Квартал Тортилья-флэт
Перевод И.Гуровой

ПРЕДИСЛОВИЕ
Когда я писал эту книгу, мне не приходило в голову, что моих
пайсано можно счесть любопытной или смешной диковинкой, существами,
замученными нуждой или приниженными. Все это - люди, которых я знаю и
люблю; люди, которые превосходно приспосабливаются к окружающей среде.
Такое свойство человеческой натуры зовется истинно философским
отношением к жизни, и это - прекрасная вещь.
Знай я, что этих людей сочтут забавной диковинкой, я, наверное, не
стал бы писать про них.
Когда я учился в школе, у меня был приятель. Мы называли его piojo
[Вошь (исп.)]; у этого смуглого мальчугана, очень доброго и хорошего,
не было ни отца, ни матери - только старшая сестра, которую мы все
любили и уважали. Мы почтительно называли ее "девицей на часок." Ни у
кого в городе не было таких румяных щек, и она частенько угощала нас
хлебом с помидорами. Так вот, в домике, где жили piojo и его сестра,
"девица на часок", кран кухонной раковины был отломан, а труба наглухо
забита деревянной пробкой. Воду для стряпни и питья брали из унитаза.
Для этого на полу рядом с ним стоял жестяной ковшик. Когда вода
кончалась, стоило только дернуть ручку, и запас ее пополнялся.
Использовать унитаз по назначению строжайше запрещалось. Однажды, когда
мы напустили туда головастиков, хозяйка дома как следует отругала нас,
а потом смыло наших питомцев.
Быть может, это - возмутительное нарушение благопристойности. Но я
так не считаю. Быть может, это забавно - забавно, о господи! Я долгое
время приобщался приличиям, и все-таки я не могу думать о сестре piojo
как о - есть ли слово гнуснее? - как о проститутке, а о его
бесчисленных дядюшках, порой даривших нам монетки, как о ее клиентах.
Все вышесказанное сводится в конце концов к тому, что это - не
предисловие, а эпилог. Я написал эти рассказы потому, что они правдивы,
и потому, что они мне нравились. Но литературные мещане отнеслись к
этим людям с вульгарной высокомерностью герцогинь которые жалеют
крестьян, снисходительно над ними посмеиваясь. Рас сказы эти
напечатаны, и взять их назад я не могу. Но никогда больше я не отдам на
поругание приличным обывателям этих хороших людей веселых и добрых,
честных в своих плотских желаниях и прямодушных, истинно вежливых, а не
просто учтивых. Если, рассказав о них, я им повредил, то глубоко
сожалею об этом. Больше это не повторится.
Adios, Монтерей
Июнь 1937 года.
Джон Стейнбек
ВСТУПЛЕНИЕ
Это повесть о Дэнни, и о друзьях Дэнни, и о доме Дэнни. Это
повесть о том, как Дэнни, его друзья и его дом стали единым целым, так
что когда в квартале ТортильяФлэт говорят о доме Дэнни, то имеют в виду
вовсе не деревянные стены с облупившейся побелкой, совсем скрытые
разросшимися кустами кастильской роды. Нет, когда там говорят о доме
Дэнни, то подразумевают некое единство, частично состоящее из людей,
единство, от которого исходили радость и веселье, готовность помочь и -
уже под конец - мистическая печаль. Ибо дом Дэнни. был подобен Круглому
столу, а друзья Дэннирыцарям Круглого стола. И это повесть о том, как
возникло их содружество, как оно расцвело и превратилось в союз,
исполненный красоты и мудрости. В ней будет рассказано о рыцарских
приключениях друзей Дэнни, о сделанном ими добре, об их мыслях и об их
подвигах. А в конце этой повести будет рассказано, как был потерян
талисман и как распалось содружество.
В Монтерее, старинном городе на калифорнийском побережье, все эти
истории хорошо известны, их повторяют снова и снова, а иной раз и
приукрашивают. Вот почему этот цикл следует запечатлеть на бумаге, дабы
ученые будущих времен, услышав входящие в него легенды, не сказали бы,
как говорят они об Артуре, о Роланде и о Робине Гуде: "Не было никакого
Дэнни, и никаких его друзей, и никакого его дома. Дэнни - это божество,
олицетворяющее природу, а его друзья - всего лишь первобытные символы
ветра, неба и солнца". И цель этой летописи - раз и навсегда сделать
невозможной презрительную усмешку на губах угрюмых ученых.
Монтерей лежит на склоне холма между голубым заливом и темным
сосновым лесом. В кварталах, расположенных ниже по склону, живут
американцы, итальянцы, рыбаки и рабочие консервных заводов. Но на
вершине холма, где город сливается с лесом, где на улицах нет
асфальтовых мостовых, а на углах - фонарей, укрепились старейшие
обитатели Монтерея, как древние британцы укрепились в Уэльсе. Это и
есть пайсано.
Они живут в деревянных домишках, дворы которых заросли бурьяном, и
над их жилищами еще покачиваются уцелевшие сосны. Пайсано не заражены
коммерческим духом, они не стали рабами сложной системы американского
бизнеса; да она, впрочем, и не слишком стремилась их опутать - ведь у
них нет имущества, которое можно было бы украсть, оттягать или забрать
в обеспечение займа.
Что такое пайсано? Он - потомок испанцев, индейцев и мексиканцев и
еще всевозможных европейцев. Предки его поселились в Калифорнии лет
сто-двести назад. По-английски он говорит, как пайсано, по-испански он
говорит, как пайсано. Если спросить его, какой он национальности, он
негодующе объявит себя чистокровным испанцем и, закатав рукав, покажет,
что кожа с внутренней стороны предплечья у него почти белая. Свою
смуглоту, напоминающую цвет хорошо обкуренной пенковой трубки, он
приписывает загару. Он пайсано и живет на окраине города Монтерея,
расположенной на вершине холма, которая зовется Тортилья-Флэт,
"Лепешечная равнина", хотя это вовсе не равнина.
Дэнни был пайсано, он вырос в Тортилья-Флэт, и все его там любили,
но, впрочем, он ничем не отличался от остальных шумливых ребятишек
квартала. Почти с каждым обитателем Тортилья-Флэт его связывали узы
родства или романтической дружбы. Дед его был важной персоной, ему
принадлежали в квартале два домика, и все уважали его за богатство. И
если Дэнни, подрастая, предпочитал спать в лесу, работать на окрестных
ранчо и с боем вырывать еду и вино у сурового мира, не отсутствие
влиятельных родственников послужило тому причиной. Дэнни был невысок,
смугл и настойчив. К двадцати пяти годам ноги его окончательно
приобрели кривизну, точно соответствующую изгибу конского бока.
И вот, когда Дэнни исполнилось двадцать пять лет, началась война с
Германией. Когда Дэнни и его друг Пилон (да, кстати, "пилоном"
называется придача после заключения сделки - магарыч) услышали про
войну, они располагали двумя галлонами вина. Большой Джо Португалец
заметил блеск бутылей среди сосен и присоединился к Дэнни и Пилону.
По мере того как вина в бутылях становилось все меньше,
патриотизма в их сердцах становилось все больше. И вот, когда вино
кончилось, все трое спустились с холма, нежно взявшись за руки - во имя
дружбы и чтобы крепче держаться на ногах, - и зашагали по улицам
Монтерея. Перед домом, где записывали добровольцев в армию, они
принялись кричать "ура" в честь Америки и поносить Германию. Они
осыпали Германскую империю угрозами до тех пор, пока сержант-вербовщик
не проснулся, не надел форму и не вышел на улицу, чтобы их утихомирить.
В постель он вернулся нескоро, потому что стал записывать их в армию.
Сержант выстроил их перед своим столом. Они благополучно прошли
все проверки, кроме одной - проверки на трезвость, и тогда сержант
принялся задавать им вопросы, начав с Пилона:
- В каком роде войск ты хочешь служить?
- А мне наплевать, - небрежно бросил Пилон.
- Такие молодцы нам, пожалуй, нужнее всего в пехоте.
И Пилон был направлен в пехоту.
Затем сержант повернулся к Большому Джо, но Португалец уже успел
немного протрезвиться.
- А ты куда хочешь?
- Я хочу домой, - тоскливо сказал Большой Джо.
Сержант и его записал в пехоту. Наконец он обратился к Дэнни,
который давно уже стоя спал.
- Куда тебя направить?
- А?
- Я говорю: в каком роде войск ты хочешь служить?
- Что значит "в каком роде"?
- Что ты умеешь делать?
- Я? Я все умею.
- А что ты делал раньше?
- Я? Был погонщиком мулов.
- Ах вот как! Со сколькими мулами за раз ты сумеешь справиться?
Дэнни наклонился к нему с небрежным видом профессионала
- А сколько их у вас?
- Тысяч около тридцати.
Дэнни взмахнул рукой.
- Давайте их сюда!
И вот Дэнни отправился в Техас и до конца войны объезжал мулов.
Пилон маршировал по Орегону вместе с пехотой, а Большой Джо, как будет
рассказано дальше, сидел в тюрьме.
ГЛАВА I
О том, как Дэнни, вернувшись с войны, получил наследство, и о том, как
он поклялся защищать сирых и обиженных
Когда Дэнни вернулся домой из армии, он узнал, что получил
наследство и что теперь у него есть недвижимая собственность. Его вьехо
- другими словами, его дед - умер, оставив Дэнни два домика в квартале
Тортилья- Флэт.
Когда Дэнни услышал об этом, он ощутил, что на его плечи ложится
бремя забот, которыми чревато всякое обладание собственностью. Прежде
чем отправиться осматривать свое имущество, он купил галлон красного
вина и выпил его почти весь в одиночку. Тогда бремя спало с его плеч и
в нем пробудились самые худшие свойства его натуры. Он орал во всю
глотку, он сломал парочку стульев в бильярдной на улице Альварадо и
затеял две короткие, но восхитительные драки. Но никто не хотел его
замечать. В конце концов заплетающиеся кривые ноги понесли его к
пристани, куда, готовясь выйти в море, сходились в этот ранний час
рыбаки-итальянцы в резиновых сапогах.
Расовые предрассудки взяли верх над здравым cмыcлoм Дэнни. Он стал
угрожать рыбакам. Он называл их "сицилийскими ублюдками", "подонками
тюремного острова" и "собачьими собаками". Он кричал: "Chinga tu madre,
piojo" [Грубое испанское ругательство]. Он показывал им нос и делал
всякие неприличные жесты. Но рыбаки только усмехались, разбирали весла
и говорили:
- Здорово, Дэнни. Когда это ты вернулся? Приходи сегодня вечерком.
У нас есть молодое вино.
Дэнни был возмущен до глубины души.
- Pon uncondo a la cabeza! [Грубое испанское ругательство]завопил
он.
Они крикнули ему:
- До свидания, Дэнни. До вечера!
И, забравшись в утлые лодчонки, подгребли к своим моторкам, завели
их и, тарахтя, уплыли прочь.
Дэнни почувствовал себя оскорбленным. Он двинулся обратно, вверх
по улице Альварадо, разбивая по пути окна, и на втором перекрестке его
арестовал полицейский. Дэнни питал большое почтение к закону и
сопротивляться не стал. Если бы он не был только что демобилизован
после победы над Германией, он получил бы шесть месяцев. Но сейчас
судья дал ему только тридцать дней.
И вот в течение месяца Дэнни сидел на койке в городской тюрьме
Монтерея. Иногда он рисовал на стенах непристойные картинки, а иногда
вспоминал свою военную карьеру. Время в этой камере городской тюрьмы
тянулось для него очень медленно. Порой к нему на ночь запирали
какого-нибудь пьяницу, но обычно в преступной жизни Монтерея царил
застой, и Дэнни изнывал от одиночества. Сперва ему немного докучали
клопы, но когда они привыкли к его вкусу, а он свыкся с их укусами,
недоразумения между ними прекратились.
Он стал развлекаться сатирами. Он изловил клопа, раздавил его на
стене, обвел кружком и подписал карандашом - "мэр Клу". Потом наловил
еще клопов и назвал их в честь муниципальных советников города. Вскоре
вся стена была украшена раздавленными клопами, носившими имена видных
деятелей Монтерея. Он пририсовывал им уши и хвосты, снабжал их
огромными носами и усами. Тито Ральф, тюремный надзиратель, был
шокирован, но промолчал, так как Дэнни не включил в свою картинную
галерею ни судью, отправившего его в тюрьму, ни кого-либо из
полицейских чинов. Он весьма уважал закон.
Как-то вечером, когда тюрьма пустовала, Тито Ральф вошел в камеру
Дэнни с двумя бутылками вина. Через час он отправился за новыми
запасами, и Дэнни отправился с ним. В тюрьме было неуютно. Они купили
вина в заведении Торрелли и сидели там, пока Торрелли не вышвырнул их
на улицу. Тогда Дэнни пошел на вершину холма и уснул в лесу под
соснами, а Тито Ральф, шатаясь, побрел в тюрьму и доложил о его побеге.
Когда в полдень ослепительное солнце разбудило Дэнни он решил весь
день прятаться, спасаясь от погони. Он кружил среди кустов. Он
выглядывал из молодой поросли, как затравленная лисица. А вечером,
выполнив все условия игры, он вышел из лесу и отправился по своим
делам.
В делах Дэнни не было ничего темного или таинственного. Он подошел
к задней двери ресторана.
- Нет ли у вас черствого хлеба для моей собаки? - спросил он у
повара.
И пока этот доверчивый человек заворачивал ему хлеб, Дэнни украл
два куска ветчины, четыре яйца, баранью отбивную и мухобойку.
- Я заплачу вам потом, - сказал он.
- Берите даром. Я бы все равно их выбросил.
На душе у Дэнни полегчало. Раз так, значит, он неповинен в
воровстве. Он вернулся в заведение Торрелли, обменял четыре яйца,
баранью отбивную и мухобойку на большой стакан граппы и отправился в
лес стряпать себе ужин. Вечер был темный и сырой. Меж сосен, охраняющих
сухопутные пределы Монтерея, мокрым тюлем висел туман. Дэнни втянул
голову в плечи и затрусил под защиту леса. Впереди он разглядел еще
одну темную фигуру, и, когда расстояние между ними сократилось, он
узнал подпрыгивающую походку своего старого друга Пилона. Дэнни был
щедрым человеком, но тут он вдруг вспомнил, что продал все свои
съестные припасы, кроме двух кусков ветчины и кулька черствого хлеба.
1 2 3 4