сюзи сидела сгорбившись над чашкой кофе.
— С добрым утром, — сказала Фауна. — Что молчишь? Отвечать надо, когда здороваются.
— Да, прости, пожалуйста. Доброе утро.
— Ну-ка, посмотри на меня.
— Ну, смотрю.
— Ладно, все ясно…
— Что ясно? Ты ведь ничего не знаешь.
— Хорошо, не знаю. И вообще, какое мне дело? Джо, принеси мне тоже кофе! — Фауна катнула к Сюзи круглую жестяную коробочку с таблетками от головной боли.
— Спасибо, — Сюзи положила в рот три таблетки, запила кофе.
— Док на свой промысел отправился, — как бы между прочим сказала Фауна.
— Ты у него была?
— На улице встретила. Ну, как там у вас вчера?
Сюэи подняла голову, широко распахнула глаза — словно душу распахнула.
— Он до меня за весь вечер ни разу не дотронулся, — произнесла она чуть слышно. — Мы с ним гуляли в дюнах, он ко мне даже не прикоснулся.
Фауна улыбнулась.
— Ну, а говорил-то он с тобой хорошо?
— Да, немного говорил, но душевно.
— Это радует, — сказала Фауна.
— Я, наверное, сумасшедшая. Я ему всю свою жизнь рассказала…
— Почему же сумасшедшая. Молодец.
— Сама рассказала, он и не спрашивал.
— Ну, а сам он что говорил, что рассказывал?
— Рассказывал: жил-был давным-давно один парень, сделал себе живую девушку из цветов…
— Это еще зачем, господи прости?
— Кто его знает. Но когда рассказывал, мне это было понятно.
— А еще что говорил?
— Понимаешь, там, в дюнах, больше говорила я, а он слушал. А как замнусь, в словах запутаюсь, он поможет, направит так ласково…
— Да, — сказала Фауна с гордостью, — у него на это талант.
— Ой, чуть не забыла! — Глаза Сюзи чудесно заблестели от волнения. — Я сроду не верила в гадание по звездам, но вчера!.. Знаешь, что нам подали на ужин?
— Шампанское? — спросила Фауна.
— Ни за что не угадаешь. Рыбу и рака. И меня от рыбы даже не затошнило.
— Ну и что?
— Как что! Помнишь, ты говорила, будто я Рыба, а он Рак?
Фауна отвернулась, скрывая улыбку:
— Что-то у меня в носу свербит. Наверное, простуда начинается…
— А может, это неспроста, что мы съели свои знаки зодиака? Может, это судьба?
— Что ж, очень вероятно. Просто так на свете ничего не бывает.
В глазах Сюзи сверкнуло ликование:
— Съели мы свои зодиаки, а он потом и говорит: «Знаешь, мне так одиноко…»
— А вот это на него не похоже! Неужто выдумал, чтоб завлечь?
— Нет, не понарошке он это сказал. Слыхала я в жизни такие речи, чай, отличила бы. Он сказал это как будто против своей воли, даже сам удивился! Ну, что ты про все это думаешь, Фауна? Не молчи.
— Что я думаю? Думаю, что скоро у меня будет еще одна золотая звездочка.
— Да как же это? Если, предположим — ведь ничего, что я так говорю? — предположим, я к нему перееду. Через дорогу. Но ведь все люди знают, где я работала. Не будет ли его это задевать?
Фауна фыркнула.
— Как будто он сейчас не знает, где ты работаешь… Сюзи, дочка, обещай мне одну вещь. Никогда не убегай от призраков, незачем. Будь человеком — никто тебя не обидит… И мужик, который бежит от судьбы, тоже далеко не убежит. Она его сама найдет.
— А Док?
— Что Док? Если он решит, что ты для него не хороша, значит, сам он тебя не стоит.
— Я не хочу его ловить ни в какие капканы…
Фауна улыбнулась своим мыслям и ответила:
— Не волнуйся, мужик — это такой зверь, что сам капкан насторожит, сам приманку положит, да сам в него и попадет. Ты, знай, спокойно жди. Делать тебе ничего не надо. А не будешь ничего делать, так никто потом и не скажет, что ты его в капкан поймала.
— Но ведь он мне пока не говорил… что я ему нужна…
— Ишь чего захотела. Мужики такого говорить не любят.
— Ой, у меня даже дух захватывает…
— Между прочим, — заметила Фауна, — ты за все утро ни одного скверного слова не произнесла!
— Правда? — удивилась Сюзи.
— Не скрою, когда я отдавала замуж своих прежних золотых звездочек, для меня это была большая потеря. А тебя отдать — совсем не жаль. Никакого убытка. Знаешь, что про тебя Патрон говорит: эта, мол, в дело не годится, задница слишком маленькая, а грудь слишком большая…
— Я только не хочу, чтоб люди думали, будто я за Доком бегаю, хочу на себе женить!
— Успокойся, ни за кем ты не бегаешь. И не будешь бегать. Знаешь, что мы с тобой сделаем… — Фауна посмотрела на Сюзи, что-то соображая. — Уезжай-ка ты сегодня из города, проветрись.
— Куда же я поеду?
— А хоть бы в Сан-Франциско. С поручением — возьмешь один сверток из моего сейфа в банке. А заодно купишь себе кое-какую одежду. Во-первых, шляпку. Во-вторых… купи-ка себе, пожалуй, хороший костюм, чтоб на несколько лет хватило. Походи там по улице Монтгомери, приглядись, что нынче модницы носят, какой материал в почете… Сразу не покупай, погуляй по магазину для приличия, толком все посмотри. Вернешься завтра.
— Чувствую, ты хочешь меня на сегодняшний день сплавить.
— Верно чувствуешь.
— А зачем?
— Это уж, милочка, не твоего ума дело… Автобуса есть два: в два часа и в четыре. На каком поедешь?
— На четырехчасовом.
— Что так поздно?
— Ты говоришь, Док на промысле? Пока он ходит по берегу, я приберусь у него в лаборатории. Там ведь сто лет женская рука не прикасалась.
— Смотри, еще рассердится!
— Ничего. Я ему поставлю мясо тушиться, на медленном огоньке. Я такое мясо умею, пальчики оближешь.
Сюзи вышла из-за стола и бросилась на шею к Фауне.
— Брось свои телячьи нежности. Иди. Я тебe и так уже свой лучший мех подарила. Не говори мне больше жалостливых слов.
— Что я тебя люблю?
— Ну вот, опять…
— Ладно, ладно, не буду.
25. БРЕХУНЯ
Док вернулся с промысла в половине пятого. Более сотни хитонов были привязаны нитями к стеклянным пластинкам; в дорожных деревянных ведерках с морской водой копошились сотни змеехвосток.
Умерщвление морских организмов — дело весьма тонкое и сложное. Морской зоолог стремится к тому, чтобы животное сохранило свой прижизненный облик, — но в полной мере этого достичь не удается. После смерти у животных, так же как и у нас, изменяется цвет. Кроме того, если умерщвлять с помощью грубых средств, сокращаются мышцы; змеехвостки, в яростной борьбе за жизнь, могут отторгать лучи…
В комнате, выходившей окнами на улицу, Док отцедил из деревянного ведерка часть воды. Пересадил змеехвосток в стеклянную плоскодонную ванночку, влил им немного морской воды. Маленькие животные забились, зашевелили змейками лучей. А когда утихомирились, легли спокойно на дно. Док добавил в морскую воду чуточку пресной. Лучи беспокойно дернулись. Док подождал, потом подлил еще толику пресной воды. Пресная вода — яд для морских животных; если вводить ее постепенно, она действует вкрадчиво, словно морфий. Животное расслабляется, погружается в сон и умирает ненасильственной смертью.
Док уселся ждать, пока подействует яд. И вдруг ощутил какое-то смутное беспокойство. Что-то неладно. Что? Вроде ничего такого не случилось. Самочувствие нормальное, утренняя мнительность прошла. Ах, ну конечно! Подсознание напоминает: ящик богемского пива, подарок, остался у Патрона. Док посмотрел в окно на лавку. Стоп, здесь тоже что-то не так. И вдруг он понял, что: окна — чистые! Док обернулся, оглядел лабораторию. Пластинки не валяются где попало, а аккуратно стоят на полу. Пол блещет чистотой. И запах… в комнате пахнет мылом.
Док отправился на кухню. Тарелки вымыты. Сковородки отдраены, блестят. Из чугунка на газовой плите вкусный дух. Док приподнял крышку. Тихо побулькивал коричневый мясной навар с луковками и морковками. Белый корешок сельдерея плавает, как рыбешка…
Док вернулся к рабочему столу, снова огляделся. Койка застлана прилежно, без единой морщинки; подвернутая под матрас простыня — чистая. Из-под койки, как по ниточке, торчат острые мыски старых штиблет… Дока вдруг охватило чувство сиротства — и странная теплая грусть.
Бедная, подумал он, бедная девочка. Неужели она хочет меня отблагодарить; надеюсь, я не сделал ей ничего дурного. Господи, уж не подумала ли она?.. Что я ей так вчера спьяну наговорил? Плохого-то ничего не сделал а вот не ляпнул ли чего? Ни за что на свете не хотел я обидеть Сюзи, ни словом, ни делом. Док опять оглянулся по сторонам. Да, чистоту она наводить умеет. И мясо тушеное, наверное, на славу… Док подлил пресной воды в стеклянную ванночку: от новой порции яда змеехвостки едва шевельнулись. Лучи их уже начинали завиваться в мелкую спираль.
Чистота в лаборатории будоражила Дока, вместе с тем он ощущал в себе непривычную тишь: нижний голос молчал, убаюканный где-то в потаенных глубинах. Док подошел к полке с пластинками: так, Бах… не то, Букстехуде — не то, Палестрина — опять не то. Но вот рука его набрела на альбом, который он не заводил уже давно. Еще не поняв толком, что это, Док раскрыл альбом. Усмехнулся, поставил первую пластинку. Зазвучала увертюра «Дон Жуана» Моцарта. Док, улыбаясь, пошел на кухню, помешал в чугунке. «Ишь ты, — сказал он вслух. — Выходит, я воображаю себя Дон Жуаном? Да нет, какой из меня Дон Жуан. Тогда отчего же я чувствую себя таким счастливым и гадким?» Док бросил взгляд на стол, где лежали аккуратной стопкой желтые блокноты и рядком — желтые карандаши. «Что ж, попробуем что-нибудь сотворить…» Но в этот миг суетливо скрипнули доски крыльца — и в лабораторию ворвался Брехуня.
Писать о Брехуне — чистое сумасшествие, но коль скоро он появился, у меня нет другого выхода… Люди, которым случалось с ним общаться хоть сколько-нибудь продолжительное время, потом долго не могли опомниться. Кто поумнее, для своего же спокойствия старался себе внушить, что этот человек им попросту приснился. Назвать настоящее имя Брехуни я не могу по той причине, что оно встречается слишком уж на многих бронзовых дощечках, которые гласят: «Создано на пожертвования такого-то».
Брехуня был с рождения богат, причем настолько, что просто не сознавал своего богатства. Ему казалось, что все люди таковы. Он считался ученым, однако талант он был или бездарь — никто не ведал; поинтересоваться этим открыто не осмеливались: ведь он учредил столько научных фондов, финансировал столько разработок, заседал в стольких попечительских советах! Он шутя отваливал миллионы, но при этом был не прочь поесть-попить за счет друзей… Он имел множество ученых регалий, однако некоторые люди втихомолку не без ехидства думали, что регалии ему присуждают лишь в расчете на пожертвования, что он как студент-футболист, которому платят стипендию отнюдь не за успеваемость…
Брехуня был коренастый, как пенек; волосы цыплячьего цвета росли кружком вокруг лысого темени. Глаза у него были блестящие, птичьи. Брехуня интересовался всем на свете. Он изучал окружающую действительность так рьяно, что совершенно разучился судить о ней здраво. Порой Док находил Брехуню забавным, но чаще впадал в отчаяние от его неуемной, близорукой восторженности.
Брехуня имел привычку разговаривать ором, ибо считал, что от этого речь яснее.
— Получил мою телеграмму? — проорал Брехуня с порога.
— Нет.
— Я к тебе на день рождения приехал! Всегда помню. Ведь сегодня сожгли Джордано Бруно!
— У меня день рождения не сегодня.
— Правда? Какой же у нас сегодня день?
— Пятница.
— Да? Ну ничего, я подожду.
— Долго ждать придется. День рождения в декабре. И койка у меня всего одна.
— Не беда. Посплю на полу. — Брехуня протопал на кухню, снял с чугунка крышку и принялся поедать тушеное мясо, отчаянно на него дуя.
— Стой, еще не готово! — Док с раздражением понял, что и сам кричит.
— Еще как готово! — громогласно заверил Брехуня, продолжая чавкать.
Док сказал:
— Тут ко мне заезжал Хитцлер. Рассказывает, тебя видели на газоне в университете Беркли, будто ты стоял на карачках, тащил зубами из земли червяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29