— Перелетают, пап!
Радушкевич ложкой перемешал норму с икрой, нарезал хлеба.
— Во, пап! Одновременно трое!
Он стал намазывать получившуюся массу на хлеб.
— Кувырки прямо в воздухе!
Всей массы хватило на семь бутербродов. Радушкевич помешал какао, отхлебнул, взял первый бутерброд, откусил.
— А тетя через ноги вылезла, пап!
— Да бог с ней… — еле слышно пробормотал Радушкевич, прихлебывая какао.
Стуча когтями по полу, подошел Генри, ткнулся черной мордой в колени.
Радушкевич дал ему кусок сахара.
Генри звучно разгрыз его, роняя крошки на пол, подобрал их, и, облизываясь, посмотрел на хозяина.




— О, верстка пришла, — Тумаков посмотрел через Олино плечо, отхлебнул из стакана. — Чего ж ты молчишь, нимфа?
— А ты что, торопишься? — не глядя на него, Оля сортировала полосы верстки.
— Предположим.
— Вот и не выйдет ничего. Тебе за Морозова придется вычитывать. Держи!
Она протянула ему ворох листов.
— Постой, постой, в честь чего это? — Тумаков поставил стакан, взял верстку. — Как за Морозова? А он где?
— Слинял куда-то.
— А Васнецов?
— Отпустил, конечно Они ж друзья-приятели…
— Ни фига себе, — Тумаков взял верстку, сел в кресло рядом с Олиным столом. — Ну, мороз — мороз, не морозь меня… надо же. А я думал в пять смыться.
— Теперь до шести — минимум.
— Да. Вообще, убегать, когда верстку подписываем — свинство.
— Это ты ему говори.
— Говори — не говори… одна каша…
Тумаков достал из пиджака ручку, замолчал, вчитываясь. Оля выглянула в коридор:
— Комар! Сергей Львович! Верстка пришла!
— Идууу, — разнеслось по коридору.
Комаров вбежал через минуту, протянул руку:
— Гив!
Слюня пальцы, Оля отсчитала ему:
— Это твой разворот… и рассказик тоже твой…
— Мое, мое, все мое.
Комаров взял листы и двинулся, читая на ходу. Входящий Бронштейн отшатнулся от него:
— Лешенька, смотри под ноги…
— Извиняюсь, Сергей Львович…
Оля сложила вместе три разворота, протянула:
— Сергей Львович.
— Аха, — Бронштейн поднес лист к глазам. — Ух ты, это что ж так глухо встало?
— А что вы хотели?
— Ну, я думал воздух над заголовком будет.
— Никакого воздуха, все в норме.
— Хорошо.
Бронштейн вышел. Шамкович заглянул, постучал согнутым пальцем о косяк:
— Здесь, говорят, верстку дают?
— Дают. У тебя что?
— Водорезова там, полтора разворотика.
— Где же это…— листала Оля.
— С семнадцатой, кажется…
— Вот. Держи. И побыстрей, Сань, если можно.
— Бу здэ…
Шамкович скрылся.
Оля разложила на столе оставшиеся листы:
— Это Коткову, шахматы… так. А это что? Барановские, что ль? А где Баранов? Ба-ра-нов! Где ты?
— Он обедает, — поднял голову Тумаков.
— Отложим. Так… и что, все? А где же обложки? Не дали? Когда же они дадут?
Тумаков пил чай, читал верстку.
Оля встала потянулась:
— Оооо, господи… целый день согнувшись.
— А ты разогнись.
Она снова села, выдвинула ящик в тумбе стола:
— Норму вот никак не осилю.
— А ты осиль.
Оля вынула пакетик, на котором лежали остатки нормы, стала отщипывать и есть:
— Целый день клюю ее, все не доклюю…
— А ты доклюй.
Тумаков допил чай, отодвинул стакан.




Ярцев опоздал на десять минут, — круглые часы на серебристом столбе показывали седьмой час.
Славка и Сашка ждали его на углу возле будки сапожника.
— Здорово, — Ярцев протянул руку, — зашился я немного…
— А мы уж думали опять продинамишь. — Славка вяло пожал ее.
— Витька-динамист… — ощерился Сашка, сдавил Витькины пальцы. — Наше вам, ударник — передовик… что этты деловой такой? Торчишь?
— Торчу, бля. Со страшной силой, — Витька достал сигареты, протянул.
Закурили. Витька выпустил дым, сплюнул:
— Ну чего молчите? Мне штоль опять бежать?
Славка с Сашкой рассмеялись:
— Деятель, бля!
— Деловой, дымится аж…
— А чего, купили, что ль?
Славка укоризненно покачал головой:
— Да, Виктор Кузьмич. Плохо вы о нас думаете. Недооцениваете.
Он распахнул пальто. Во внутреннем кармане торчала бутылка водки.
— Японский бог… — Витька хихикнул, — Ну, молчу!
— Вот, вот. Помалкивайте, Виктор Кузьмич. И гоните хруст с полтиной.
Витька отсчитал деньги, сунул Славке:
— Где будем?
— Да где угодно. Хоть здесь.
— Давай за домом.
— В скверике?
— Ага.
— Ну, пошли.
Обогнули дом, прошли через детскую площадку.
В скверике двое распивали красное, а один лежал на лавке и спал.
Прошли мимо. Сашка качнул головой:
— Самоупийцы, бля… Лучше уж политуру, чем «Плодово-ягодную».
Сели на лавку. Славка открыл, Сашка раздал по плавленому сырку.
— Таак, — Славка щелчком сбил со скамейки окурок. — Ну что, давай, Саш.
Сашка отпил, передал Витьке. Витька приложился было, но вдруг отстранился:
— Ой, бля… У меня же норма. Пей, Слав…
Он передал бутылку Славке, вытащил из кармана норму, разорвал пакет.
— Ты что? — удивленно смотрел на него Славка, держа перед собой бутылку.
— Ничего…
— И что вам тоже положено?
— А как же. По сто пятьдесят. Чего, не знал?
— Не-а… — Славка отпил из бутылки. — Фууу… а когда надумал?
— Надумал и надумал, — Витька разломил норму пополам и стал жевать, попеременно откусывая от двух кусков. — Когда-нибудь и ты надумаешь.
— Да ну на хуй, — Славка протянул ему бутылку. — Пей.
Витька дожевал норму, запил водкой.
Проглотили по сырку.
Сашка пустил бутылку в кусты.
— Дааа, Витек, смотри-ка, — Славка глядел на Витьку.
— Фантасмагория, бля, — Сашка рыгнул, встал, подкинул скомканную фольгу от сырка и ловко пнул.
Серебристый комочек описал дугу и пропал в куче опавших листьев.




Кот обнюхал сосиску, поднял голову и мяукнул.
— Ешь, ешь, Синус, — Алексей Кириллович стоял над ним. Кот снова мяукнул, качнул хвостом и отошел, понюхал давно не мытый паркет.
— Да ты что? — Алексей Кириллович присел на корточки. — Ты что? Совсем обнаглел!? Сосиски не ешь?
Кот потерся о его ногу, прошел под ним.
— Обнаглел. Но рыбы нет. Нет рыбы. Не жди.
Кот побрел на кухню.
Кряхтя, Алексей Кириллович подхватил блюдечко с сосиской, встал, зашаркал следом:
— Да, брат. Распустился. Обнаглел. Нет, хватит, разносолов. Что я, то и ты. Отныне так.
На кухне кипел чайник и варилась картошка. Синус подошел к холодильнику, оглянулся на хозяина и мяукнул.
— Нет. Ничего кроме сосисок нет. Не жди.
Алексей Кириллович поставил блюдечко в угол, выключил чайник. Бросил в заварной три ложки чая, залил кипятком, накрыл грязным, вчетверо сложенным полотенцем.
Кот понюхал сосиску, взобрался на стул и лег. Алексей Кириллович потыкал ножом картошку:
— О?кей.
Выключил, неловко слил кипяток и поставил открытую кастрюлю на стол.
Сторонясь пара, положил на тарелку картошек, выловил там же сосиску
Синус дремал, шевеля бровями.
Алексей Кириллович достал из холодильника масло, отвалил от двухсотграммового куска добрую половину, кинул на картошку.
Сел, взял вилку и стал есть.
Кот приоткрыл глаза, приподнялся и мяукнул.
— Нет, уж брат. Вон в углу тебе. И, между прочим, тоже самое. Ну а картошка пища не твоя… ммм… наши бедные желудки — удки, удки… да…
Синус смотрел на него, выгнув спину.
Алексей Кириллович макал дымящиеся кусочки сосиски в плавящееся масло и отправлял в рот, под редкие седые усы:
— И считали мы минутки-утки-утки… да. Были минутки. Вот мммм. Синус — косинус. Тангенс… ммм… котангенс… Унд все былое. Я вспомнил вас… ммм… энд все былоэ. Былоэ. Рэмэмбэ юу энд ео уандэфул айз. Ты знаешь… м… что такое… это… ммм… проварилось дай боже… не знаешь какие бывают уандэфул айз. У твоей покойной хозяйки уоз лайт грин. Немного похожие на твои… слушай… а что ты так на меня смотришь? Неужели завидуешь? Картошке?! Господи, Синус! Это не так вкусно, как кажется… особенно для котов… ну вот… раз… и все…
Он проглотил последний кусок, отодвинул тарелку, хлопнул в ладоши, потер:
— Чайку-с, господа! Не угодно ль!
Кот отозвался жалобно.
— Чай тоже не твоя стихия.
Алексей Кириллович встал, снял с чайника полотенце, налил чая в немытую чашку, бросил кусочек сахара:
— Не боле. Зачем же боле? Чего же боле? Мой друг?
Сел, размешал сахар, отхлебнул, поправил усы и, держа чашку перед собой, крохотными шажками двинулся в комнату:
— Вот и вот, и вот, и вот…
Кот спрыгнул со стула, потрусил за ним.
В комнате Алексей Кириллович поставил чашку на заваленный бумагами стол, сел в кресло, положил перед собой пачку машинописных листов, полистал:
— Мммм это было…. ага… это да… ага! Вот. Зададим мультипликативный закон, определяемый таблицей три… так… нейтральный элемент относительно… так… относительно… так… но, милый, мой, это же тютелька в тютельку реферат Юрковского. Конечно, ведь если тело упорядочено, то множество реперов может быть разбито на два подмножества, чего он Америку открывает… Так. Такая матрица определяет отображение энмерного векторного пространства в другое векторное пространство… Ну и что? Это ведь теорема о невыраженной матрице! Юморист.
Алексей Кириллович выдвинул ящик стола, вынул лежащую на салфетке норму и, не отрываясь от листков, стал отщипывать кусочки, изредка запивая чаем:
— Так… так… ну, а это уж тоже ведь… умножение матрицы на скаляр дистрибутивно относительно сложения скаляров… ну… так… это было… а где он про линейную комбинаторику трепется … ага… символ Кронекера равный нулю, если множество квадратичных матриц образует кольцо относительно суммы и произведения… ну и что? А где же два тензора пространства. Они же эквивалентны.
Крошки нормы падали ему на колени, сыпали на пол. Синус лежал на диване, положив морду между лап.
— А как же класс тензоров определить? Ведь это элементы внешнего ряда, чудак… ну… а зачем билинейную структуру рассматривать ? Юморист! Нам важно знать параметры левого тензора, а не кривую полиномиальной функции… а здесь что… ага… ну это ясно… ага… тут он… так. Так! Интересно! И что же? Это в пику евклидову пространству! Бог ты мой! Ха-ха, ха-ха! О, держите меня! Полярная форма фундаментальной полиномиальной функции называется скалярным рассеянием! Ха-ха-ха! В огороде бузина, в Киеве дядька!
Чай кончился раньше нормы.
Алексей Кириллович взял оставшийся кусок, отправил в рот, стал жевать, разглядывая листки:
— Ну… м…. а где же хваленые фокусы со смешанными тензорами … так… ну… ммм… векторная взаимозаме… ой!
Он замер, запустил пальцы левой руки в рот, достал небольшой предмет, коричневый от нормы. Протерев его о ладонь, Алексей Кириллович понял, что это пуговица.
— Господи…
Он отложил рассыпающиеся листки, поднес пуговицу к глазам.
— Бог ты мой… пуговица! А как же… бог ты мой… это что ж… Синус! Смотри, пуговица!
Кот поднял морду, лениво маяукнул.
Алексей Кириллович встал, прошаркал к окну, еще раз поднес пуговицу к лицу:
— Надо же… кто-то пуговицу проглотил… господи… как же он умудрился-то?
Кот встал, сделал несколько шагов по дивану, вытянулся и, зевая, запустил когти в протертый плюш.




— И что, и прям по ебальнику? — Женька кинул окурок в лужу.
— Ага. И, бля, не опомнился ни хуя, а он пиздык, бля, аж, искры, бля…
Сергей остановился, отнял скомканный платок от носа.
— Идет? — Женька посмотрел на его распухший нос с запекшейся у ноздрей кровью.
— Идет, сука…
— Ну, запрокинь голову, давай постоим.
— Да ну, на хуй, Жень, он ведь слиняет щас быстро. На внуковском автобусе. Они там с Пекой и Хохлом. И Сашка Гладилин.
— А этот-то хули затесался?
— Хуй его знает. Как прилипала, бля. Нашим и вашим. И не вступился даже.
— Ты с ним учился вместе?
— Ага. ПТУ кончал. Давно правда. На танцы вместе ходили.
Сергей нагнулся, высморкался на асфальт:
— Ну, бля, башка гудит. Прям в переносицу пизданул…
— Вытри с руки.
Сергей вытер забрызганную кровью руку, пошмыгал носом и снова приложил к нему платок:
— Слышь, Жень, а может за Саней зайдем?
— Да не боись, справимся.
— А у меня ремень со свинцом как назло дома. Так бы я б снял бы, да таких пиздюлей бы вложил. Разогнал бы к ебени матери.
— Они поддатые?
— Да не то чтоб очень. Слегка. Рожи красные, лыбятся, бля…
— А залупнулся Пека первый?
— Ага. Сыч ему шепнул, бля, тот ко мне. Ну, попиздели, Пека сам ссыт. Обозвал меня, я толкнул его. Тут Сыч и вмазал.
— Ясненько.
Прошли мимо автобусной остановки, обогнули очередь за помидорами, двинулись по улице.
В фонарях зародились слабые голубые точки, замигали, стали расти. Попавшаяся навстречу полная женщина с авоськой сощурилась на Сергея, покачала головой. Сзади загудел грузовик, заставил перейти на тротуар. Сергей шел, втянув голову в плечи:
— А Хохол ржал стоял. Ржет, как мерин, бля…
— Сыч один раз ёбнул?
— Ага. Один. Ну и пошел я… Хули толку — одному против троих…
— Ну, Сычу мог бы ёбнуть разок.
— Да Жень, они б меня в землю втолкли!
— Ну, не преувеличивай… не так страшен черт.
— Да хуль мне пиздеть-то? Он ж на голову выше меня!
— Значит, меня на две.
— Ну, ты ж у нас спортсмен, бля.
Перешли на ту сторону. Быстро смеркалось. Сырой ветерок шевелил Сергеевы космы. Фонари горели в полную силу.
Свернули, двинулись через проходной двор. Пробрались под развешанным бельем, прошлепали по лужам. Возле подъезда две девочки крутили веревку, а другая готовилась прыгать. Две матери катали коляски.
— Они щас там еще, бля буду. Не успели, наверно. Хохол бутылку покупал.
Девочка вскочила под веревку, стала прыгать.
Вышли к магазину.
У входа толкались несколько мужиков. Заметив Женьку с Сергеем, обернулись к ним.
— Слышь, ребят, вы Сыча с компанией не видели? — спросил, подходя Женька.
— Они в роще распивают, — махнул рукой небритый мужик в кепке. — А что, вырубать собрались?
— Как получится.
— Давай, Жень, — ощерился мужик, — А то поприехали, развыебывались. Я видел как с Сережкой-то.
— Чего ж не помог?
— Да какой из меня помощник… здоровья нет…
Свернули за угол, вошли в рощу. Между оголившимися деревьями маячили темные фигуры.
— Вон они, — Сергей остановился, оглянулся. — Надо б кол сломать.
— Брось, не надо.
— Да хули, четверо ведь.
— Нет, кажется трое. Пошли, не боись. Я двоих беру, а ты уж не робей.
1 2 3 4 5