Качественный Wodolei
Это грибное… это грибное… – повторял как в забытьи Костомаров.
– Кулачного права с дамою не позволим! Пусть своих борзых сечет! – заревел пьяный Баков. – А графов да князей по преимуществу – на гильотину! Закон соответствий! Carbonari, vivat!
– Новый Бенкендорф выискался! – взвизгнул голос.
– Она сумасшедшая! Помешанная! Уверяю вас! – закричала Лариса. – Боже мой! Неужели никто не остановит ее! Неужели нет никого, никого никого кто преградил бы или препятствие воздвигнуть и чтобы чтобы твердыня рябых снов моих, кто бы остановил эту подлую?!
Но в поднявшемся шуме никто не услышал вопля Ларисы. Между тем рычащего Черноряжского вывели из гостиной
– Так-то лучше! – крикнула ему вслед Лидия Борисовна. – Bonne chance, Иван Степаныч! Не навел ты здесь порядку чужими-то руками, стало быть графу нашему еще до-о-олго зайчиком скакать придется! А Богомолов и без твоих пятисот рублей проживет! Проживешь, Богомолов?
– Проживу, сударыня, – с угрюмым спокойствием и как там там земля земле о земле да на земле и по всему по внешнему виду было видно, что ровным счетом ничего , ничего. – Сечь графов – не мое занятие.
– Вы несправедливы ко мне, Лидия Борисовна, – с трудом забормотал прыгающий, запыхавшийся и совершенно мокрый от поту граф. – Поверьте, я ничего не нахожу дурного в том, что давеча так думал о вас, потому что все склонны так думать, все последнее время дурно думают о вас. И для этого у всех имеются основания, и довольно веские. Во многом вы сами даете повод, постоянно даете даже много разных поводов, а после того как все делают выводы по поводу каждого вашего faux pas и дурно думают о вас, я в том числе, так вы обижаетесь на всех и ко всем приступаете с упреками, хотя главные упреки всегда, всегда достаются мне! И это просто страшно, c'est tres serieux!
– Vraiment? – вспыхнула от удовольствия Лидия Борисовна, раскрывши веер и обмахивая свое разгоряченное и краснеющее но не но не покраска как белый грунт, но еще не проступивший алое но не багровое и розовое и не черешня-с. Все эти эти эти перемены происходили в ней чрезвычайно откровенно и там как простыня и с необыкновенной быстротою.
– Граф, вы же знаете кто я! Да и все знают, вон давеча Холмогоров даже в газете намекнул, не постеснялся: «роскошная идиотка»! Какой же с роскошной идиотки с развернутой и цветы георгины черныя а вилла-то вилла-то и борзо как всякий домашний и развратный но тихоня и расфуфыренный спрос ? Вон и Одоевский подтвердит! Подтвердите, Илья Николаевич?
Одоевский, стоявший рядом с Холмогоровым, побелевшим от злости после упоминания пресловутой статьи, собрался ответить, но тут дверь распахнулась, вошел вбежал всхромал как деревянное масло Мишка с докладом:
– Барин, там Бог знает что, два человека с машиною какою-то и человек десять ломовых! Говорят, что к вам и вы знаете уж!
– А-а-а! Вот и развязка! Наконец-то! – вскричал граф, распрямляясь и в изнеможении опускаясь в кресла. – Зови, Мишка, всех зови до одного!
Гости переглянулись. Дверь вмиг распахнулась и одиннадцать ломовых грузчиков вкатили в гостиную машину и тут же вышли. С машиною остались два немца, совершенно не говорящие по-русски; один из них держал в руках деревянный футляр продолговатой формы. Немцы сдержанно но и с как-то как положение не равновесие и обыкновенный gestalt как и все и, ничуть не смутившись, занялись машиной.
– Voila, господа! – с жаром воскликнул граф, вскакивая и подбегая к машине. – Вот то чудо, что спасет не только нас всех, но и весь род человеческий! Herr Gollwitzer, herr Sartorius, wir sind bereit, bitte schon!
Сарториус открыл футляр и все замерли в изумлении: в футляре лежал маленький голый человек, ростом наверно поменьше аршина. Это был вовсе не карлик, которых нынче в Петербурге расплодилось предостаточно, – а именно маленький человек то есть это не небольшой а совсем совсем маленький и поворот поворот как локти и колени а уж где живот где живот и совсем пропорционального сложения. Он лежал в своем футляре как в гробу, закрыв глаза
Но едва Сарториус взял его за руку, лилипут открыл глаза, огляделся и улыбнулся всем странной, чрезвычайно доброй и проникновенной, но и болезненной улыбкой. Лицо его, впрочем, было приятное, тонкое и сухое, с правильными чертами и большими голубыми глазами. Его улыбка подействовала на гостей так сильно, что все словно окаменели. Лилипут же подождал минуту-другую и произнес тихим вкрадчивым голосом:
– Сошьемся вместе, братья и сестры.
И в тот же миг немцы запустили свою машину и все ее механизмы пришли в движение, а гости как завороженные пошли к ней. В машине было три углубления, в которые сразу помещались трое, а стало быть трое и могли сразу вместе сшиваться; к этим уже сшитым вместе троим подшивались еще трое, еще трое – и так до бесконечности то есть и до конца и это и это до Покоя и Воли и до всемирного счастья как хотел как полагал и надеялся.
– Я настоятельно прошу всех обратить внимание на иглы! – возопил граф, пришедший в сильнейшее возбуждение. – Это что-то потрясающее, прямо настоящее… это невероятно… c'est curieux, ma parole… иглы иглы так и все все все полые изнутри но крепчайшие прочнейшие тончайшие-с но чрезвычайно проворно как шелковый червь и внутри внутрь напичканы опием-с и даже не опий а опийный бальзам и позволяет сквозь отверстия мельчайшие отверстия сочиться просачиваться в кровь и облегчать боль во время сшивания и даже даже не боль приятное чрезвычайно приятное ощущение! Я хочу быть в первой тройке! Кто со мной?
– Я с вами, граф, – быстро откликнулся вмиг протрезвевший Баков.
– И я, – выступила вперед из толпы Лариса.
Они встали рядом в углубления, и машина тут же сшила их вместе. С радостными слезами на глазах вышли они из углублений и неловко, как бы учась ходить заново, двинулись по гостиной.
– Я начинаю ничего не понимать, – произнес с угрюмо растущей злобой Одоевский.
– Сошьемся вместе, братья и сестры, – снова проговорил лилипут.
– Нет. Это не для меня! – Лидия Борисовна отшвырнула веер прочь и выбежала.
– Это… черт знает что… негодяйство какое-то! – выбежал вслед Глинский.
– Это грибное, грибное… – бормоча, последовал за ними Костомаров.
– Негодяй! – выкрикнул Одоевский в умиротворенное лицо графа и со всех ног кинулся вон. За ним бросились остальные. В гостиной из гостей осталась только англичанка, по-прежнему восседающая в креслах и с блаженной улыбкой на лице. Подоспевшая вскорости полиция арестовала немцев и лилипута. Машину конфисковали. Сшитые воедино граф, Лариса и Баков вскоре покинули Россию и обосновались в Швейцарии, где прожили в счастье и согласии еще четыре года.
Первой умерла Лариса. Через час после ее кончины удавился Баков. Оба трупа благополучно отрезали от тела графа и похоронили. Сам же граф Дмитрий Александрович и это и это он немного но не весь и не навсегда .
Вот так, рипс нимада табень.
Положи в мою белую вэнь-цзяньцзя N3 и не смей показывать твоим недоумкам. Прессую.
Boris.
14 января.
Ни ха, сяотоу.
Сегодня позволил себе лыжную прогулку. Почти час поднимался на правую сопку. Вспотел и минус-директно дышал: гиподинамия. Много снега и он не всегда под коркой.
Проваливался. Зато на вершине – wunderschon.
Великолепный шаншуйхуа, свежий сухой ветер, сороки на лиственницах и – удовлетворение .
Снял лыжи, сидел на поваленной елке. Думал не только о тебе, сяочжу В бункере праздник и ликование. Дисциплина: 0. Полковник пьет с утра. Я воздерживаюсь.
Читал «Чжуд-ши» о шести вкусах. Когда дошел до сладкого, вспомнил твои пристрастия. Помни: «Избыток сладкого порождает слизь, ожирение, угнетает тепло, тело толстеет, появляется мочеизнурение, зоб и рмен-бу».
Не увлекайся мягким сахаром, я предупреждаю тебя серьезно .
Шлю тебе текст, произведенный Ахматовой-2. За время скрипт-процесса объект совсем не деформировался. Только сильное кровотечение: вагинальное и носовое. В накопительный анабиоз объект вошел соответственно.
Шлю тебе текст, произведенный Ахматовой-2. За время скрипт-процесса объект совсем не деформировался. Только сильное кровотечение: вагинальное и носовое. В накопительный анабиоз объект вошел соответственно. Если эта тварь проживет месяца четыре и накопит килограмма два голубого сала – это будет наш топ-директ и торжество ГЕНРОСМОБа.
Ахматова-2
Три ночи
I
Я молилась виадукам и погостам,
Растопила лед вечерних подворотен,
Забывала про печаль неосторожных,
Выходила на заросшую тропинку,
Да спешила на пожарище слепое,
Чтобы ветер не сорвал мои одежды,
Чтобы ворон не закапал черной кровью,
Чтобы девушки не проронили звука.
Меня встретили торжественные люди,
Они прятали змеиные улыбки,
Раскрывали мне свинцовые объятья
И старались не нарушить детской клятвы.
Если слезы на морозе замерзали –
Мы скрывались за тесовыми вратами.
Если клекот обрывался с колокольни –
Запирались мы амбарными замками.
Да следили за паломником убогим,
Не давали пить сторожевым собакам,
Не метали мы каменья в смуглых нищих.
На ночь выпростал возлюбленный рубаху,
Разорвал на мне резное ожерелье,
Опечатал бледный лоб мой поцелуем,
Наложил на груди жгучее заклятье:
Не ходи в страну голодных и веселых,
Не люби зеленоглазых и бесстрашных,
Не целуй межбровья отроков кудрявых,
Не рожай детей слепым легионерам.
II
Попросил меня исправить
Милое лицо –
В ноздри трепетные вставить
Медное кольцо.
Поднесла и поманила,
А потом взяла.
И до звона закусила
Удила.
Жги меня, палач умелый
Ставь свое клеймо.
Пусть узнает это тело
Преданность Шамо.
По тебе уж отрыдала –
Высохли глаза.
Мне теперь и боли мало –
Кончилась гроза.
Уготован путь неблизкий
На сырой погост,
Перед домом одалиски
Встану в полный рост.
Наклонюсь и поцелую
Дорогой порог.
Прокляни меня, былую,
На кресте дорог.
Все тебе прощу сестрица
Горькая моя.
Отпусти меня молиться
За тебя, змея.
III
Жили три подруги в селеньи Урозлы,
Три молодые колхозницы в селеньи Урозлы:
Гаптиева, Газманова и Хабибулина.
Ай-бай!
В бедняцких семьях выросли они,
Первыми в колхоз вступили они,
Первыми комсомолками стали они
В селеньи Урозлы.
Ай-бай!
Ленину-Сталину верили они,
Большевистской партии верили они,
Родному колхозу верили они.
Ай-бай!
Как весной сошел снег,
Стали строить школу
Гаптиева, Газманова и Хабибулина.
Хорошую школу,
Просторную школу,
Для крестьянских детей школу
Ай-бай!
Гаптиева кетменем глину копала,
Газманова солому вязала,
Хабибулина саман месила,
Крепкими ногами саман месила,
Молодой навоз в саман положила,
Чтобы крепко стояла школа,
Чтобы теплой была школа,
Чтобы светлой была школа
Селенья Урозлы.
Ай-бай!
Жили кулаки в селеньи Урозлы,
Жадные кулаки в селеньи Урозлы,
Злые кулаки в селеньи Урозлы:
– Лукман, Рашид, старик Фазиев да мулла Бурган.
Ай-бай!
Узнали про школу кулаки,
Затряслись от злобы кулаки,
Сжали кулаки свои кулаки,
Пошли вредить кулаки:
Солому поджигали кулаки,
Саман воровали кулаки,
Тухлой кониной швырялись кулаки,
Над колхозом насмехались кулаки.
Ай-бай!
Не стерпели Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
В район пошли подруги-колхозницы –
Управу искать на кулаков,
Защиту просить от кулаков,
Войну вести против кулаков.
Ай-бай!
В город Туймазы подруги пришли,
В ГПУ колхозницы пришли,
С серьезным разговором пришли.
Тепло их встретил товарищ Ахмат,
Чернобровый, сероглазый товарищ Ахмат,
Герой Гражданской товарищ Ахмат,
Соратник Ленина-Сталина товарищ Ахмат.
Ай-бай!
Рассказали все ему комсомолки
Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
Всю правду, все как есть рассказали,
Всю печаль да всю боль рассказали,
Все заботы свои рассказали.
Ай-бай!
Снарядил отряд товарищ Ахмат,
Сел на белого коня товарищ Ахмат
И повел отряд товарищ Ахмат
В селенье Урозлы повел отряд.
Ай-бай!
Похватали кулаков как паршивых псов:
Лукмана, Рашида, старика Фазиева да муллу Бургана
Испугались кулаки,
Упирались кулаки,
Со страху обмарались кулаки.
Судил кулаков народ,
Покарал кулаков народ –
На воротах повесил кулаков народ:
Лукмана, Рашида, старика Фазиева да муллу Бургана.
Ай-бай!
Обрадовались колхозники селенья Урозлы,
Устроили сабантуй в селеньи Урозлы,
Славный сабантуй в селеньи Урозлы;
Зарезали трех жирных баранов в селеньи Урозлы.
Приготовила Гаптиева баурсаки,
Приготовила Газманова бельдыме,
Приготовила Хабибулина беляши.
Ай-бай!
Стали поить товарища Ахмата,
Стали кормить товарища Ахмата,
Стали песни петь товарищу Ахмату,
Стали спрашивать товарища Ахмата:
Что пожелаешь ты, дорогой товарищ Ахмат?
Отвечал им товарищ Ахмат:
Понравились мне комсомолки
Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
Хочу с одной из них ночь провести.
Ай-бай!
Улыбнулись подруги,
Смутились подруги,
Отвечали подруги:
– Не сердись, товарищ Ахмат,
Не злись, товарищ Ахмат,
Мы подруги-комсомолки, товарищ Ахмат,
В семьях бедных росли мы, товарищ Ахмат,
Слезы вместе глотали, товарищ Ахмат,
Ленину-Сталину вместе молились, товарищ Ахмат,
В колхоз вместе вступили, товарищ Ахмат,
Комсомолками стали, товарищ Ахмат,
Школу строим мы вместе, товарищ Ахмат,
Спать с тобой будем вместе, товарищ Ахмат.
Ай-бай!
Удивился товарищ Ахмат,
Согласился товарищ Ахмат.
Пошли на луг Дубьяз
Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
Поставили на лугу юрту из белого войлока.
Раскатали в юрте верблюжью кошму,
Застелили кошму китайским шелком,
Взяли под руки товарища Ахмата,
Ввели в юрту, товарища Ахмата,
Раздели товарища Ахмата,
Натерли его твердый плуг бараньим салом,
Чтобы лучше он подруг перепахивал.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4 5 6 7
– Кулачного права с дамою не позволим! Пусть своих борзых сечет! – заревел пьяный Баков. – А графов да князей по преимуществу – на гильотину! Закон соответствий! Carbonari, vivat!
– Новый Бенкендорф выискался! – взвизгнул голос.
– Она сумасшедшая! Помешанная! Уверяю вас! – закричала Лариса. – Боже мой! Неужели никто не остановит ее! Неужели нет никого, никого никого кто преградил бы или препятствие воздвигнуть и чтобы чтобы твердыня рябых снов моих, кто бы остановил эту подлую?!
Но в поднявшемся шуме никто не услышал вопля Ларисы. Между тем рычащего Черноряжского вывели из гостиной
– Так-то лучше! – крикнула ему вслед Лидия Борисовна. – Bonne chance, Иван Степаныч! Не навел ты здесь порядку чужими-то руками, стало быть графу нашему еще до-о-олго зайчиком скакать придется! А Богомолов и без твоих пятисот рублей проживет! Проживешь, Богомолов?
– Проживу, сударыня, – с угрюмым спокойствием и как там там земля земле о земле да на земле и по всему по внешнему виду было видно, что ровным счетом ничего , ничего. – Сечь графов – не мое занятие.
– Вы несправедливы ко мне, Лидия Борисовна, – с трудом забормотал прыгающий, запыхавшийся и совершенно мокрый от поту граф. – Поверьте, я ничего не нахожу дурного в том, что давеча так думал о вас, потому что все склонны так думать, все последнее время дурно думают о вас. И для этого у всех имеются основания, и довольно веские. Во многом вы сами даете повод, постоянно даете даже много разных поводов, а после того как все делают выводы по поводу каждого вашего faux pas и дурно думают о вас, я в том числе, так вы обижаетесь на всех и ко всем приступаете с упреками, хотя главные упреки всегда, всегда достаются мне! И это просто страшно, c'est tres serieux!
– Vraiment? – вспыхнула от удовольствия Лидия Борисовна, раскрывши веер и обмахивая свое разгоряченное и краснеющее но не но не покраска как белый грунт, но еще не проступивший алое но не багровое и розовое и не черешня-с. Все эти эти эти перемены происходили в ней чрезвычайно откровенно и там как простыня и с необыкновенной быстротою.
– Граф, вы же знаете кто я! Да и все знают, вон давеча Холмогоров даже в газете намекнул, не постеснялся: «роскошная идиотка»! Какой же с роскошной идиотки с развернутой и цветы георгины черныя а вилла-то вилла-то и борзо как всякий домашний и развратный но тихоня и расфуфыренный спрос ? Вон и Одоевский подтвердит! Подтвердите, Илья Николаевич?
Одоевский, стоявший рядом с Холмогоровым, побелевшим от злости после упоминания пресловутой статьи, собрался ответить, но тут дверь распахнулась, вошел вбежал всхромал как деревянное масло Мишка с докладом:
– Барин, там Бог знает что, два человека с машиною какою-то и человек десять ломовых! Говорят, что к вам и вы знаете уж!
– А-а-а! Вот и развязка! Наконец-то! – вскричал граф, распрямляясь и в изнеможении опускаясь в кресла. – Зови, Мишка, всех зови до одного!
Гости переглянулись. Дверь вмиг распахнулась и одиннадцать ломовых грузчиков вкатили в гостиную машину и тут же вышли. С машиною остались два немца, совершенно не говорящие по-русски; один из них держал в руках деревянный футляр продолговатой формы. Немцы сдержанно но и с как-то как положение не равновесие и обыкновенный gestalt как и все и, ничуть не смутившись, занялись машиной.
– Voila, господа! – с жаром воскликнул граф, вскакивая и подбегая к машине. – Вот то чудо, что спасет не только нас всех, но и весь род человеческий! Herr Gollwitzer, herr Sartorius, wir sind bereit, bitte schon!
Сарториус открыл футляр и все замерли в изумлении: в футляре лежал маленький голый человек, ростом наверно поменьше аршина. Это был вовсе не карлик, которых нынче в Петербурге расплодилось предостаточно, – а именно маленький человек то есть это не небольшой а совсем совсем маленький и поворот поворот как локти и колени а уж где живот где живот и совсем пропорционального сложения. Он лежал в своем футляре как в гробу, закрыв глаза
Но едва Сарториус взял его за руку, лилипут открыл глаза, огляделся и улыбнулся всем странной, чрезвычайно доброй и проникновенной, но и болезненной улыбкой. Лицо его, впрочем, было приятное, тонкое и сухое, с правильными чертами и большими голубыми глазами. Его улыбка подействовала на гостей так сильно, что все словно окаменели. Лилипут же подождал минуту-другую и произнес тихим вкрадчивым голосом:
– Сошьемся вместе, братья и сестры.
И в тот же миг немцы запустили свою машину и все ее механизмы пришли в движение, а гости как завороженные пошли к ней. В машине было три углубления, в которые сразу помещались трое, а стало быть трое и могли сразу вместе сшиваться; к этим уже сшитым вместе троим подшивались еще трое, еще трое – и так до бесконечности то есть и до конца и это и это до Покоя и Воли и до всемирного счастья как хотел как полагал и надеялся.
– Я настоятельно прошу всех обратить внимание на иглы! – возопил граф, пришедший в сильнейшее возбуждение. – Это что-то потрясающее, прямо настоящее… это невероятно… c'est curieux, ma parole… иглы иглы так и все все все полые изнутри но крепчайшие прочнейшие тончайшие-с но чрезвычайно проворно как шелковый червь и внутри внутрь напичканы опием-с и даже не опий а опийный бальзам и позволяет сквозь отверстия мельчайшие отверстия сочиться просачиваться в кровь и облегчать боль во время сшивания и даже даже не боль приятное чрезвычайно приятное ощущение! Я хочу быть в первой тройке! Кто со мной?
– Я с вами, граф, – быстро откликнулся вмиг протрезвевший Баков.
– И я, – выступила вперед из толпы Лариса.
Они встали рядом в углубления, и машина тут же сшила их вместе. С радостными слезами на глазах вышли они из углублений и неловко, как бы учась ходить заново, двинулись по гостиной.
– Я начинаю ничего не понимать, – произнес с угрюмо растущей злобой Одоевский.
– Сошьемся вместе, братья и сестры, – снова проговорил лилипут.
– Нет. Это не для меня! – Лидия Борисовна отшвырнула веер прочь и выбежала.
– Это… черт знает что… негодяйство какое-то! – выбежал вслед Глинский.
– Это грибное, грибное… – бормоча, последовал за ними Костомаров.
– Негодяй! – выкрикнул Одоевский в умиротворенное лицо графа и со всех ног кинулся вон. За ним бросились остальные. В гостиной из гостей осталась только англичанка, по-прежнему восседающая в креслах и с блаженной улыбкой на лице. Подоспевшая вскорости полиция арестовала немцев и лилипута. Машину конфисковали. Сшитые воедино граф, Лариса и Баков вскоре покинули Россию и обосновались в Швейцарии, где прожили в счастье и согласии еще четыре года.
Первой умерла Лариса. Через час после ее кончины удавился Баков. Оба трупа благополучно отрезали от тела графа и похоронили. Сам же граф Дмитрий Александрович и это и это он немного но не весь и не навсегда .
Вот так, рипс нимада табень.
Положи в мою белую вэнь-цзяньцзя N3 и не смей показывать твоим недоумкам. Прессую.
Boris.
14 января.
Ни ха, сяотоу.
Сегодня позволил себе лыжную прогулку. Почти час поднимался на правую сопку. Вспотел и минус-директно дышал: гиподинамия. Много снега и он не всегда под коркой.
Проваливался. Зато на вершине – wunderschon.
Великолепный шаншуйхуа, свежий сухой ветер, сороки на лиственницах и – удовлетворение .
Снял лыжи, сидел на поваленной елке. Думал не только о тебе, сяочжу В бункере праздник и ликование. Дисциплина: 0. Полковник пьет с утра. Я воздерживаюсь.
Читал «Чжуд-ши» о шести вкусах. Когда дошел до сладкого, вспомнил твои пристрастия. Помни: «Избыток сладкого порождает слизь, ожирение, угнетает тепло, тело толстеет, появляется мочеизнурение, зоб и рмен-бу».
Не увлекайся мягким сахаром, я предупреждаю тебя серьезно .
Шлю тебе текст, произведенный Ахматовой-2. За время скрипт-процесса объект совсем не деформировался. Только сильное кровотечение: вагинальное и носовое. В накопительный анабиоз объект вошел соответственно.
Шлю тебе текст, произведенный Ахматовой-2. За время скрипт-процесса объект совсем не деформировался. Только сильное кровотечение: вагинальное и носовое. В накопительный анабиоз объект вошел соответственно. Если эта тварь проживет месяца четыре и накопит килограмма два голубого сала – это будет наш топ-директ и торжество ГЕНРОСМОБа.
Ахматова-2
Три ночи
I
Я молилась виадукам и погостам,
Растопила лед вечерних подворотен,
Забывала про печаль неосторожных,
Выходила на заросшую тропинку,
Да спешила на пожарище слепое,
Чтобы ветер не сорвал мои одежды,
Чтобы ворон не закапал черной кровью,
Чтобы девушки не проронили звука.
Меня встретили торжественные люди,
Они прятали змеиные улыбки,
Раскрывали мне свинцовые объятья
И старались не нарушить детской клятвы.
Если слезы на морозе замерзали –
Мы скрывались за тесовыми вратами.
Если клекот обрывался с колокольни –
Запирались мы амбарными замками.
Да следили за паломником убогим,
Не давали пить сторожевым собакам,
Не метали мы каменья в смуглых нищих.
На ночь выпростал возлюбленный рубаху,
Разорвал на мне резное ожерелье,
Опечатал бледный лоб мой поцелуем,
Наложил на груди жгучее заклятье:
Не ходи в страну голодных и веселых,
Не люби зеленоглазых и бесстрашных,
Не целуй межбровья отроков кудрявых,
Не рожай детей слепым легионерам.
II
Попросил меня исправить
Милое лицо –
В ноздри трепетные вставить
Медное кольцо.
Поднесла и поманила,
А потом взяла.
И до звона закусила
Удила.
Жги меня, палач умелый
Ставь свое клеймо.
Пусть узнает это тело
Преданность Шамо.
По тебе уж отрыдала –
Высохли глаза.
Мне теперь и боли мало –
Кончилась гроза.
Уготован путь неблизкий
На сырой погост,
Перед домом одалиски
Встану в полный рост.
Наклонюсь и поцелую
Дорогой порог.
Прокляни меня, былую,
На кресте дорог.
Все тебе прощу сестрица
Горькая моя.
Отпусти меня молиться
За тебя, змея.
III
Жили три подруги в селеньи Урозлы,
Три молодые колхозницы в селеньи Урозлы:
Гаптиева, Газманова и Хабибулина.
Ай-бай!
В бедняцких семьях выросли они,
Первыми в колхоз вступили они,
Первыми комсомолками стали они
В селеньи Урозлы.
Ай-бай!
Ленину-Сталину верили они,
Большевистской партии верили они,
Родному колхозу верили они.
Ай-бай!
Как весной сошел снег,
Стали строить школу
Гаптиева, Газманова и Хабибулина.
Хорошую школу,
Просторную школу,
Для крестьянских детей школу
Ай-бай!
Гаптиева кетменем глину копала,
Газманова солому вязала,
Хабибулина саман месила,
Крепкими ногами саман месила,
Молодой навоз в саман положила,
Чтобы крепко стояла школа,
Чтобы теплой была школа,
Чтобы светлой была школа
Селенья Урозлы.
Ай-бай!
Жили кулаки в селеньи Урозлы,
Жадные кулаки в селеньи Урозлы,
Злые кулаки в селеньи Урозлы:
– Лукман, Рашид, старик Фазиев да мулла Бурган.
Ай-бай!
Узнали про школу кулаки,
Затряслись от злобы кулаки,
Сжали кулаки свои кулаки,
Пошли вредить кулаки:
Солому поджигали кулаки,
Саман воровали кулаки,
Тухлой кониной швырялись кулаки,
Над колхозом насмехались кулаки.
Ай-бай!
Не стерпели Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
В район пошли подруги-колхозницы –
Управу искать на кулаков,
Защиту просить от кулаков,
Войну вести против кулаков.
Ай-бай!
В город Туймазы подруги пришли,
В ГПУ колхозницы пришли,
С серьезным разговором пришли.
Тепло их встретил товарищ Ахмат,
Чернобровый, сероглазый товарищ Ахмат,
Герой Гражданской товарищ Ахмат,
Соратник Ленина-Сталина товарищ Ахмат.
Ай-бай!
Рассказали все ему комсомолки
Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
Всю правду, все как есть рассказали,
Всю печаль да всю боль рассказали,
Все заботы свои рассказали.
Ай-бай!
Снарядил отряд товарищ Ахмат,
Сел на белого коня товарищ Ахмат
И повел отряд товарищ Ахмат
В селенье Урозлы повел отряд.
Ай-бай!
Похватали кулаков как паршивых псов:
Лукмана, Рашида, старика Фазиева да муллу Бургана
Испугались кулаки,
Упирались кулаки,
Со страху обмарались кулаки.
Судил кулаков народ,
Покарал кулаков народ –
На воротах повесил кулаков народ:
Лукмана, Рашида, старика Фазиева да муллу Бургана.
Ай-бай!
Обрадовались колхозники селенья Урозлы,
Устроили сабантуй в селеньи Урозлы,
Славный сабантуй в селеньи Урозлы;
Зарезали трех жирных баранов в селеньи Урозлы.
Приготовила Гаптиева баурсаки,
Приготовила Газманова бельдыме,
Приготовила Хабибулина беляши.
Ай-бай!
Стали поить товарища Ахмата,
Стали кормить товарища Ахмата,
Стали песни петь товарищу Ахмату,
Стали спрашивать товарища Ахмата:
Что пожелаешь ты, дорогой товарищ Ахмат?
Отвечал им товарищ Ахмат:
Понравились мне комсомолки
Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
Хочу с одной из них ночь провести.
Ай-бай!
Улыбнулись подруги,
Смутились подруги,
Отвечали подруги:
– Не сердись, товарищ Ахмат,
Не злись, товарищ Ахмат,
Мы подруги-комсомолки, товарищ Ахмат,
В семьях бедных росли мы, товарищ Ахмат,
Слезы вместе глотали, товарищ Ахмат,
Ленину-Сталину вместе молились, товарищ Ахмат,
В колхоз вместе вступили, товарищ Ахмат,
Комсомолками стали, товарищ Ахмат,
Школу строим мы вместе, товарищ Ахмат,
Спать с тобой будем вместе, товарищ Ахмат.
Ай-бай!
Удивился товарищ Ахмат,
Согласился товарищ Ахмат.
Пошли на луг Дубьяз
Гаптиева, Газманова и Хабибулина,
Поставили на лугу юрту из белого войлока.
Раскатали в юрте верблюжью кошму,
Застелили кошму китайским шелком,
Взяли под руки товарища Ахмата,
Ввели в юрту, товарища Ахмата,
Раздели товарища Ахмата,
Натерли его твердый плуг бараньим салом,
Чтобы лучше он подруг перепахивал.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
1 2 3 4 5 6 7